Читаем без скачивания Штормовой день - Розамунда Пилчер

Тонкое лицо стало жестким, кожа натянулась, резче обозначились кости.

— Ты спятила?

— Ничуть.

Он промолчал. Я сунула ключи в карман и направилась к двери, но Элиот опередил меня, в два счета преградив мне дорогу. Он встал спиной к двери и положил руку на дверную ручку.

— Нет, ты не поедешь, — весело сказал он. — Неужели ты воображаешь, что я пущу тебя?

— Но он ранен, Элиот!

— И что из этого? Ты видела, как он повел себя с Андреа? Он негодяй, Ребекка. Ты знаешь, что это так. Его бабка была ирландской шлюхой. Отец вообще неизвестно кто. А сам он выродок и распутник.

Ужасные слова, которыми он собирался меня шокировать, слетали с меня, не проникая внутрь, как капли воды слетают с утки. Элиот это увидел, и такое равнодушие взбесило его.

— Зачем тебе понадобилось к нему ехать? Чем ты можешь помочь? Он и не поблагодарит тебя за вмешательство, если ты ожидаешь благодарности. Оставь его в покое, он не имеет к тебе отношения и не должен тебя заботить.

Я стояла, смотрела на него, слушала, не понимая смысла его слов. Но сразу и неожиданно мне стало ясно, что эта страница перевернута, что кончены неуверенность и сомнения, и я почувствовала невероятное облегчение, словно скинула с плеч какую-то тяжесть. Я все еще по-прежнему находилась на перепутье. Жизнь моя по-прежнему представляла собой неразбериху. Но одно я поняла четко: выйти замуж за Элиота я не могу.

Он назвал это компромиссом. Но для меня это попросту не годится. Дело не в том, что у него слабый характер и бизнесмен он, должно быть, не из самых удачливых. Эти черты в нем я давно разглядела и была готова с ними смириться. Но гостеприимство, которое он мне оказал, его радушие, обаяние, которое он мог включать и выключать по усмотрению, как кран в ванной, загородили от моих глаз другое — его мстительность и ужасную пугающую ревнивость.

— Пусти меня, Элиот, — сказала я.

— А если я скажу, что не пущу? А если я стану тебя здесь держать вот так? — Он стиснул руками мне голову с двух сторон, так крепко стиснул, что казалось, еще секунда, и череп мой треснет, как расколотый орех. — А если бы я сказал, что люблю тебя?

Он был мне омерзителен.

— Ты никого не любишь. Кроме Элиота Бейлиса. Для других в твоей жизни нет места.

— По-моему, мы выяснили, что это ты не знаешь, что такое любовь.

Он сжал мне голову еще сильнее. В висках застучало, и я зажмурилась от боли.

— Я это узнаю, — сквозь стиснутые зубы сказала я, — но не с тобой.

— Ладно, тогда иди.

Он выпустил меня из рук так неожиданно, что я чуть не упала, потеряв равновесие. Он яростно крутанул дверную ручку и распахнул дверь, и тут же в нее ворвался ветер, как дикий зверь, весь вечер выжидавший, когда можно будет совершить нападение. Снаружи были дождь и мрак. Не говоря больше ни слова и даже не замедлив шаг, чтобы взглянуть на Элиота, я ринулась мимо него прочь из дома, в темноту, как в некое убежище.

Предстояло еще добраться до гаража, одолеть в темноте его двери, найти малолитражку Молли. Я была уверена, что Элиот притаился у меня за спиной, страшный, как привидение, готовый прыгнуть на меня, схватить, не дать ускользнуть. Я с грохотом захлопнула дверцу машины, а руки у меня так дрожали, что я никак не могла вставить ключ в зажигание. С первого оборота зажигание не включилось, двигатель не завелся. Я сама услышала, как тихонько скулю, выдвигая заслонку, и попробовала снова. На этот раз мотор заработал, я включила передачу и помчалась сквозь дождь и мрак по лужам подъездной аллеи, брызгая гравием, пока не выехала наконец на дорогу.

За рулем мне частично удалось вернуть первоначальное спокойствие. Я сбежала от Элиота, я еду к Джоссу. Надо вести машину осторожно и чутко, не поддаваться панике, не рисковать, опасаясь заноса или внезапного столкновения. Я сбавила скорость до тридцати миль в час. Постаралась расслабить руки, судорожно сжимавшие руль. Дорога шла вниз, черная и мокрая от дождя. Огни Порткерриса поднимались мне навстречу. Я ехала к Джоссу.

На море был пик отлива. Выехав к гавани, я увидела, как мерцают огни, отражаясь в мокром песке, увидела лодки, перемещенные на берег повыше, чтобы их не достал шторм. По небу еще мчались клочки туч. Попадались отдельные прохожие.

В магазине было темно. Лишь в верхнем окне светился одинокий огонек. Я припарковала машину к тротуару, вылезла и, подойдя, открыла дверь. На меня пахнуло свежеструганным деревом, ноги утонули в неубранной стружке. Свет уличного фонаря освещал лестницу. Я осторожно стала подниматься на второй этаж.

