Читаем без скачивания Мемуары и рассказы - Лина Войтоловская

Он точно помнит, как и когда это началось. Он только никак не может определить словами, что именно началось. Во всяком случае, для него все началось именно тогда, в машине, когда они с отцом, матерью и дядей Колей возвращались с загородной прогулки. Дядя Коля вел машину, отец сидел с ним рядом, они с матерью сзади. Проехали какой-то дорожный указатель, и вдруг мать сказала иронически:

– Ах, вот почему – Елино. Это на трассе…

Он тогда не понял, что это означает. Он знал только, что недавно, этой зимой отец жил почему-то в доме журналистов в этом самом Елино. Он бы не обратил внимания на реплику матери, если бы не странные нотки, прозвучавшие в голосе отца. Не оборачиваясь, отец сказал резко:

– Глупости! Ты прекрасно знаешь, что я написал там две главы своей докторской…

Игорь, вероятно, и не запомнил бы этот незначительный разговор, но вот слова «на трассе» почему-то показались ему странными. Еще вчера он бесхитростно спросил бы:

– На какой трассе?

Но что-то незнакомое в голосе отца удержало его от простого вопроса. И – запало в память. Просто запало в память. Пока еще независимо ни от чего – просто запомнилось.

Запомнилось и насторожило.

И вот как-то воскресным днем ранней весны, перед самыми выпускными экзаменами, они с Наташей, его девочкой, возвращаясь с прогулки, шли по парку Речного вокзала к метро. И вдруг впереди, на тропинке, что вилась параллельно той, по которой шли они, он увидел отца. Он вел под руку высокую, полную женщину с распущенными по плечам ярко-рыжими, крашеными волосами. Игорь не видел их лиц, не слышал голосов, но как-то сразу почувствовал, что они целиком поглощены друг другом.

«Так вот что означают эти мамины слова – «на трассе!» – подумал он, и странная, какая-то яростная осторожность заставила его схватить Наташу за руку и затащить с тропинки в кусты.

– Молчи! – приказал он ей шепотом.

– Что с тобой? – испуганно спросила Наташа.

– Ничего… Я не хочу, чтобы нас кто-нибудь увидел…

– Почему?

– Ну, так…

– Нет, что-то ты… кто это там, на дорожке?

– Откуда мне знать? – стараясь говорить равнодушно, ответил Игорь. – Ну, идем, они уже прошли… Идем.

– Дома он застал только мать – баба Аня уехала к дяде Коле на дачу.

– А где отец? – равнодушным голосом спросил Игорь, входя.

Поехал в поход, в Абрамцево. Обещал зайти к Анастасии Николаевне, если успеет. А ты хорошо погулял?

– Ага. Есть хочу.

– Когда же ты начнешь как следует заниматься, Игорек? Ведь до экзаменов считанные дни…

– Ну, мама, я сам знаю, что мне надо делать. Ты забыла – сын у тебя уже большой.

– Ладно. Садись. Ешь.

Отец пришел часа через три. Он был весел, немного возбужден и еще из передней крикнул:

– Умираю с голода! Могу съесть слона, если его хорошо поджарят!

Особенностью их обширной, вполне современной квартиры было то, что любое произнесенное слово слышно было во всех комнатах, даже если двери были плотно прикрыты. Естественно, что Игорь слышал, что отец пришел, но не вышел, как обычно, встречать его.

– А где сын?

Не тревожь его. Слава богу, сел заниматься… Ты заходил к Анастасии Николаевне?

Знаешь – не пришлось. Группа вся пошла в другую сторону, неудобно было отрываться…

В этот момент и кончилась Игорева юность. Он еще не понял всего до конца, но явно почувствовал – он стал другим.

Тот, прежний, юный Игорь хотел было вскочить, броситься в столовую, крикнуть отцу:

– Ты лжешь! Как ты можешь?

