Читаем без скачивания Великая легкость. Очерки культурного движения - Валерия Пустовая

Спектакль-манифест представляется не редким, а, наоборот, мейнстримным жанром современного театра. Действом, в ходе которого зрителя растрясывают попусту: вовлекают в ритуал, оторванный от вопросов мироустройства, и новому театральному языку обучают в отвлеченных от жизни фразах. И хотя реакции зрителя добиваются, качество этой обратной связи не берут в расчет.

А все же спорить с трендом не приходится. Высказанное, наряду с прочими, в спектакле театра «ТРУ» пожелание: «перестанем анализировать и начнем смотреть» – не кажется выходом. Свежее доказательство – еще одна премьера в Центре имени Мейерхольда, спектакль «Сфорца» по пьесе Саши Денисовой. Постановка, которая ощущается как шаг назад в театральных поисках, попытка вернуть зрителя в театральное детство. Вещественный реквизит – единорог на каталке, флердоранж, алхимические колбы, игрушечно увеличенные карты Таро; декорации – крепостные стены, апельсиновый сад; наконец, традиционная фиксация на солистах – в главной роли восходящая звезда ЦиМа Инна Сухорецкая, с ее мгновенно покоряющей, но несколько аффектированной непосредственностью, – всё это приметы старого доброго театра. Аллюзии на путинскую Россию, проступающие сквозь имитацию возрожденческой Италии, только мешают исполнению пусть старомодного, но честного замысла. А дутая кровожадность осажденного герцога (всех расстрелять? – всех, всех), кукольные вздохи друзей над прахом сожженного алхимика (не окропить ли его философской водой, а ну оживет?), не вполне продуманная параллель между осадой герцогства и изоляцией России (герой-любовник Сфорца не тянет на миссионера европеизма) вызывают недоумение. Драматургия Саши Денисовой всегда отличалась вот уж действительно редкой сегодня человечностью и теплотой, способностью выстроить принципиальное высказывание на материале обыденных чувств и отношений. Но в этот раз человечность обернулась подмигиванием зрителю – тем, что в литературе назвали бы беллетристикой.

Зритель, который сегодня захочет в театре «просто смотреть», будет смотреть суррогат. Зритель, готовый анализировать, обречен осмыслять остовы и схемы. Театр, в котором рефлексия станет путем к познанию мироустройства и самопознанию, придется еще подождать.

4. Вера: повседневность

Святость правильных прабабок[67]

На мою маму часто обращали внимание евреи, даже Лев Львович Левин, блондин. Но серьезного не складывалось. Педантичный металлург удалился в диссертацию, импульсивный физик – в Штаты. А интеллигентный программист Боря с молодой русской женой обосновался в Израиле. Жили благополучно, уже и обе дочери отслужили в армии и покинули родительский дом. Так что когда я, в память Бориной взволнованной университетской дружбы, а может, просто по Бориной доброте, оказалась в их городке Лоде, мне досталась настоящая девичья спаленка с томиком «Гарри Поттера» на английском, постерами «Нирваны» и Умы Турман.

Городок Лод – в двух остановках на двухэтажном междугороднем поезде от светящегося Тель-Авива и в часе автобусного пути до белокаменного Иерусалима. Делать там по виду нечего. По совсем безлюдной вечерней улице, мимо частных домиков с азиатски обустроенными дворами, возвращалась я с экскурсий, и становилось не по себе от брошенного гидом: «Ты из Лода?.. А, город наркоторговцев». Маленькие городки облепляют Тель-Авив, строясь встык, деля порою улицу на двоих, и по всем этим местечкам часами колесят туристические автобусы, подбирая гостей у отелей и на остановках, прежде чем доставить и рассовать их по экскурсиям в специальном сортировочном пункте.

Не сразу совместилось в голове, что городок с сумрачной репутацией и древний центр паломничества Лидда, где родился и похоронен святой Георгий Победоносец, – это все здесь же, стоит лишь проехать до окраины к полуразвалившемуся храму. Я побывала там на вечерней рождественской службе: неузнаваемо пели православные арабы, среди прихожан выделялась группа румынок, каждому раздавали праздничные брошюры с немыми для меня арабскими подписями к картинам Рождества. Хозяйка – Борина жена – безо всякого нетерпения дождалась, пока я надивлюсь на непривычное звучание праздника, так же как не понукая, но и не сочувствуя ждала с мужем на площади у Стены Плача, пока занимался священный вечер шаббата и я проталкивалась, напитываясь чужой непереводимой радостью, через хороводики девочек, распевавших что-то веселое, будто фольклорное. Можно было догадаться, что девочек привезли в Израиль по бесплатной программе приобщения к корням: некоторые молча куксились – еще не выучили слова. Боря и его жена скоро признались, что – атеисты, а Боря даже хитро спросил: «Так что, Дева Мария была христианкой или не была?» Впрочем, не знаю, всякий ли верующий приветил бы гостя так же, как эти люди. В пять утра они вставали вместе со мной, чтобы успеть затолкать в туристический автобус, упаковывали бутерброд и доверяли в дорогу личные вещи: металлический термос и дорогой носатый фотоаппарат, который я ведь могла и угробить, скажем, в Мертвом море, где от воды чернеют металлические пряжки купальника и дешевое серебро.

