Читаем без скачивания «МиГ» – перехватчик. Чужие крылья - Роман Юров

И снова начался долгий, мучительный поход в темноте. Степь во мраке казалась ровной и гладкой, как стол, но таковою отнюдь не была. Трава путалась за ноги, он запинался о кочки, проваливался в невидимые в темноте под снегом ямки, падал, но упрямо поднимался и шел вперед. Это было тяжело, ноги вязли в снегу, но с каждым шагом фронт приближался все ближе и ближе. Щелчки выстрелов, треск пулеметных очередей, грохот разрывов слышались уже отчетливо. Внезапно что-то прошелестело над головой и сзади ухнуло, на долю мгновения подсветив степь вспышкой разрыва. Воздух наполнился зловещим свистом осколков. Потом грохнуло еще раз и еще.

Перепуганный Виктор ничком рухнул на землю, закрывая руками голову, вжимаясь в снег, вздрагивая при каждом разрыве. Неподалеку от Виктора упали лишь первые снаряды, остальные взрывались в стороне, слева. Но он этого даже не понял, замерев от ужаса. Так страшно ему еще никогда не было — лежать в темноте, в снегу, а вокруг грохочет и свистит разорванным воздухом зазубренная смерть. Артналет прошел быстро — он еще лежал, врастая в землю, когда наступила тишина, но он даже ее не сразу услышал — в ушах стоял звон.

В себя его привели голоса. Они доносились слева, довольно близко. Кто-то негромко беседовал, изредка перхая надсадным кашлем. Вот только слова были какие-то лающие, чужие.

«Немцы? Линия фронта?» — эти мысли придали ему сил, он на карачках погреб по снегу, забирая вправо, подальше от голосов. Степь все сильнее шла под уклон, ползти было неудобно, перчатки давно промокли, но встать даже на корточки он не согласился бы за все золото мира. Впереди что-то фыркнуло, потом снова, сигнальные ракеты загорелись, словно маленькие золотые лампы, слепя привыкшие к темноте глаза. В их свете он сумел разглядеть заснеженное поле, сплошь покрытое черными глыбами, вмятинами, от которых на снег ложились слабые, дрожащие тени. Внезапно где-то рядом резко, зло застучал пулемет. Он бил торопливо, непривычно частя, длинными очередями жуя ленту, и потом так же внезапно затих. Стреляли не в него. Стремительные огоньки трассеров тонули впереди, далеко в темноте, куда не доставал бледный свет осветительных ракет.

Эту вражескую огневую точку пришлось обползать на брюхе, далеко стороной. Пулемет оживал еще два раза, обстреливая невидимые ему цели, но, к счастью, Виктор оставался невидим для его расчета. А дальше началось долгое ползанье по полю. Он полз по снегу, проваливаясь в воронки, оползая стороной любые подозрительные пятна. Периодически с разных сторон взлетали осветительные ракеты, заливая все вокруг желтым дрожащим светом. В эти моменты он замирал, вжимаясь в снег, дожидаясь, пока ракета прогорит, и с наступлением темноты снова продолжал свой неспешный путь.

На первый труп он наткнулся минут через десять. Он даже не сразу понял, что это именно такое. Просто ожидая, пока погаснет очередная ракета, он прямо перед собой увидел человеческое лицо. Темные провалы глаз, страдальчески искривленный рот отчетливо выделялись на сером фоне, ошибиться было невозможно. То, что Виктор полагал крупной глыбой чернозема, оставшейся после сильного вспахивания, в тусклом свете ракеты предстало наполовину заметенным в снег человеком. Он был в черной одежде и резко выделялся на снежном фоне. Дальше лежал еще один, видно его было плохо, убитый лежал ничком, но отчетливо выделяющаяся на снегу тельняшка говорила о том, что, скорее всего, это был наш боец. «Так это не глыбы! — до него с опозданием стал доходить весь ужас ситуации. — Откуда им тут взяться, поле ровное, и снегу довольно много. Это люди убитые! Но почему черные? Эсэсовцы?»

Убитые стали попадаться часто, по одному, по два. Некоторые были заметены вчерашним снегом, другие отчетливо, резко выделялись. Свежие. Сегодняшние. Их застывшая на снегу кровь тоже казалась черной. Некоторые из убитых были в тельняшках. Этого Виктор никак не мог понять. Наши десантники дрались с эсэсовцами? Но почему в тельняшках, неужели они лежат здесь с осени?

Ответ нашелся вскоре, когда он проползал мимо одного из убитых «эсэсовцев». Им была лежащая на снегу бескозырка. Несмотря на темноту, слова на ленте читались отчетливо — «Черноморский флот». Владелец бескозырки был рядом, подобно большинству, он лежал головою к Виктору, широко раскинув руки, придавив собой винтовку. Черный бушлат на спине торчал лохмами, а снег вокруг был обильно залит кровью.

