Читаем без скачивания Жизнь цирковых животных - Кристофер Брэм

– Почему я ни на что не гожусь, даже в сексе?

– С чего ты взял, что не годишься? У каждого свои недостатки. У тебя выдался трудный день. Ты влюблен в другого. И вообще, оргазм – не главное.

Юноша продолжал безутешно плакать, сотрясаясь в рыданиях.

– К черту его! – бормотал он. – К черту, к черту, к черту!

Генри прижал Тоби к груди.

– Вот почему я никогда не влюбляюсь. Влюбишься – только о Нем и будешь думать. Не о реальном, о выдуманном. Это причиняет слишком много боли. Начинаешь чувствовать себя неудачником, последним дерьмом.

Тоби вывернулся, поднял к нему лицо – глаза красные, сопли на верхней губе.

– Никогда не влюбляешься?

– Стараюсь. – Он протянул Тоби салфетку. – В юности все время влюблялся. А потом понял – с какой стати мне быть несчастным? Жизнь коротка. Не надо принимать всерьез ни себя, ни других, и тогда никто не причинит тебе боль. Немного страдания даже на пользу моей работе. Но ничего слишком глубокого, слишком личного. Ноэл Кауард[72] смог так жить, и Оскар Уайльд тоже – до определенного момента. Очень неплохо устроился и Генри Бейли Льюс – постучим по дереву. – Он и в самом деле постучал по дереву.

– Разве тебе не одиноко?

Подумать только, Тоби принял каждое его слово всерьез. Не расслышал самоиронии, не понял, что такая философия служит утешением – за неимением лучшего.

– Вовсе нет. У меня есть друзья, приятели, коллеги. – Рассмеявшись, Генри легонько поцеловал Тоби в висок и выпустил из своих объятий. – Я не так одинок, как ты, мой мальчик, потому что я самодостаточен. И хватит с меня того, что я разыгрываю влюбленного перед публикой. Для нас, актеров, точность важнее эмоций. Сильные переживания ни к чему.

– Вот почему я не могу стать актером. Я слишком сильно переживаю.

– Может быть, в этом дело. – Генри присматривался к Тоби, стараясь понять, до какой степени эта драма искренна, до какой – наиграна, и в состоянии ли мальчик отделить одно от другого.

Тоби снова уткнулся в тарелку, и Генри последовал его примеру. Надо же, ужин еще горячий. Короткая была сцена – еда не успела остыть.

– Можно, я останусь на ночь? – попросил Тоби.

– А?

– Не хочу спать сегодня один. Мы не будем заниматься сексом. Я бы рад, но не могу. Ты же понимаешь?

– Понимаю, – кивнул Генри. – Хотя нет, не совсем, Однако я принимаю твои условия. На сегодня.

Он смерил Тоби взглядом с головы до ног. Его нагота сделалась привычной и бессодержательной, как у собаки. И все же мальчик хорош собой. Смотреть – и то приятно.

– Тоби, – заговорил он, – а ты любишь всякие… средства?

– Наркотики?

– Не химию, травку.

– Ни за что. Никогда. Даже не притрагивался. С какой стати? Ты же не думаешь, что поэтому…

– Я ни в чем тебя не упрекаю. Только хотел… проехали.

Надо бы заранее догадаться, что образцовый бойскаут не одобрит травку, и уж тем более не присоединится к нему. И это к лучшему: кто знает, какие демоны могли бы ожить в Генри, если б, окутанный теплым туманом марихуаны, он проскользнул под одеяло и улегся рядом с этим тупым блондином, с американским парнишкой, похожим на золотистого ретривера.

34

Я: С кем ты здесь дружишь?

Ты: К чему такой вопрос?

Я: Любопытно знать.

Ты: Ревнуешь?

Я: Нет. Я никогда не ревновал. Мне это несвойственно. Познакомился с какой-нибудь знаменитостью?

Ты: Кое с кем. Их немного. Безвестных среди мертвых в миллиард раз больше, чем знаменитостей.

Я: Кого же ты встретил? Расскажи.

Ты: Дженис Джоплин.

Я: Что вдруг? Ты же никогда ее не любил.

Ты: Я не напрашивался на знакомство. Случайная встреча. Здесь как при жизни. Ничего нельзя предугадать.

Я: Какая она?

Ты: Приземистая. Намного ниже, чем казалась. Растерянная. Ищет свою мамочку. Она ее обожает. Так надоела матери, что она от нее прячется.

Я: А наши знакомые? Ты общаешься с нашими друзьями?

Ты: Конечно.

Я: С кем?

Ты: Со всеми. И еще со многими. С ребятами, о которых раньше даже не слышал.

Я? С Алленом?

Ты: Да.

Я: Со Стэном?

Ты: Само собой.

Я: С Куком? Итаном? Дэнни?

Ты: Они все рядом.

Я: С Цвиклером? Вио? Бобом Чесли? С Бобом-как-там-его, с этим актером, который красил волосы в два цвета? С Чарльзом Ладлэмом? С Тимом – не Крэговым, другим, с тем, чей партнер умер вскоре после него, никак не могу вспомнить имя…

Ты: Тим Скотт?

Я: Нет, тот был художником. А этот Тим – актер. Он поставил кошмарные пьесы, которые написал его парень. Они оба умерли.

