Читаем без скачивания Русская душа и нерусская власть - Татьяна Миронова

Языческие отголоски древнейших смыслов слова крест сохранились в понятиях окрест и окрестный, так, вероятнее всего, называли древние славяне священное место вокруг жертвенника. Но сколь продуманна и логична была смена значения у слова крест с языческого на христианское! Крест, прежде языческий огненный жертвенник, стал крестом, на котором распят Христос, обрел смысл священного символа христиан, стал оружием духовной силы. В чем суть преображения слова: Господь Иисус Христос принес Себя в жертву за всех людей, и именно Его распятие явилось логическим замещением языческого жертвенника жертвенником христианским.

Христианские миссионеры IX века втолковывали на капищах славянам-идолопоклонникам, приготовлявшим свои огненные «алтари», что Истинный Бог — Иисус Христос, а истинный крест — крест Христов, истинная же жертва — жертва крестного Христова страдания, смерти и воскресения. До сих пор у нас сохранилось это миссионерское выражение в форме клятвы «Вот тебе истинный крест!». Старое языческое слово крест обрело новое христианское понимание. Глубинное тождество прежнего и нового понятий — обозначение жертвенника — помогло миссионеру-христианину объяснить славянам, пребывавшим в язычестве, сущность Веры Христовой. Ведь в евангельских чтениях говорится о несении креста как о жертвенном служении человека Богу, в истории о Симеоне Богоприимце упоминается о грядущем явлении ему креста Господня, Жертвы Самого Бога ради спасения человечества.

Вот так представления о мире и человеке славян-язычников врастали и вживались в христианское мировоззрение, которое благодаря этому не вызывало враждебного отпора и необходимости насаждения Веры огнем и мечом.

Можем ли мы считать, что одно лишь христианство принесло славянам, и прежде всего русским, те нравственные устои, на которых поныне держимся? Наш язык во всей его истории свидетельствует о том, что в русском христианстве уникальное соединение нравственных понятий язычества с нормами христианской морали. Мерилом добра и зла в русском понимании является совесть.

«Совесть, — определяет это слово В.И. Даль, — нравственное сознание, нравственное чутье или чувство в человеке. внутреннее сознание добра и зла, тайник души, в котором отзывается одобрение или осуждение каждого поступка, способность распознавать качество поступка, чувство, побуждающее к истине и добру, отвращающее от лжи и зла, невольная любовь к добру и истине, прирожденная правда.». Особенно важна в определении В.И. Даля формула «прирожденная правда», ибо в ней хранится свидетельство того, что славянам было присуще совестное чувство еще в дохристианскую эпоху.

В первых славянских переводах греческих христианских книг авторы называли осознанием или пониманием хорошего ли плохого поступка, доброго или злого помысла то, что славяне изначально именовали совестью, которая у нас в языке вовсе не означает интеллектуальной работы, производимой рассудком, каку греков. Славянская совесть — категория не ума, а чувства, именно поэтому В.И. Даль называет ее «прирожденной правдой» и «невольной любовью» к правде, настолько невольной, что совесть имеет власть над человеком, она, по слову русского языка, отражающему архетипы нашего мышления, способна заставить страдать, совесть спать не дает, мучает, снедает, томит, грызет и даже может убить человека, ведь по русской поговорке «злая совесть хуже палача».

Само слово съвесть содержит два древних корня: корень съ-восходит к понятию свой и исконно означает «родной, врожденный, данный от Бога», а слово весть — это глагол, выражающий высшее, божественное ведение в отличие от глагола знать, который обозначал познание внешнего, зримого мира. Так что древнерусское языческое слово съвесть свидетельствовало о врожденном ведении добра и зла, данном человеку свыше, что так точно передано в христианской формуле «совесть — глаз Божий в душе человеческой».

Совесть, с языческих времен данная славянину его языком, и в христианстве оказалась идеальным русским мерилом добра и зла. Христианским проповедникам не надо было ни переписывать, ни перетолковывать нравственные законы славянской языческой традиции. Христианство легко соединилось с исконной славянской психологией.

В отличие от греческого sineidesis и латинского conscientia, которые буквально означали «внутреннее знание», работу рассудка, русская совесть никогда не определялась умственной деятельностью. Совесть воспринималась русским человеком как нечто цельное, как самостоятельный и притом главный орган души, наделенный чувством доброго и злого. По-русски следует поступать и жить только по совести, сообразуясь с ней, как с индикатором добра и зла.

По-русски делать дело, значит на совесть, значит, самым наилучшим образом. Преступление, грех, подлость ложатся на совесть русского человека тяжким грузом, давят, как камень, истерзанную грудь. Русский человек всегда «знает совесть» — и доныне жив и действует упрек «совесть надо знать!». Самым что ни на есть обидным укором звучит «совести у тебя нет!». Самым жестким и позорным приговором впечатывается в человека брошенное ему в лицо обвинение «бессовестный!». По-русски допускается даже брать на свою совесть чужую вину, желая спасти человека, разделять его ответственность перед Богом. Каждому русскому наперед известно, что ему с совестью не разминуться.

