Читаем без скачивания Кроткая заступница - Мария Воронова

Но как бывшего смогли найти у неё в Питере? Понятно, что добросовестный хозяин, нанимая работника, постарается узнать о нём побольше, но сведения о бывшей жене вряд ли будут приоритетными, тем более, кроме тётки, никто не знал, где она живёт.

А зная обстоятельства их развода, любой бы предположил, что Христина – последний человек, к которому поедет Пушкаренко.

За напряжёнными размышлениями Христина не заметила, как добралась до гостиницы. Оказавшись в номере, она, не раздеваясь, легла животом на кровать и первым делом отправила эсэмэс Елизавете с просьбой дать ей адрес электронной почты.

Будучи в гостях, она спросила у супругов разрешения фиксировать беседу на диктофон и сейчас хотела поскорее скинуть запись следовательнице, полагая, что та найдёт в ней много информации к размышлению.

По крайней мере, Елизавета Алексеевна убедится, что не только у одного Макса был повод ненавидеть Пушкаренко и желать ему смерти.

Лиза проснулась с сильным сердцебиением и тревогой в душе, как всегда бывает, когда спишь на закате.

Она быстро прошла в ванную и умылась холодной водой, потом сделала несколько больших глотков прямо из-под крана.

Ей снова приснился сон, будто ей звонят из Гришиной части и спрашивают, почему она не приезжает, а когда она говорит, что Гриша умер, в трубке смеются. «Он вас тут ждёт», – говорят ей весело.

В этом сне, повторявшемся много лет то чаще, то реже, она никогда не видела Гришу, и ни разу ей не сказали, что он жив… В нём не было даже надежды. Впервые увидев этот тягостный сон, Лиза решила, он значит, что и ей скоро пора умирать, но время шло, ничего не происходило, и Лиза поняла, наверное, сон посылается ей в наказание, как платок Фриды.

Пока она спала, пришло эсэмэс от Христины, и Лиза, чувствуя жгучее любопытство, быстро ответила.

Прослушав запись, она подскочила и от волнения заходила по комнате. Какая молодец эта Тиханская! Вот тебе и жертва, вот тебе и безответная овца, какой пласт информации подняла! Конечно, тут мало фактов и имён, но становится понятным, куда наступать. Куда – понятно, но как? Другое государство, свои законы, и замотивировать тамошних сотрудников расследовать преступление, случившееся за тридевять земель, от раскрытия которого им ни жарко ни холодно, вряд ли удастся. Командировку в Киев тоже никто не даст ни ей, ни Васе. Допустим, кто-нибудь поедет туда частным образом, но как интерпретировать полученные данные, чтобы они имели доказательную ценность?

Полученная информация слишком взволновала Лизу, чтобы лечь спать, ни с кем эту информацию не обсудив, и Лиза подумала, не сообщить ли новости Васе, но тут неожиданно позвонил Руслан Волчеткин с просьбой о встрече, потом передал трубку брату, и Лиза стала собираться.

Больше всего она переживала, что бедняга Тиханская занимается частным сыском на свой страх и риск, совсем одна, без помощи и поддержки.

Одевшись, Лиза быстро написала ей письмо, чтобы затаилась и сидела тихо, как мышка, потому что самостоятельное расследование может оказаться очень опасным делом.

Мама вышла в коридор, и, увидев, что дочь уходит, состроила недовольную гримаску.

– Мам, я по делу.

– Для этого есть рабочее время, – назидательно сказала мама, – а нам с отцом надо отдыхать, мы заслужили покой и не должны полночи дожидаться, пока ты свои дела переделаешь.

– Да я на часик всего, со свидетелем встречусь.

Поджав губы, мама удалилась к себе. Что ж, цель достигнута, дочь чувствует себя виноватой.

Выйдя на улицу, Лиза вздохнула, чувствуя, как в сердце поднимает голову старая обида на родителей.

Почему так? Она советовала Христине оставить прошлое в прошлом, «простить и отпустить», а сама никак не может простить собственных папу и маму.

Эту цепь не разорвать, вдруг поняла она. Какая бы обида на предков ни терзала твою душу, ты всё равно будешь их любить, и «прощать и отпускать» придётся каждый день.

Наверное, родись у неё дети, она поняла бы это гораздо раньше. Но не сложилось, что уж делать, и повзрослеть удалось только сейчас.

Родители помнят те времена, когда ты была полностью в их власти, и тебя можно было принудить к чему угодно, вот по привычке и пытаются заставить тебя себя любить, не зная для этого других рычагов, кроме чувства вины.

Может быть, они всё же чувствуют себя виноватыми перед тобой за то, что не пустили к Грише, и, не умея покаяться, пытаются сделать тебя виноватой тоже, чтобы сравнять счёт?

