Читаем без скачивания Носорог для Папы Римского - Лоуренс Норфолк

Огонь, потрескивая, догорал. Сальвестро вытащил из сложенных у очага дров чурбачок и сунул в угли. Вспыхнуло яркое желтое пламя. Его рейтузы уже высохли, ну или достаточно высохли. Он поднялся на ноги и понял, что опьянел сильнее, чем ему казалось. Вспомнилось, как он стаскивал одежду с кустов — он развешивал ее там, когда учил своего друга плавать. Один из его секретов. Очень давних. Теперь и Эвальд принялся натягивать свои рейтузы, но запутался, сунул обе ноги в одну штанину и упал. Сальвестро поднял его, потом сам шлепнулся на пол, обхватив друга рукой. Эвальд тщетно вырывался… Они снова были мальчишками, теми, которые плавали, бегали, боролись под деревьями. Он потянул Эвальда за волосы, потом прижался губами к его уху:

— Я вернулся за тобой, Эвальд.

Но вместо того чтобы раздраженно крикнуть: «Отстань!» — как он делал это мальчишкой, Эвальд молчал.

— И теперь я намерен перерезать тебе горло…

И Сальвестро взглянул своему врагу в лицо. Оно было серого цвета. Взглянул в глаза — они выкатились от страха. Сальвестро вскочил на ноги:

— Эвальд! Да это же шутка!

Эвальд тоже поднялся, неуклюже повернулся и направился в заднюю часть комнаты, что-то бормоча себе под нос. Порылся в вещах, потом обернулся. У него в руках был большой железный крюк.

— Да успокойся ты, Эвальд, — сказал он, но тот, казалось, не слышал.

— Стало быть, ты собрался глотку мне перерезать, ты, мерзкий дикарь?! — выкрикнул он. — Так я сам тебя убью!

Он размахивал крюком перед собой, стараясь держать Сальвестро в поле зрения, но взгляд его все время убегал в сторону. Вся кровь отхлынула у него от лица, и Сальвестро понял, что Эвальд в ужасе, что он в панике, что этими угрозами он пытается самого себя подбодрить.

— Прекрати, Эвальд. Это была глупая шутка. Зачем мне тебя убивать? Не дури…

Эвальд шагнул вперед и размахнулся. Его качнуло, и крюк, просвистев над головой у Сальвестро, не причинил ему никакого вреда.

— Зря они не утопили тебя на самом деле! Так же, как утопили твою мать! Вот что мы с тобой сделаем! Утопим или подвесим на этом вот крюке! И сожжем!

Эвальд начал огибать стоявший на его пути стол.

— Ты должен был вернуться, не так ли? Да, и я тебя поджидал. А теперь ты у меня в руках. — Он снова размахнулся, Сальвестро отскочил назад, теперь уже не размышляя, а только напряженно следя за перемещениями противника и перенося вес с одной ноги на другую. — «Как ты думаешь, зачем я вернулся?» — передразнил его Эвальд. — Я знаю, зачем ты вернулся. Мы все знаем…

Сальвестро резко прыгнул вперед и одной рукой схватил Эвальда за горло, а кулаком другой сильно саданул ему под ребра. Эвальд согнулся, кашляя и задыхаясь. Крюк со звоном упал на пол. Вслед за ним свалился и Эвальд. Сальвестро посмотрел на него, потом уселся ему на грудь и коленями прижал плечи своего противника к земляному полу. Он подобрал крюк. Отличное оружие — тяжелое, острое.

— Пожалуйста…

Эвальд хватал ртом воздух, но Сальвестро, казалось, не слышал его и размахивал крюком, пробуя его на вес. Он устал, в животе у него булькало пиво. Если загнать крюк Эвальду в глаз, можно будет тащить тело, как бревно. На таком крюке только бревна и перетаскивать. Именно для этого он и предназначен.

— Я вернулся, — Сальвестро смотрел на него сверху, — потому что… Я не для того вернулся, чтобы убивать тебя, Эвальд.

— Врешь, — просипел Эвальд.

— Если я вру, почему же я до сих пор не всадил этот крюк тебе в глаз? — Он встал, швырнул крюк на стол. — Ты всегда был трусом.

Воцарилось молчание. Потом раздалось несколько чихов. Эвальдовых. Эвальд медленно приходил в себя.

— Тебе надо убираться отсюда, — сказал он. — С острова. Сейчас. Сегодня ночью.

— Сегодня ночью?

Вряд ли то был рокот моря, этот новый звук. Он становился громче, ближе, ветер нес его сквозь чахлый кустарник, голые ветви деревьев. Потом все стихло, только в очаге потрескивал огонь. И уже через мгновение звук раздался вновь, теперь уже совсем рядом с домом, теперь он слышал, что это голоса множества человек, но кричали все они одно-единственное слово:

— ЯЗЫЧНИК!

ЯЗЫЧНИК!

Голоса становились ближе. Ханс-Юрген остановился, прислушался, потом снова двинулся вперед.

— Что мы делаем? — в двадцатый раз спросил Бернардо.

