Читаем без скачивания Дар тому, кто рожден летать - Ричард Бах
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Летное поле снова погрузилось в терпеливое ожидание, - до следующего самолета.
Какое это было бы братство! Настоящий союз всех тех людей, кто поднимает в небо воздушные аппараты.
- Это рейс Люфтганзы идет к нам, - сказал диспетчер, указывая на экран радара.
Люфтганза была представлена на нем мерцающим эллипсом шириной в четверть дюйма, который медленно перемещался от края экрана к центру. За ним оставался призрачно светящий зеленый хвост, благодаря которому он был похож на крошечную комету, нацеленную в нашу диспетчерскую, находящуюся в центре экрана.
Мы выглянули из окна в кристально чистый ночной воздух - в небе не было ни одного движущегося огня. Комета приблизилась к центру экрана,, (-cb- o стрелка хронометра обошла целый круг, а в небе по-прежнему горели лишь звезды.
Затем вдруг вдалеке в виде мигающей красной лампочки показалась Люфтганза, и ее командир нажал на своем штурвале кнопку микрофона. Диспетчерская, Люфтганза Дельта Чарли Хоутел, в пятнадцати милях к востоку, прошу посадку.
Командир говорил медленно и четко, и Люфтганза звучала у него как "Лууфтахнза". Мне пришла в голову еще одна мысль. Он с тем же успехом мог бы сказать:
- Deutshe Lufthansa fur Landung, funfzehn Meilen zum Osten, - и все равно был бы таким же полноправным, а может даже чуть более полноправным членом братства, как и я, стоящий высоко над землей в диспетчерской.
Что если бы все пилоты поняли, - подумал я, - что мы уже братья? Что если бы об этом знал Владимир Телянин, поднимающийся по трапу в кабину своего МИГ-21? Что если бы знал Дуглас Кентон в своем Метеоре, Эрхарт Мензель в своем бронированном Старфайтере, Ро Кум Ну, застегивающий привязные ремни в ЯК-23?
Люфтганза плавно зашла на посадку, ее яркие посадочные огни напоминали глаза, следящие за полосой.
Что если бы члены братства отказались воевать друг с другом?
Люфтганза подрулила к терминалу, и мы в тишине диспетчерской услышали вой четырех ее двигателей.
В радиоприемниках снова негромко потрескивал эфир, в небе опять воцарилось спокойствие, зеленая линия на экране радара тоже подтверждала, что мы снова остались одни в темноте. Когда стрелки хронометра показали 04: 00, я попрощался с диспетчерами, поблагодарил их и вышел наружу к железной решетке и лестнице, ведущей вниз. Я снова ощутил, что здесь, у самой лестницы, - другая темнота, та самая, что касалась страниц газет внизу.
Надо мной, и над полем, где спали самолеты, минус один маленький американский и плюс один большой немецкий, вращался, ощупывая окрестности, длинный луч радиомаяка. Братья. Мои кожаные подошвы эхом отозвались на металлических ступенях. Ночью, в темноте в голову приходят забавные мысли.
А что, если бы они все знали, подумал я?
Снежинка и динозавр
Вы когда-нибудь задумывались над тем, каково было динозавру, во времена мезозоя угодившему в яму со смолой? Я расскажу вам, каково ему было. Он чувствовал себя точно так же, как чувствовали бы себя вы, если бы вам довелось совершить вынужденную посадку на зимнем лугу в северном Канзасе, починить двигатель и попытаться снова взлететь с мокрого снежного ковра. Беспомощно.
Они, должно быть, пытались еще и еще раз, эти несчастные стегозавры и бронтозавры, напрягая все свои силы, метались, как сумасшедшие, разбрасывая во все стороны смоляные брызги, пока закат не настигал их своим мраком, и они не становились в конце концов до того обессилевшими, что считали за благо бросить свою затею и умереть. Вот таково и самолету в снегу, в каких-то шести дюймах живописного снежного покрова.
С наступлением заката для пилота, очутившегося Бог знает где, альтернативой смерти является холодная ночь наедине со спальным мешком в тени ожидания новых бурь. Но на меня эта ловушка из снега обрушилась несправедливо. Мне некогда было с ней разбираться. Двадцать попыток взлететь позволили мне лишь признать силу снежинки, умноженную на тысячу миллиардов. Обильная мокрая масса превратилась в густое месиво, поглотившее шасси, брызжущее неистовыми фонтанами на опоры и крылья моего Ласкомба, взятого напрокат.
На полных оборотах мы могли разогнаться самое большее до тридцати девяти миль в час, а чтобы взлететь, нам необходимо было как минимум сорок пять, Динозавр атомного века, застрявший посреди дикой природы.
Между попытками взлетать, давая остыть двигателю, я бродил по полю, хмурясь по поводу несправедливости всего случившегося, протаптывая узкую белую взлетную полосу, размышляя о том, придется ли мне устраивать в кабине лагерь до самой весны, или нет.