Нет смысла гадать, что они думают и чувствуют, просто пришло время понять, что ты стала взрослой.

Поколебавшись секунду, Лиза набрала мамин номер:

– Мамуля, не беспокойся, я скоро буду, – сказала она, услышав в трубке раздражённое «да». – Тут буквально один вопросик порешаю, и сразу домой.

Нога беспокоила сильнее обыкновенного, и Руслан постучался к брату, чтобы отвлечься.

– Входи. – Макс повернулся на своём крутящемся кресле от письменного стола и показал, чтобы Руслан устраивался на диване.

– Просто посижу с тобой, ты не против? Нога что-то ноет, зараза.

Макс поднялся, взбив подушку, сунул её Руслану под колено и предложил сделать обезболивающий укол.

Руслан задумался. Соблазн велик, но и боль терпима. А братец без тренировки ещё засадит в седалищный нерв, и как тогда прикажете передвигаться?

Он улыбнулся и покачал головой.

– Ну, как знаешь. Руслан, я наверное, скоро съеду от вас.

– Не дай бог, что ты каркаешь!

Макс засмеялся:

– Не в этом смысле. Хотя тоже нельзя сбрасывать со счётов… Но мы вроде как с Христиной решили пожениться.

– Вот как? – Информация оказалась для Руслана полной неожиданностью. – Поздравляю.

– Спасибо. В общем, надо с жильём что-то решать, я тут смотрю…

Макс показал на свой письменный стол, на котором высились аккуратные стопки журналов. Войдя, Руслан решил, что они посвящены психиатрии, а теперь понял, что это бюллетени недвижимости.

– И ты что-то реальное по деньгам подыскал?

– Ты же помнишь, я много зарабатывал, будучи женат. Брак закончился, а привычка осталась, так что денег у меня вагон. Могу или дешёвенькое что-то взять сразу в собственность, или хорошую квартиру в ипотеку.

– Лучше хорошую, конечно, сразу. Потом улучшать – кучу денег потеряешь, – сказал Руслан авторитетно. – Но ты повремени с этим, пока твоё уголовное дело не решится.

Брат покачал головой:

– Наоборот, надо быстро действовать. Чтобы Христинке было где жить, когда меня посадят. А свою комнату пусть таджикам сдаст, чтобы соседи не расслаблялись.

Руслан машинально отметил, что прежде не замечал в Максе подобного злорадства – что ж, люди меняются под действием обстоятельств.

Он подумал, как опустеет без Макса дом, и они с мамой останутся совсем одни. Эта уютная комната так и останется комнатой брата, и они долго не придумают, подо что её приспособить. Мало-помалу начнут оставлять тут открытую гладильную доску, неразобранный пылесос, и комната превратится в сарай, из которого дух запустения расползётся по всей квартире… Пройдут ещё годы, и Руслан останется один в этом когда-то уютном и тёплом доме. В маминой комнате будут пылиться её вещи, создавая иллюзию, что она просто ненадолго уехала, и одинокий хозяин не станет туда заходить.

Дом погрузится в темноту и уныние, как и душа хозяина, и всю оставшуюся жизнь в нём будут звучать только неровные шаги Руслана и скрип старых половиц.

– А то переезжайте сюда, – сказал он жалким голосом, – Христина вообще в экстаз придёт жить вместе с любимым Мамсиком.

Брат засмеялся, давая понять, что принял эти слова как шутку.

– Во всяком случае, если вдруг тебя посадят, она точно может жить здесь, в твоей комнате.

– Ага, – фыркнул Макс, – бабушка, а когда ты умрёшь, можно я твою швейную машинку крутить буду?

– Нет, правда. Вместе легче, что ни говори. А освободишься, тогда и купишь жильё, какое захочешь.

Макс встал, пригладил свою безукоризненную стрижку, и Руслан подумал, какие они всё же разные, несмотря на фамильный высокий рост и сухопарость.

Сам Руслан дома носил старые, вытертые на коленях почти до прозрачности джинсы, застиранные футболки и в холодное время года шерстяные носки. Макс – совсем другое дело. В любое время он разгуливал по дому облачённым в идеально выглаженную рубашку и льняные брюки, мятые не от небрежности, а потому, что этого требовал фасон.

Он нахмурился, вспоминая, видел ли хоть раз, чтобы Макс вышел за пределы своей комнаты неодетым, и по всему выходило, что нет.

Разве можно такого человека сажать в тюрьму? Или как там правильно говорить? В лагерь? На зону?

Допустим, Макс профессионал и сумеет постоять за себя в среде зэков, но общий уклад жизни останется ему глубоко противен. Почти женская стеснительность и брезгливость – плохие качества для заключённого.

Нет, что угодно, только не на зону! Может быть, права была Елизавета Алексеевна, когда предлагала Максу написать чистосердечное?