— Иди в ту сторону, — махнул рукой Ханс-Юрген.

Великан — монаху даже трудно было в это поверить — двигался легко и бесшумно, пробирался сквозь подлесок, будто принюхиваясь к низко нависавшим ветвям. А когда они свернули с тропы, ему удавалось находить в густых зарослях ежевики самые безопасные и удобные проходы. Луна, сегодня невзрачная, висела низко, и ее время от времени закрывали слои невидимых облаков. Сейчас облака ушли, и луна бессмысленно взирала вниз сквозь пропитанный влагой воздух. Подъем сперва был пологим, потом сделался круче. Узор из веток покрывал тускло освещенное небо. Перед Хансом-Юргеном раскачивались широкие плечи Бернардо: тот был похож на громадное терпеливое животное, пробирающееся сквозь норовящие стегнуть по лицу ветви. С бровки берега они глянули вниз. В воздухе пахло солью и дымом костров. В хижине Брюггемана было темно. Монах пребывал в лихорадочном возбуждении, которое тонкой пленкой прикрывало глубочайшую усталость. Бернардо сбежал вниз, к берегу, и резко остановился. Ханс-Юрген последовал за ним, ощущая под слоем дерна мертвенность грубого песка. Море билось в берег шагах в пятидесяти от них. Дверь дома была полуоткрыта, и изнутри доносились негромкие скребущиеся звуки.

Огонь в очаге почти погас. В дальнем конце комнаты на полу грузно сидел Эвальд. Когда Ханс-Юрген и Бернардо направились к нему, он попытался приподняться. Один глаз у него не открывался; другой безучастно наблюдал за ними, пока над Эвальдом не навис Бернардо. Засохшая и засыхающая кровь смешались на лице Эвальда. Он дернул головой вправо — раз, другой. Волосы слиплись у него на голове. Стоя над ним, монах с гигантом слышали, как свистят и хрипят его бронхи. Эвальд снова заерзал, сморщился. Рот его был сплошным бесформенным месивом. На этот раз он призвал на помощь руку, опять указывая куда-то вправо. Ханс-Юрген заметил, что у хозяина дома переломаны все пальцы.

Оставив Эвальда, они, забирая вправо, пошли вдоль берега, где полосы гальки перемежались участками мелкого песка, так что минуту-другую они ступали совершенно беззвучно, а потом шаги снова начинали сопровождаться скрежетом. Потом они повернули в сторону от воды. После захода к Брюггеману Бернардо не произнес ни слова. Поспевая за ним, Ханс-Юрген дышал все тяжелее — песок, казалось, забирал у него из ног последние силы. Он начал было отставать, как вдруг увидел процессию, впереди которой колыхалось жарко-красное пламя факелов. И в тот же миг монах различил силуэт человека, шагавшего между светом и всеми остальными, — тот был облачен в рясу и клобук, как и он сам. Бернардо пошел быстрее, и Хансу-Юргену стало не по силам держаться с ним рядом. Великана поглотила тьма, и Ханс-Юрген остался совсем один.

Остановившись, он согнулся, уперев руки в колени. Ему хотелось улечься на холодный песок и уснуть. Да, уснуть — вот чего ему хотелось больше всего на свете. Скопление факелов вдали вдруг представилось ему огненным глазом, поворачивающимся, чтобы растаять во тьме ночи. Глаз перемещался вниз по берегу, в сторону моря. Пересилив себя, Ханс-Юрген снова побрел. Время от времени на фоне бесформенного сияния виднелись людские фигуры. Фигура в центре, согнутая пополам, — это, должно быть, Сальвестро. Они вели его к воде. Нет, еще не слишком поздно. Когда Ханс-Юрген приблизился, Сальвестро упал от ударов дубинкой по ногам и голове, затем поднялся, и дубинка заработала снова. Теперь уже слышны были их крики, которые не отдавались эхом на этом плоском, как блин, берегу. А потом появилась фигура значительно больших размеров, чем можно было ожидать, и факелы, сгрудившись вокруг нее, стали подрагивать и гаснуть. Собравшись, Ханс-Юрген бросился вперед со всей мочи, ударяясь пальцами ног о невидимые валуны и чувствуя, как горит горло. Факелы теперь метались и вихрились не более чем в сотне шагов, а крики сразу стали громче, то переходя в вопли боли, то вообще обрываясь. Он бежал все быстрее и быстрее; быстрее, быстрее и быстрее, уже неспособный ни держать голову прямо, ни даже вообще смотреть перед собой, он совершенно ничего не видел, когда из ночи вынырнул какой-то темный столб, то ли выросший из песка, то ли свалившийся с гранитного неба, чтобы встать у него на пути и повалить наземь единым ударом, который, казалось, лишь легонько его огладил, потому что он ничего не чувствовал, но успел подумать, что это призрак его подозрения обрел плоть и кровь, ибо то оказался не кто иной, как Герхард, — именно на него Ханс-Юрген налетел с беззвучным лязгом. После этого началось его падение, которое все длилось и длилось и, казалось, никогда не окончится.