Совестливость подразумевает непременную искренность. Это слово происходит от понятия искренний, то есть ближний, родной, а потому прямой и честный. Именно совестливость и искренность положили начало нашему обычаю улыбаться только тому, что радует душу, в отличие от американцев, которые улыбаются всегда и напоказ, чтобы продемонстрировать, что у них все блестяще, все о'кей, что они процветают и преуспевают. Искренне улыбаться русские люди способны только по зову души, им совесть не позволяет щериться напоказ. Всякому русскому, вздумавшему перенять фальшивую американскую привычку улыбаться, достается от своих: «Чего лыбишься, зубы жмут?» Вот и получается, что от нашей редкой искренней улыбчивости мы кажемся тем же американцам мрачными, хмурыми, вечно недовольными, неудачниками, а они нам представляются жизнерадостными идиотами, лицемерными притворщиками.

Русскому человеку совесть не позволяет многое. Разумеется, помимо запрещенных заповедями Закона Божьего — убийства, прелюбодеяния, лжесвидетельства — совесть не позволяет русскому человеку врать, то есть говорить неправду ради собственных выгод, еще совесть не позволяет обманывать, обещать несбыточное ради собственной выгоды, наконец, впрямую совесть запрещает воровать, присваивать чужое, а еще самовозноситься, непотребствовать, насмехаться. За это все мы неизменно чувствуем невольные, нам не подвластные угрызения совести! И еще важно: совесть не позволяет русским выгадывать! И даже поговорка-предостережение существует на этот счет «Не хочешь прогадать, не выгадывай». Получать выгоду, прибыток путем обкрадывания других нашей совестью запрещено.

Множество русских людей, что христиан, что язычников, поддались ныне соблазнам выгоды, оказались бессовестными, утратив долю русскости, когда сожгли, заглушили в себе совесть, заменив ее жаждой наживы. Легко ли им это далось? Попробуйте пожить без легких — задохнетесь, вам будет нечем дышать. Попытайтесь просуществовать без глаз, затоскуете — вам так захочется взглянуть на мир. А совесть — это наши русские легкие, это наше русское зрение, ибо мы по-русски благостно существуем и легко дышим благодаря чистой совести, мы по-русски созерцаем мир именно совестными глазами.

Великое горе видеть, как слепнут без глаз совести наши соотечественники, как задыхаются без дыхания совести наши единокровные братья, но они сделали свой выбор, а мы — свой. Совесть и бессовестность разделили нас, развели по сторонам добра и зла, причем разделили независимо от Веры, ибо бывает и так, что совесть христианская, а душа цыганская.

Напомню, что у греков и латинян издревле не было славянского понятия «совесть», у греков и римлян было «внутреннее знание», которое по-славянски очень точно передавалось словом «сознание», и это различие между западной картиной мира и русской продолжало развиваться в Средневековье и в новейшие времена. Русская совесть по сей день не имеет параллелей в западноевропейских языках. Чрезвычайно трудно объяснять англичанам, французам, немцам, что такое «совесть», ибо в этих языках вообще отсутствует подобное понятие. У западноевропейца ключевым для самооценки словом является honor, то есть «честь». Честь и бесчестие — суть внешнее мерило человеческихдеяний, они произрастают из рассудочного «сознания», которое только и интересовало греко-римскую и западноевропейскую культуру. Для русского же человека честь была не слишком в чести. Русские дворяне XVIII и XIX веков, воспитанные на европейский манер, вскормленные французской и английской литературой, наученные французскому и английскому языкам, еще могли заботиться более о чести, чем о совести, но коренной, природный русский человек жил, сверяясь с совестью, а не с честью. И живет так до ныне. Это глубинное различие между русским и западными народами породило множество других расхождений в нашей национальной психологии и наших нравственных законах. Многих русских удивляет врожденное корыстолюбие и стремление к наживе у современных немцев, англичан, французов, итальянцев, а их, в свою очередь, потрясает неразумная щедрость, порой даже безумное бескорыстие русских, и в нищете готовых снять с себя последнюю рубаху и поделиться последним куском. Очевидно, что дело в коренном расхождении взгляда на существо жизни у западных народов и у русского. Западноевропейцу престижность богатства и наживы необходима для возвеличивания его чести, ибо деньги обеспечивали внешние атрибуты чести — уважение окружающих и власть. Поэтому европейская знать охотно предавалась поклонению золотым кумирам роскоши и денег. А вот с русским понятием совести богатство часто входило в противоречие, ибо деньги далеко не всегда приходят праведным путем.