Рядом с погибшим моряком лежало еще двое, а рядом темнел мрачный зев свежей воронки. Скорее всего их, всех троих, убило одним снарядом. Ближайший, видимо, был командиром, поскольку на боку у него светлело пятно кобуры. Немного поколебавшись, Виктор подполз и принялся доставать из кобуры пистолет. Как ни странно, тот оказался целым и даже заряженным. Привычный, холодный и тяжелящий руку «ТТ» придал немного уверенности. Он без сожаления бросил в снег же немецкую винтовку и приподнялся осматриваясь. Но вокруг только темнота и серый снег. Зато его внимание привлек третий покойник, было в его облике что-то неправильное. Рассматривать мертвецов не самое приятное занятие, но любопытство пересилило, и Виктор, поборов усталость и страх, подполз поближе, посмотреть. Лучше бы он этого не делал. На снегу лицом вверх лежала мертвая женщина. Несмотря на темноту, было видно, как раскинулись на кровавом снегу длинные светлые волосы и как выступает на груди телогрейка, и рваной тряпкой лежит на снегу санитарная сумка. Только у этой женщины не было ног, она лежала обрубком в луже собственной крови. Виктора замутило, он кинулся в сторону, подальше от страшного зрелища, кляня себя за любопытство. Но уползти не получилось, где-то сзади застучал пулемет, и воздух наполнился свистом пуль. Они противно вжикали над головой, взрывали снег, с глухим стуком впиваясь в землю. Очередная ракета полетела в его сторону, повиснув наверху, словно маленькое солнце. Вжавшись в снег и трясясь от страха, Виктор молился, чтобы его не заметили, а пулемет все заходился очередями. Бескозырка, пробитая пулей, кувыркнулась по снегу, а тело командира несколько раз вздрогнуло от попаданий, звук при этом был такой, как будто попадают в дерево.

Пулемет вскоре затих, наступила блаженная тишина. Он уже хотел было ползти дальше, как услышал протяжный крик. Кто-то, невидимый в темноте, протяжно, на одной ноте, надрывно кричал от боли. Это протяжное, на одной ноте «а-а-а, братцы», пропитанное страхом и отчаянием, далеко разносилось над смертным полем. Усталость и нервное напряжение последних дней, мертвые моряки, санитарка, этот ужасный крик в тишине лишили его остатков храбрости. Он коротко всхлипнул, вскочил и на ватных ногах кинулся прочь от этого страшного места. Но едва успев пробежать с полсотни шагов, влетел в невидимый под снегом окоп, удар грудью об стенку вышиб из легких весь воздух, и Виктор, задыхаясь, сполз в мокрый снег, на дно окопа.

Так он пролежал довольно долго. Воля требовала двигаться дальше, к своим, но страх не давал. Страх, помноженный на отчаяние и безнадежность, задавил все остальные чувства. Война, стоило увидеть ее поближе, оказалась слишком страшной. В кабине истребителя тоже было страшно, но это был привычный, преодолимый страх. В самолете смерть воспринималась отстраненно. Она мелькала под крылом его истребителя разрывами бомб и РСов, пряталась за огненным шлейфом горящих самолетов, но была далеко. Даже когда он увидел мертвого Нифонта, испугался не сильно, не сумел толком примерить его судьбу к своей. Нифонт был неважным пилотажником, побаивался летать, и Виктора так бы никогда не сбили, а значит, можно сильно не бояться. Здесь же, на поле, заполненном погибшими морпехами, смерть дыхнула в лицо могильным холодом, показала всю безнадежность его трепыханий. Он может остаться здесь, на этом поле, таким же скрюченным куском замороженного мяса, может сгореть в кабине истребителя, может поймать свою пулю как дезертир, но он все равно умрет. Эта война слишком велика, чтобы на ней выжить… а если не умрет, то все равно, в свой старый мир ему уже не вернуться никогда. Он не увидит родителей, друзей. Для них он уже умер.

Глава 8

Небо на востоке уже начало постепенно сереть, ночь отступала, а он все еще полз по этому, казалось, бесконечному полю. Это давно превратилось в пытку, измученное тело требовало отдыха, отзываясь болью на каждое движение. Но остаться здесь даже ради нескольких минут отдыха он не мог. Если раньше страх не давал сделать ничего, то стоило ему выползти из окопа, как этот же страх погнал его вперед. Страх остаться на этом поле, таким же безмолвным, скрюченным, мертвым. Страх подстегивался затихающими криками нашего раненого бойца, мелькающими в стороне нитками трассеров, мелькающими позади огнями ракет. Но все же это был уже не тот страх, он не мешал думать, не топил его волю. Он был только погонщик. Чувство самосохранения оказалось сильнее любых страхов. Именно оно вытолкнуло его из окопа и направило на восток, в ту сторону, где небо начинало светлеть.