Читаем без скачивания Дураков нет - Руссо Ричард

Сказать по правде, Салли с Рубом работали не спеша и в тот день, когда Карл Робак поручил им выкопать траншею и заменить водопроводную трубу. Стоял знойный август, им каким-то чудом удалось уговорить Карла на почасовую оплату, то есть рвать жилы было ни к чему, вдобавок их постоянно навещала Тоби Робак, спрашивала, как продвигается дело и как они могут работать на такой жаре. Выносила им высокие стаканы с холодным лимонадом. Тоби протягивала им стаканы, наклоняясь над вырытой ими траншеей, и каждый раз, как она это проделывала, Руб заглядывал в вырез ее тонкой свободной блузки, точно видел там землю обетованную. И даже когда Тоби уходила в дом, Руб, раскрыв рот, продолжал глазеть туда, где только что была пухлая обнаженная грудь Тоби, точно по-прежнему видел ее, как послеобраз в темноте. “У нее вся грудь загорелая”, – повторял он отчасти с восторгом, отчасти с досадой – видимо, из-за того, что ему эту грудь не ласкать.

В тот день Салли допустил пять ошибок в суждениях. По крайней мере, он насчитал пять. Вполне возможно, их было больше. Во-первых, он решил, что на первую часть работы у них уйдет больше времени, чем понадобилось на самом деле. Всю неделю лил дождь, земля оказалась неожиданно мягкой, они очень быстро вырыли большую часть траншеи, и Салли опасался, что уже к полудню они закончат работу, которую надеялись растянуть на целый день. И они существенно сбавили обороты. Руб и на земле мастерски умел имитировать занятость, а уж в траншее ему в этом не было равных.

Вторая ошибка Салли заключалась вот в чем: он решил, будто последнюю треть работы они сумеют выполнить в том же темпе, что и первые две. Ему следовало быть благоразумнее и не строить предположений, равно как и Карлу Робаку следовало быть благоразумнее и не обещать Салли и Рубу почасовую оплату, но знание, как любил повторять молодой преподаватель по философии в колледже Салли, зачастую никак не влияет на поведение. К тому времени, когда Салли с Рубом докопали до дома и наткнулись на корни старого дуба, в тени которого в тот долгий приятный день пили лимонад, они настолько сбавили обороты, что фактически остановились, и начать заново было трудно. Стояла самая жаркая пора дня, а они выпили слишком много сладкого лимонада. Под влиянием страсти к Тоби Робак лимонад бурлил у них в желудках. Часам к четырем они уговорили ее прогуляться до супермаркета и купить шесть банок пива (третья ошибка Салли), пиво оказалось ледяным. И первая же банка вкупе с адским зноем их оглушила. Но, что еще хуже, Тоби Робак тоже выпила с ними сперва баночку, потом вторую, и они стали вместе наслаждаться жарой. Тоби сидела на краю траншеи и болтала ногами – а ноги у нее были длинные, гладкие, – как школьница, на которую была так похожа.

Наконец Тоби ушла в дом – по ее словам, принять прохладную ванну, пока они не перекрыли воду, – тут вернулся Карл, обозрел происходящее и не поверил своим глазам. Он надеялся, если не ждал, что к его приезду работа будет закончена, новая труба проложена, траншея зарыта, напор воды восстановлен. Вместо этого он увидел, что траншея – в два раза шире и непригляднее, чем предполагалось, – тянется от проезжей части через всю лужайку к самому его дому, вокруг валяются банки из-под пива, а Салли, одурев от жары и пива, неистово долбит киркой упрямые крепкие корни недавно обнаруженного дуба.

Четвертую ошибку в суждениях Салли неизбежно допустил, когда поднял голову и увидел, что на плече у Карла Робака висит не что иное, как сумка с клюшками для гольфа. В тот миг весь мир показался Салли дерьмом. И ведь ему никогда особо не хотелось играть в гольф. Никто из тех, кто ему нравился, не играл в гольф, зато в гольф все время играли те, кого Салли терпеть не мог. Но в тот миг он поднял голову, увидел, что Карл Робак играл в гольф, пока они с Рубом на жаре рвали жопу (в эту минуту Салли искренне верил, что они действительно весь день рвали жопу), и почувствовал, что жизнь, помимо массы других замечательных вещей, обделила его еще и в этом: он никогда не играл в гольф. И если бы Салли спросили, в чем еще его обделила жизнь, он перечислил бы все остальное. Но никто не спросил.