Но тот второй, что уже родился, – настороженный, недоверчивый, хитрый – удержал его. Нет, он не подумал, что своим разоблачением может сделать матери больно. Его захлестнула не жалость, а совсем другое: злое желание отомстить отцу за свою безоговорочную, детскую веру в него. Отомстить! Но как?

От растерянности, отчаяния он чуть было не расплакался. Но нет, новый, взрослый Игорь не заплакал. Он только весь сжался, словно боясь обнаружить свое присутствие, боясь, что отец вот-вот с чем-нибудь обратится к нему.

Мать что-то спокойно ответила, он не расслышал. Но в ее ровном голосе почудилось ему уже когда-то слышанная ироническая интонация. И короткое воспоминание ударило его еще больнее, чем обнаруженная ложь отца: машина, возвращение из загородной поездки и фраза матери:

– Ах, Елино. Теперь понятно – это на трассе!

Значит… значит, она все знает? Знает и молчит! Сознательно делает вид, что ничего не происходит, лишь бы в; доме по-прежнему было все тихо, спокойно! Нет, она тоже не достойна ни жалости, ни… уважения!

…Дождь перестал, но Игорь заметил это только тогда, когда выбрался на лобовину небольшой сопки. От реки поднимался уже выбеленный утренним сумраком туман. Он медленно клубился, принимал причудливые, странные формы и, словно живое существо, приникал к ногам, полз все выше и выше. Чтобы попасть к узкоколейке, надо было спуститься и по сосняку пройти еще километров пять. Но туман становился все плотнее. Липкая, живая стена наступала на Игоря то с одной, то с другой стороны. Он знал – часа через два, к рассвету, туман осядет. А сейчас дальше идти нельзя, лучше присесть под сосной, постараться хоть немного отдохнуть, может, даже немного поспать. Но уснуть он не смог; казалось, сырость пробралась под кожу, и, как он ни прижимался спиной к стволу, ему все время казалось, что кто-то сейчас подойдет к нему сзади и дотронется до него. Он не боялся ни заблудиться, ни зверя, которым запугивал его Володя Маленький; как только станет совсем светло, он легко определит направление. Но плотно охваченный туманом, он внезапно остро почувствовал свое одиночество. И не только здесь, в ночной тайге, а вообще – одиночество; другое, общее, что ли. И до тоски захотелось увидеть отца. Пусть он будет таким, каким он его узнал в последние годы, пусть неблизкий, даже в чем-то враждебный, но пусть он будет!

«А вдруг – никогда?» – ужаснулся Игорь.

Что-то сжало ему горло, и он, взрослый, много и горько передумавший человек, заплакал, как плакал в раннем детстве от какой-нибудь пустяшной обиды. Он плакал, громко всхлипывая, и ему казалось, что плачет не он, а кто-то другой и что этот кто-то вот-вот дотронется до него, и ему станет нестерпимо, до отчаяния страшно.

Он плакал, не стыдясь, долго и громко и вдруг перестал слышать свой голос, свои нелепые всхлипывания. Все затихло, словно туман поглотил и его, и его слезы, и окружавшую его тайгу, и его тоску.

Когда он очнулся, солнце уже пробивалось сквозь корявые лапы сосен. Он вскочил, осмотрелся и понял, что просто спал. Часы стояли – забыл завести с вечера, но, судя по солнцу, он явно уже не успевал на утренний самолет. Даже если поймает кукушку, и она подвезет его до станции, все равно до аэродрома оттуда еще добрых сорок минут ходу. Он решил не спускаться к узкоколейке, а прямиком пробираться к самолету. Лишних два-три километра, но можно поймать транспортный или какой-нибудь заблудившийся в тумане ближний перевозчик – здесь это бывало… Он прислушался – река пошумливала справа, грохот ее был уже не таким грозным, – значит, он далеко отошел от нее. Вброд сейчас все равно не пройти – полая вода проглотила камни, по которым они летом перебирались на тот берег. В обход надо; не три, а, пожалуй, пять километров лишку, но другого выхода не было.