Читаем без скачивания Дар тому, кто рожден летать - Ричард Бах

": храбрости на десятерых, - сказала она, - летать: на этом старом: ящике".

Что-то не так с этими чайками

Я всегда завидовал чайке. Ее полет такой свободный и непринужденный. В отличие от нее, я суечусь, лезу из кожи вон, выделываю фигуры и с шумом и треском подымаюсь в небо, лишь бы только оставаться в воздухе. Она - мастер. Я - новичок.

Правда, недавно я решил присмотреться к чайке. Хотя она резко набирает высоту, пикирует и делает грациозные повороты, но это и все, что она выполняет, - резкий подъем, пике и поворот. Никакой воздушной акробатики! Либо ей не хватает инициативы, либо смелости. Ни то, ни другое обстоятельство не позволят ей быть в воздухе самой искусной. Я не хочу судить о ней строго - не требую, чтобы она сразу выполняла двойные повороты по восьми направлениям и "клеверные листы", но не будет излишним попросить ее сделать простую петлю или не вызывающую особых усилий медленную бочку.

Не раз с пристрастием наблюдая за чайками, я был уверен, что какаянибудь молодая чайка-ас мне обязательно что-нибудь продемонстрирует. Вот она стремительно летит вниз, к воде, набирая скорость, которой хватило бы любому пилоту, и затем взмывает вверх: выше: выше: вот я уже уверен, что она сейчас перевернется, сделает петлю: И я шепчу: "Ну же, сделай ee! ", но всегда оказывается, что что-нибудь этому помешало. Она внезапно начинает снижать скорость, и дуга, по которой она летела становится: более пологой, она поворачивает и спешит затеряться в толпе собратьев, словно стыдится того, что во всем следовала за ними по пятам.

"Ты смотришься так величественно, - думал я, - но посади тебе на хвост воробья, и, бьюсь об заклад, ты не сможешь от него избавиться! "

Другие птицы освоили отдельные приемы точного полета и высшего пилотажа. Иногда гуси летят вполне сносным клином, и это достойно похвалы. Nднако некоторые из них, несомненно, боятся столкновений в воздухе. Не раз гусиный клин бывал испорчен группой из четырех-пяти птиц, слишком отделившихся от остальных и растянувшихся по всему небу. Добавьте к этому кряканье остальных, призывающих сомкнуть ряды, и получится картина откровенно небрежного полета. Неудивительно, что охотники попадают в них из ружей.

Малообещающий с виду пеликан является едва ли не кандидатом в сферу высшего пилотажа. Он может выполнить изящный переворот через крыло, однако он при этом не выполняет главное условие маневра: не выходит из пике. Он, по-видимому, даже не пытается освоить этот выход и влетает в воду, вздымая целый гейзер белых брызг.

Итак, вернемся к чайке. Можно найти оправдание пеликанам и гусям, малиновке и крапивнику, но чайка просто создана для воздушной акробатики. Взгляните на эти характеристики:

1. Сильные крылья и лонжероны, обладающие необходимыми пропорциями.

2. Слегка неустойчивый корпус.

3. Высокое ограничение числа Маха.

4. Низкая скорость потери подъемной силы.

5. Приспосабливание к переменчивым условиям.

6. Исключительная маневренность.

Но все эти факторы бесплодны, потому что чайка не проявляет в своих полетах настойчивости. Она довольствуется тем, что всю свою жизнь летает, повторяя основные приемы, заученные в первые пять часов, проведенных ею в воздухе. Поэтому, хотя я и любуюсь чайкой, тем, как свободно она летает, но если бы мне пришлось пожертвовать духом настойчивого поиска ради того, чтобы поменяться с чайкой местами, я в любой день и час предпочел бы свою шумную кабину.

Пленник технической страсти. Спасите!

Что-то, должно быть, было не так с самого начала, когда я еще учился летать. Я помню, как одно время я верил, что эти маленькие машины действительно поднимаются в воздух прямо с земли, что вот они твердо стоят на земле, как бильярдный стол, автомобиль или тележка продавца жареных сосисок под ярко раскрашенными тентом, а уже в следующее мгновение они в воздухе, и ты стоишь под ними у изгороди аэропорта, а они пролетают прямо над твоей головой и совершенно ничто их не связывает с землей, совершенно ничто.

Это было трудно осознать, трудно принять. Я ходил вокруг самолета, прикасался к нему, постукивал по его обшивке, пытался легонько покачать его за кончик крыла, - нет, он просто оставался стоять, где стоял: "Видишь, студент? Я ничего в рукавах не прячу. Никаких хитрых приспособлений, никаких трюков, никаких тайных веревочек. Это настоящее волшебство, студент. Я могу летать".

Я не мог в это поверить. Возможно, я еще и сегодня в это не верю. Но я хочу подчеркнуть, что в этом было что-то невероятное, ужасно таинственное, мистическое и потустороннее. Может быть, так я и загнал себя в этот угол, где теперь сижу и откуда не могу выбраться.