И не успел Карл Робак рта раскрыть, как Салли поднял вымазанный в земле указательный палец и предостерег своего заказчика, что если тот скажет хоть слово, он, Салли, возьмет одну из его клюшек и засунет ее Карлу Робаку в задницу, так что тот запоет фистулой.

Тут уже ошибку в суждениях допустил Карл Робак. Он положил сумку с клюшками на лужайку, уселся сверху и рассмеялся. То есть поступил именно так, как ему было велено – не сказал ни слова, а рассмеялся. И Салли остался в траншее, откуда собирался было вылезти – неважно, болит нога, не болит, – и привести угрозу в исполнение. Салли остался стоять, где стоял, и ждал, чтобы Карл отсмеялся; наконец тот успокоился.

– Тебе смешно? – спросил Салли.

Карл кивнул, все так же без слов.

– Подожди, пока получишь счет.

Карл с кряхтением поднялся на ноги, повесил сумку на плечо.

– Салли, Салли, Салли, – произнес он. – Ты прав. Это тоже будет смешно. Конечно, не так смешно, как выражение твоего лица, когда ты попытаешься обналичить чек, который я вам выпишу, но все равно смешно.

Салли не придал значения угрозе Карла Робака, и в этом заключалась его пятая ошибка. Они с Рубом столкнулись с непредвиденными трудностями, причем объективными, и Салли полагал, Карл это поймет. Трубы оказались старые – наверное, такие же старые, как сам дом, – и рассыпались от прикосновения, точно папирус; оно и ладно бы, но потом Салли попытался отломить последнюю часть трубы, возле углового шарнира, где труба подсоединялась к проходившему под улицей водопроводу. Старая труба в этом месте проржавела, прикипела к стыку, и сдвинуть ее с места, чтобы установить новую, пластиковую, не получилось. Единственным крепким куском металла во всей трубе оказался шестидюймовый шарнир, прикипевший к стыку, – не повезло так не повезло. Если бы шарнир удалось сдвинуть с места тычком или криком, Салли справился бы – орал на трубу и лупил по ней, пока не стемнело. Потом Карл Робак позвонил в окружную службу водопровода и канализации, и ему обещали утром прислать мастера. То есть Робакам предстояло ночевать без воды. К счастью, Тоби уже приняла прохладную ванну и, свежая, прохладная и смущенная, вышла попрощаться в тонкой блузке, еще свободнее прежней. Салли пришлось силком тащить Руба в машину.

Сегодня, несколько месяцев спустя, они обшивали дом гипсокартоном, и никаких грудей поблизости не было и в помине, разве что в неприличной песенке, которой Салли пытался научить Руба, – тому всегда работалось веселее, если было на что отвлечься. А отвлекался Руб на что угодно. Он несколько раз слово в слово повторил текст песенки и, казалось бы, постиг все ее премудрости.

Сгущенку люблю: все готово само. Ни дергать за сиськи, Ни чистить дерьмо. Ни чистить дерьмо, Ни сено косить, Лишь дырочку в гребаной банке пробить. * * *

Но через десять минут Руб уже забывал первую строчку. И порывался начать “Сиськи люблю”. Но тогда вторая фраза теряла смысл. “Это потому что я правда люблю сиськи, – пояснял Руб. – Мохнатку я тоже люблю, но только если не вижу. Ее вид меня малость пугает”.

Салли же пугала боль в колене. Она усиливалась все утро, отдавала в щиколотку и чуть ли не в пах. Еще несколько недель назад болело терпимо. Он всегда гордился высоким болевым порогом. Салли с детства усвоил, что рано или поздно боль достигает пика и дальше не растет. Надо только дождаться, пока она достигнет пика, – и поймешь, что ты в состоянии это выдержать, что боль тебя не убьет. Когда отец, напившись, порол его, Салли терпеливо дожидался, пока Большой Джим дойдет до точки кипения, выпустит пар и остынет, в такие минуты мальчик чувствовал гордость – и любовь, да. Боль может приносить облегчение, но об этом знают не все. “Почему дурак бился головой о стену? Потому что, когда прекратил, ему стало легче” – одна из любимых шуток его отца. Салли понимал: отцу нравится эта шутка не столько потому, что она смешная, сколько потому, что это правда. Когда боль утихает, чувствуешь удовольствие. Как только прекращаешь биться головой о стену, действительно становится легче.