А все же в стороне от религии оставаться в Израиле трудно. Как-то придется отнестись к тому факту, что самый обиходный товар здесь – слепленные по тридцать три, по числу земных лет Иисуса, тоненькие свечки, грудами лежащие в арабских лавках вместе с голубыми плюшевыми верблюдами, хлипкими кожаными сандалиями (клянутся, что тоже – верблюд) и бумажными иконками, сбываемыми по пять на долларовую двадцатку. Сращение рынка и религии тут буквальное: когда я искала очередной поворот Крестного Пути, то едва рассмотрела указатель Via Dolorosa за цветастым ассортиментом платков. И сами мои хозяева купили по акции уцененные телефоны, соблюдающие шаббат: если, забывшись, позвонить по ним в заповедные часы с вечера пятницы по вечер субботы, абоненту выписывают штраф.

Элегантная парижская гидша, помню, очень сердилась на туристов, пристававших к ней: где, мол, такое, как ваше платье, можно купить? Так и есть: во Франции экскурсионный бонус – путеводитель по магазинам, в Израиле – мастер-класс по спасению души. В среде израильских гидов расцветают диковинные культы и множатся толкования на Писание.

Только грубые северные народы, из которых и сами мы вышли десять – двадцать лет назад, воображают, будто Ева могла соблазнить Адама яблоком, ворчит человек с микрофоном, меж тем как за окном автобуса проносятся райские заросли апельсинов. Нас предупредили, что в Израиле есть свой запретный плод: лучше, сказали, вам в любом саду сожрать финик или цитрус, нежели сорвать вот этот банан, выращенный на экспорт и у которого даже угол загиба измерен. Услышав этот комментарий к восьмой заповеди, Боря заметил рассудительно: «Да, апельсин тут проще купить, чем украсть. Как почему? Сорвать – это же трудно!» А его жена рассказала, что в специальный ягодный день каждый посетитель кибуца может за умеренную входную плату нарвать выращенных плодов. В поддержание беседы я поведала ей историю о том, как моя мама ездила в бывший советский колхоз под Москву собирать клубнику и облепиху, когда есть было нечего, а там за несколько наработанных ящиков выдавали килограммы на варенье. «Нет, – уверенно возразила она, – в ягодный день мы ездим в кибуц не работать, а поесть!»

Вероисповедание – существенный пункт резюме, и гиды разных убеждений заочно спорят, когда в Иерусалиме, городе многих ликов единого Бога, приходится указывать на предмет чужого культа. «У них много мистики», – снисходительно поясняют слушателям возле золотого семисвечника разрушенного иудейского Храма; «Католики такие универсальные!» – с осуждением прохаживаются по мозаике в виде знаков зодиака, выложенных на полу христианской церкви. Но и близкое сердцу учение не щадят, когда берутся излагать непосвященным. «Почему Иисус сообщил о Воскресении прежде всего Марии? Конечно, потому, что женщина быстрее новости разнесет!» – решила феминистскую загадку Дэна Брауна почтенная дама с фиолетовым зонтиком. «Он трапезничает с ними, после чего исчезает в неизвестном направлении», – высказался дядька о Вознесении Христа, превратив Евангелие в триллер с непрописанным финалом.

Я уже внутренне готовилась к ум помрачающему слиянию веры и магии, когда дама с зонтиком начала размахивать вдоль тела медово-восковым слепком из 33 свечей: «Дома очищать тело свечой лучше у зеркала… (вздрагиваю), потому что можно волосы подпалить!» Я перевожу дух, но откровение все равно меня настигает: «А чтобы почистить квартиру, надо оставить пачку соли под луной на сутки и за эти сутки выдраить дом!» – я поняла с сожалением, что главным магическим атрибутом окажется все-таки половая тряпка.

«Коэффициент полезной эффективности тут – у любого камня!» – провозгласил артистичный вождь туристов, исповедовавший культ генетической памяти и предлагавший всем автобусом обратиться за ясной погодой к «вашим правильным прабабкам». «Израиль, – сказал он, – продает особый продукт – облегчение». Подзабывший русский за двадцать лет эмиграции, гид имел в виду, конечно, утешение, которое гости Святой земли ожидают сжать в горсти, как Мартышка из советского мультика – привет Удава. Туризм, в отличие от паломничества, не включает скрытый духовный труд визитера в смету путешествия. Соображение, что без убежденного сим-салябима воли и крэкспэксфэксного трепета сердца купленные в вифлеемском магазинчике чудодейственные предметы так и останутся сувенирно окрашенным прахом, как-то не приходит в любопытствующие головы. И потому руки глубже влагаются в прожаленное в форме креста осиное гнездо в храмовой колонне, и зады плотнее пододвигаются к камню, на котором выдержал сорокадневный пост Иисус, и недораспакованные в спешке цепочки и крестики елозят по следам мироточения. И чего я пялюсь и негодую на это, когда и сама подошла к Стене Плача с поручением от семьи – отправить окурочком свернутую записку Богу, и подошла дважды – мне показалось, что первая записка потребовала уточнений?..