Дела идут все хуже и хуже. Для меня в полете не осталось ничего само собой разумеющегося, ничего привычного и повседневного. Я не могу просто приехать в аэропорт, забраться в свой самолет, запустить двигатель, взлететь, направиться куда-то, там приземлиться, и на этом все. Мне бы очень хотелось это сделать. Я отчаянно пытаюсь это сделать. Я завидую пилотам, которые могут небрежно прыгнуть в кабину своей машины и полететь по делам или выполнять заказной рейс, завидую тем, кто летает просто ради спортивного интереса и не делает из этого чего-то особого. Но я пленник, я угодил в состояние сознания, в котором полет представляется таким ужасно! + #. #. "%)-k, и космическим, что я не могу сделать в аэропорту ни одного самого элементарного действия, не ощущая того, что при этом звезды в небе меняют свой курс.

Это словно: смотрите. Я выбираюсь, чтобы полетать, и еще прежде чем я даже выйду из машины, прежде чем увижу летное поле, мне попадается на глаза табличка АЭРОПОРТ. Воздушный порт, так же, как морской порт: Я думаю о маленьких воздушных кораблях, идущих по небу под парусом именно в этот порт из всех вообще портов, куда они могут попасть, которые выбрали именно это место, чтобы сейчас возвратиться на землю. Они касаются этого острова, покрытого травой, который здесь специально для них, который терпеливо их ждал, а затем выруливают на стоянку, бросают якоря и стоят на привязи, легонько покачиваясь на ветру, словно маленькие корабли в своей гавани.

Я еще даже не там. Я только увидел указатель на дороге в аэропорт и, может быть, Цессну-172, заходящую в отдалении на посадку, исчезающую за стеной деревьев, окаймляющих дорогу, за которыми, я знаю, лежит обширная открытая местность, предназначенная для посадки. Откуда прилетела эта Цессна, куда она направляется? С какими бурями и приключениями встретился в своем времени и своем самолете ее пилот?

Возможно, у него было много приключений, возможно, мало, но они с самолетом были где-то в этом огромном просторном небе, это небо их изменило, и вот теперь они направляются из него в эту маленькую гавань, в этот самый воздушный порт, который предстанет моему взору, как только я сделаю последний поворот.

Я не могу вот так просто сказать "аэропорт" и продолжить говорить фразу дальше. Это всегда "аэропорт: аэропорт: ", я повторяю и повторяю это слово, пока не поверну где-нибудь не в том месте, не выскочу на обочину или не напугаю какого-нибудь водителя, который ничего не подозревая выезжает с заправочной станции. Это такое восхитительное место, аэропорт, что если я рискну остановиться и подумать о нем, или даже произнести это слово вслух, то никаких шансов совершить полет у меня не останется даже прежде, чем я приеду в аэропорт.

Наконец автомобиль останавливается, избежав по дороге столкновенийблагодаря-мечтательности с тысячами всяких объектов, которые для этого расставляют по сторонам трассы, и первое, что я вижу - это мой маленький самолет, который меня ждет. Я не могу в это поверить: Это - САМОЛЕТ, и он принадлежит МНЕ! Невероятно. Все эти части разной замысловатой формы, столь аккуратно собранные, подогнанные друг к другу и составляющие вместе такую прекрасную утонченную скульптуру, они не могут принадлежать мне! Самолет слишком очаровательное создание, чтобы у него мог быть хозяин. Как Луна, как Солнце. Сколько здесь всего! Посмотрите на линию этого крыла, на изгиб фюзеляжа в том месте, где он переходит в киль, на искорки в его стеклах и вспышки солнечных лучей на металле и ткани: да он должен стоять в центральной галерее Музея современного искусства!

Ну и что, что я не покладая рук работал, чтобы заработать на него деньги, или что мне пришлось от начала до конца построить его самому у себя в подвале, или что для того, чтобы заботиться о нем, мне приходилось во всем отказывать себе в жизни. Ну и что, что я не трачу ни цента, на ликер, сигареты, кино, кегли, гольф, пикники, новые автомобили, игры на бирже и сбережения. Ну и что, если я ценю этот самолет, когда больше никто в мире его не ценит, это все равно ничего не меняет, все равно совершенно невероятно, что в мире могло случиться нечто такое прекрасное, что этот самолет стал моим.

Я думаю обо всем этом, глядя на приборы, на радиоприемники, прикасаясь к штурвалу, переключателю баков топлива, тумблерам включения бортовых огней, прикасаясь к обивке сидений, глядя на маленькие цифры индикатора скорости и на то, как движется стрелка альтиметра, когда я вращаю ручку подстройки, вслушиваясь, как по траве и изгибам самолета скользит ветер, и так проходит полчаса, хоп, - и нет их. Я сижу один в самолете на земле, почти не двигаясь и не произнося ни слова, просто глядя на него, прикасаясь к нему, думая об этой штуке и о том, что она может летать, и /. +g a превращаются в полсекунды и улетучиваются прежде, чем секундная стрелка на бортовых часах успевает сдвинуться в места.