— Джосс! — позвала я.

Ответа не было. Я прошла дальше, к неяркому свету впереди. Камин был погашен, и было холодно. Порыв ветра с дождем пронесся надо мной по крыше.

— Джосс!

Он лежал в постели, кое-как прикрытый одеялом. Запястьем он прикрывал глаза, словно загораживаясь от нестерпимо яркого света. Когда я произнесла его имя, он опустил руку и слегка приподнялся, силясь увидеть, кто пришел. И опять откинулся на подушку.

— Господи Боже, — услышала я. — Ребекка!

Я подошла к его постели.

— Да, это я.

— Я подумал, что слышу ваш голос и что мне это снится.

— Я позвонила, но вы не ответили.

Его лицо было в ужасном состоянии: левая сторона — сплошной синяк и опухла, глаз заплыл, кровь из рассеченной губы засохла; костяшки пальцев на правой руке были ободраны чуть ли не до мяса.

— Как это вы здесь очутились? — Он говорил невнятно, может быть, из-за пораненной губы.

— Мне позвонила миссис Керноу.

— Я велел ей молчать.

— Она беспокоилась за вас. Что случилось, Джосс?

— Да вот, бандиты напали.

— Пострадало не только лицо?

— Пострадало все.

— Дайте-ка посмотреть.

— Супруги Керноу меня забинтовали.

Но я склонилась над ним и осторожно отвела одеяло. Он был голый до пояса, а ниже аккуратно забинтован в какие-то лоскутья, похожие на обрывки старой простыни. Но кровоподтеки распространились и выше, на грудь, а из красного пятна на правом боку через материю сочилась кровь.

— Кто это сделал, Джосс?

Но Джосс мне не ответил. Вместо этого он с силой, неожиданной для раненого, потянул меня вниз, заставив сесть на краешек постели. Моя длинная светлая коса упала мне на плечо, а он, удерживая меня правой рукой, принялся левой снимать с косы резинку, а после пальцами, как гребешками, растрепал косу и распустил пряди. Теперь шелковистые завитки щекотали его голую грудь.

— Мне всегда хотелось сделать это, — прошептал он. — С первой минуты, как я вас увидел, а вы были похожи на старосту… как я тогда выразился.

— На старосту образцового приюта для девочек-сирот.

— Вот именно. Удивительно, что вы это помните.

— Что я могу для вас сделать? Чем помочь?

— Просто остаться со мной. Просто остаться, девочка моя дорогая…

В его голосе была нежность. И это у Джосса, всегда такого резкого, решительного… И я растаяла, потеряла самообладание. На глаза навернулись слезы, и он увидел это и притянул меня к себе так, что я очутилась у него на груди и почувствовала его руку у себя на затылке, под волосами, и как смыкаются его пальцы на моей шее.

— Джосс, тебе будет больно…

— Молчи, — пробормотал он, ища ртом мои губы. А потом: — И это тоже мне всегда хотелось сделать.

Было ясно, что никакие недуги — ни синяки, ни кровоподтеки, ни кровь из раны, ни рассеченная губа не остановят его, не отвратят от того, к чему он стремится.

И я, которая всегда воображала, что любовь подобна фейерверку или взрыву чувств, открыла для себя, что это вовсе не так. Она теплая, как внезапно прокравшийся солнечный луч. Она не имеет ничего общего с жизнью моей мамы и вереницей мужчин, вторгавшихся в эту жизнь. Весь мой циничный скепсис, все мои предубеждения развеялись в дым, вылетели в окно. И последняя линия обороны рухнула. Вот он, Джосс.

Он произнес мое имя, и в его устах оно показалось мне удивительно прекрасным.

Потом, гораздо позже, я разожгла камин, навалив в него побольше дров, так что комната осветилась мерцающим пламенем. Я не позволяла Джоссу двигаться, и он лежал, оперев темноволосую голову на руки, и я чувствовала на себе его взгляд — он не сводил с меня глаз, провожая каждое мое движение.

Я разогнулась и отошла от камина. Распущенные волосы свисали по обеим сторонам моего лица, а щеки мои раскраснелись. Мне было уютно и легко.

— Нам надо поговорить, верно? — произнес Джосс.

— Да.

— Дай мне выпить.

— Чего ты хочешь?

— Виски. Оно в кухоньке, в шкафу над раковиной.

Я пошла за виски и двумя стаканами.

— С содовой или просто с водой?

— С содовой. Пробочник на крючке.

Я нашла пробочник, сняла крышечку с бутылки. Я действовала неуклюже, и крышечка упала на пол, покатилась и, как всегда бывает, закатилась в самый темный и неудобный угол. Я стала доставать ее, и внимание мое привлек другой маленький блестящий предмет под раковиной, еле видный за педалью мусорного ведра. Я подняла его и увидела, что это кельтский крест Андреа, тот самый, что был у нее на шее на кожаном шнурке.