Ты: Как бы их ни звали, все они тут. Все до одного.

Я: Ты общаешься с ними?

Ты: Теперь уже нет. Первые два-три года мы часто встречались, особенно со Стэном и Дэнни. Помнили, кто мы такие. Хотели довести до конца наши истории. Сверить воспоминания.

Я: Какие воспоминания?

Ты: Поначалу больничные. Это было похоже на те кошмарные вечеринки, когда бизнесмены обсуждают, какой аэропорт хуже всего. Чаще всего мы говорили о том, что такое «уход» – страх, боль, радость, облегчение. Каждому необходимо было поведать свое, хотя все мы понимали, как это банально. Наш вариант повести о первом выходе в свет.

Я: А о других людях? Вы говорили о живых? О тех, кто вас любил или не любил? Кто был добр, кто равнодушен?

Ты: Снова за свое. «Как мертвые относятся к нам?» Все живые эгоцентричны.

Я: Но мы помним вас. И нам хочется верить, что и вы вспоминаете нас – даже если вспоминаете не по-доброму.

Ты: Правила таковы: вам приходится думать о нас, а мы о вас – не обязаны.

Я: Это несправедливо.

Ты: Смерть несправедлива. Как и жизнь.

Я: А теперь ты больше не видишься с друзьями?

Ты: Нет. Сперва я тусовался со всеми, потом только со Стэном и Дэнни, а потом мы друг другу надоели. Вечность – это очень долго. Я стал знакомиться с людьми, которых не знал при жизни, но хотел узнать. С Энтони Рейсбахом, например.

Я: С кем?

Ты: Смазливый мальчик из нашей школы. Он не учился у меня – слишком туп для продвинутого курса математики, – но я еще тогда обратил на него внимание. Щеки круглые, как яблоки, тихий, сдержанный паренек, само изящество. Утонул в озере летом после окончания школы.

Я: Ты никогда не интересовался цыплятами.

Ты: Не интересовался. Однако в вечности вкусы становятся более разнообразными.

Я: Ты влюблен?

Ты: Мертвые не влюбляются. В том смысле, в каком ты имеешь в виду – желание, одержимость. Мне нравится общаться с ним.

Я: Ты не лгал мне, когда при жизни говорил, что ни разу не влюблялся в учеников?

Ты: Я сказал правду. Это же сущие младенцы. Если б я влюбился, я бы сказал тебе, Кэл. Я всегда рассказывал тебе обо всех, кто мне нравился или с кем я спал.

Я: Да уж.

Ты: Не дуйся. Я не тыкал тебя носом в свое дерьмо.

Я: Но и не стеснялся.

Ты: Это была просто похоть, секс. Наша любовь переросла секс задолго до того, как я заболел.

Я: Да. Я виноват.

Ты: Не надо себя винить. Меня секс привлекал сильнее, чем тебя, вот и все. А между нами было нечто большее. Не оставалось места для секса. Ты любил меня по-другому.

Я: Мне нужно знать. У вас там есть секс?

Ты: Забавно. Я готов был об заклад побиться, что ты первым делом спросишь, есть ли тут книги. Библиотеки. Умеют ли мертвые читать.

Я: Все в свое время. Так как насчет секса?

Калеб оторвался от записной книжки. В сводчатое окно били струи дождя. Далеко внизу медленно скользили автомобили. Из-под абажура по столу расплывался круг света. Тупым концом карандаша Калеб постукивал себя по губам. Нужен ли мертвецам секс?

Что он делает? Его ночные записи – аутотерапия, писательские потуги или просто ерунда? Искусством это не назовешь, это не предназначено для чужих глаз, хотя профессионализм побуждал Калеба перечитывать написанное и вносить поправки. Прошлой ночью, когда он писал первую страницу, то ощутил странное волнение, что-то мистическое – не явление призрака, а вдохновение, как в шестнадцать лет, когда он впервые набросал порнографическую сцену, соткав из воздуха и слов живые тела. Сегодня он вновь раскрыл блокнот с чувством вины, словно подросток, уединившийся для мастурбации. Творчество, секс, некромантия – мрачная смесь.

Но как насчет секса на том свете? Ответа он не знал. Лучше не застревать на этом. В его мозгу Бен уже задавал следующий вопрос.

Ты: Вспоминая меня, ты думаешь о сексе?

Я: Очень редко. Почти никогда. Никогда.

Ты: И что же ты вспоминаешь?

Я: Странное дело, я никогда раньше не садился вот так, вспоминать о тебе и записывать.

Ты: Попробуй сейчас. Что ты помнишь?

Я: Твою улыбку. Глупо звучит, но первым делом я вспоминаю твою улыбку. Как ты смеялся хорошей шутке. Ты был счастлив, и я радовался этому, и мир был прекрасен.

Ты: Я что, Чеширский Кот? Исчезло все, кроме улыбки?

Я: Не говори за меня.

Ты: Почему нет? Ты все время говоришь за меня.

Я: Верно. Но я вспоминаю твою улыбку, чтобы забыть о другом.

Ты: О чем?

Я: О приступах дурного настроения. Как ты командовал мной. Подавлял. Ты разыгрывал из себя учителя даже дома.