При каждой новой попытке снег под колесами слегка утрамбовывался, но в то же время по бокам шасси выстраивались стены, образуя борозды глубиной в фут. То, как мы ерзали туда-сюда в этих колеях, походило на попытку взлететь с помощью капризного реактивного двигателя, привинченного к самолету. Находясь в борозде, мы ускорялись, словно пушечное ядро, но стоило выскочить из нее на два дюйма. - и бам! Нос самолета дергало книзу, меня в кабине бросало вперед, и за долю секунды мы теряли десять миль в час. Миллиметр за миллиметром, думал я, мы будем прокладывать себе взлетную полосу пока не взлетим, или же придется куковать здесь остаток зимы. Но все было безнадежно. Если бы я был динозавром, то лег бы и умер.
Когда летаешь на самолете старой модели, то постоянно готов к тому, что время от времени приходится делать вынужденную посадку. В этом нет ничего особенного. Это входит в правила игры, и всякий бывалый пилот держится от мест посадки на таком расстоянии, чтобы в случае чего можно было спланировать и посадить древнюю машину. За несколько лет полетов на мою долю выпало семнадцать вынужденных посадок, ни одна из которых не казалась мне несправедливой, к каждой из которых я был более или менее готов.
На этот раз все произошло иначе. Ласкомб, на котором я летел теперь, с трудом можно было отнести в разряд антиквариата; он обладал более высокими показателями, чем ультрасовременные самолеты, превосходящие его по количеству лошадиных сил: двигатель Ласкомба считался одним из самых надежных в мире. В этот раз я летел не ради удовольствия или тренировок, я летел по делам из Небраски в Лос-Анжелес и обратно. Мой полет почти уже подошел к концу и на вынужденную посадку у меня просто не было времени. Это дело оказалось более щепетильным, поскольку никогда прежде у меня не было хлопот с двигателем. Проблема состояла в пятидесятицентовом тросике, соединяющем ручку газа с двигателем, который разорвался пополам. Поэтому, когда двигатель вдруг сам по себе перешел на холостые обороты как раз на последнем участке моего делового полета, - а в Линкольне меня ждала встреча, - то мне пришлось совершить первую в своей жизни несправедливую вынужденную посадку.
Теперь же, восстановив контакт, я не мог оторваться от земли, и это ровно за час до заката, когда динозавру суждено будет умереть.
Впервые в жизни я понял тех современных пилотов, которые используют самолеты как средство для деловых поездок и не желают иметь хлопот с такими занятиями, как воздушная акробатика и отработка вынужденных посадок. Шансы, что двигатель остановится, или что этот маленький второстепенный тросик разорвется надвое, совершенно ничтожны. Если бы такого рода вещи произошли со спортивным пилотом, который уделяет внимание таким таинственным подробностям и наслаждается своей компетентностью в этих вопросах, - это было бы справедливо. Но причем тут я и мой деловой самолет, когда на том конце меня ждут люди, и ровно на шесть запланирован обед. Поскольку вынужденная посадка для делового человека - действительно несправедливость, я начал понимать, почему он считает, что подобные вещи с ним вообще не могут случиться.
До наступления темноты я собирался предпринять еще одну попытку взлететь с того маленького луга в Канзасе. Я уже опоздал на встречу, но снегу это было все равно. И холоду, и лугу, и небу. Смоляной яме динозавры также были безразличны. Смоляная яма есть смоляная яма, а снег есть снег; пусть динозавры пекутся о том, как им высвободиться.
Двадцать первая попытка взлететь, и вот Ласкомб, распыляя снег, пробежал по уже достаточно длинной колее, скорость подпрыгнула до сорока /ob(, он задрожал, покачнулся, подался в воздух, снова коснулся снега, стряхнул его с себя и наконец взлетел.
Я думал обо все этом, когда мы, повернув на Линкольн, неслись по трассе в сумеречных тенях. Теперь в моем бортовом журнале значились восемнадцать вынужденных посадок, и только одна из них была несправедливой.
Не так уж плохо.
ММРРрроуЧККрелчкАУМ: и праздник в Ла Гуардиа
Приходилось ли вам когда-либо, проснувшись, обнаруживать, что вы стоите на перилах огромного моста или на самом краю стоэтажного небоскреба, покачиваясь над пропастью, и удивленно спрашивать себя, что вы здесь делаете, уже буквально приготовившись прыгнуть? Сыпался ли на вас в ответ целый град причин - тут войны, там ненависть; везде собаки готовы перегрызть друг другу глотку; единственное, что ценится и играет какую-то роль - это вшивый доллар; луга превратились в мусорные свалки, реки - в потоки дряни; никто не стоит за справедливость, за добро, за вежливость; впечатление такое, что где-то произошла ошибка и вы родились не в том мире, это совсем не та Земля, на которую вы подавали заявление, и изменить все можно лишь спрыгнув с чего-нибудь высокого, в надежде, что земля, лежащая внизу, окажется дверью в иные жизни, лучшие, где вас ждет радость, возможность проверить себя и сделать что-нибудь действительно стоящее?