Читаем без скачивания Слеза Шамаханской царицы - Вера Колочкова

– Да я верю тебе, верю, Машенька...

– Я его очень, очень люблю, Елизавета Васильевна! Я думала, что это теперь уже навсегда... И свадьба будет, и квартира, папа сказал... А сейчас я уже вообще ничего не понимаю! Звоню ему на мобильный, он сбрасывает... Хоть бы объяснил толком, я бы поняла, не тупая! А так... Нет, не могу, не понимаю, я уже извелась вся...

Выговорившись, она длинно всхлипнула, провела дрожащими кончиками пальцев по нижним векам, заляпанным потекшей с ресниц тушью.

– У вас салфетки не найдется, Елизавета Васильевна? Глаза потекли...

– Да, Машенька, конечно... – пугливо засуетилась она по кухонным шкафам, отыскивая салфетки. – Ага, вот... Возьми, Машенька...

– Хоть бы сказал, в чем я перед ним провинилась... – нервно разворачивая салфетку, снова расквасилась Маша, – что я ему сделала, что? Хоть бы сказал...

Конечно, ей было жалко бедную Машу. Присовокупилось к этой жалости еще и чувство неловкости – как там ни крути, а ее вина в этом разладе отношений тоже есть, хоть и косвенная. А жалость и вина, как известно, гремучая смесь, безголовая и бездумная, может любой язык развязать в порыве ненужной откровенности...

– Успокойся, Машенька, прошу тебя, ты ни в чем не провинилась. Конечно, смешно звучит, но в вашем разладе я виновата, Машенька...

Икнув, Маша застыла с развернутой в руках белым флагом салфеткой, уставилась на нее настороженно.

– Не поняла, Елизавета Васильевна... В каком это смысле? Это вы ему не позволили со мной встречаться, что ли?

– Да бог с тобой, Машенька. Нет, не в этом дело. То есть не в этом смысле...

– А в каком тогда смысле?

– Да в самом прямом, Машенька. Не хочется тебе всю подноготную выкладывать, но если уж начала...

Конечно, в душе у нее все корчилось и корежилось, когда выворачивала перед обалдевшей Машей семейные внутренности. И чем больше саму ее от собственного рассказа корчило и корежило, тем более веселела Маша, загораясь любопытством в глазах и румянцем на бледных щечках, покрытых черными разводами туши. А потом еще и выдохнула почти восторженно:

– Ни-че-го себе, какой тут у вас бразильский сериал... – откинулась на спинку диванчика, комкая несчастную салфетку в пальцах. – А что, она... Ну, эта, как ее... Она и вправду поверила, что Макс в нее влюбился?

– Не знаю, Маша. Как ты сама понимаешь, мне вся эта история глубоко неприятна. И тем более неприятна в ней роль Максима... Все это чудовищно, согласись! Но это произошло, и ничего уже не изменишь, назад не повернешь... Так что прошу тебя, не будем обсуждать подробности, договорились? Теперь ты знаешь правду, и будет с меня...

– Да, да, конечно, Елизавета Васильевна, теперь мне все понятно... Хотя нет... Извините меня, конечно, но я вас как женщину хоть убей не понимаю! Ну, узнали вы про мужа, про эту девчонку... А почему сразу ему скандал не закатили?

– Маша, Маша... Мы же договорились. Я больше не хочу это обсуждать.

– Ой, извините, Елизавета Васильевна... Просто я знаю, какую корриду моя мама по любому поводу обычно устраивает... А папа ей все равно втихую изменяет, я знаю! Ой, вы бы видели, как это все смешно у них происходит! Сначала мама папин чемодан собирает и выставляет его за дверь, а потом сутками по городу за ним бегает, умоляет вернуться... А однажды даже на улице за его любовницей погналась, я сама видела! Отмутузила ее, только перья летели... Я думала, так у всех бывает! Нет, но согласитесь, это же лучше, чем молчать... Или вы испугались, что он с вами разводиться начнет? Да не, Елизавета Васильевна, не начнет... Мужики, они же все такие – им лишь бы налево сходить, чтоб никто не узнал...

– Маш, Маша, уймись!

– Хотя, наверное, вы и правы в чем-то... – будто не слыша ее отчаяния, задумчиво, будто сама себе, проговорила Маша. – Бог его знает, что у них иногда бывает на уме... Тем более она, эта... Как ее... Она ж, сволочь, молодая да резвая... Сейчас, знаете, очень модно стало, чтоб у молодой девчонки солидный приятель был. И желательно, чтоб небедный. Но вот я, например, не такая! Я хочу, чтоб у меня все путем было – чтоб любовь настоящая, а не с козлом каким... Ой, извините меня за козла...

– Извиняю, Маш.

– Нет, правда, я не такая!

– Да я верю, верю. Это замечательно, что ты не такая. И давай прекратим дальнейшие рассуждения на эту тему, а то я уже жалею, что невольно ее спровоцировала.

– Ага, давайте... Ой, Елизавета Васильевна, а вдруг он и впрямь с разводом затеется? Да уж, в такой ситуации лучше перетерпеть... А то, знаете, горшок об горшок, размен квартиры, все дела... Да, я вас понимаю, Елизавета Васильевна...

– Спасибо, Маша, за понимание. Пей чай, Маша. Он у тебя уже остыл.

– Вы хотите, чтобы я поскорее ушла, да?

– О господи... Да неужели ты не понимаешь, как мне тяжело все это с тобой обсуждать? Если бы не Максим...

– А что – Максим? С Максимом теперь все ясно! Если такие дела, то и я тоже перетерплю, подумаешь! А как вы думаете, долго еще он будет эту девицу в себя влюблять? Или уже влюбил? А если уже влюбил, то скоро и бросит, ведь так? Надо же, не ожидала от него такой продуманной движухи... Даже еще больше зауважала, честное слово...

– Маш... А тебе не кажется, что эта движуха, как ты говоришь, большой непорядочностью попахивает?

– Да вы что, какой непорядочностью?! Еще чего! Вот она, та самая девица, и есть в этом смысле абсолютно непорядочная, и так ей и надо, пусть потом страдает, когда Макс ее бросит! За все в этой жизни надо отвечать, Елизавета Васильевна! А со стороны Максима – какая непорядочность, вы что?!

Ей вдруг стало неприятно смотреть в Машино сияющее праведным торжеством лицо. Даже показалось, будто выглянула сквозь его нежнорумяность другая Маша, совсем не та, что всего лишь полчаса назад сидела перед ней, уливаясь отчаянными слезами. И Машина невольная приобщенность, выразившаяся в этом «я тоже перетерплю», стала вдруг неприятна. И отчего-то некстати вспомнились глаза Эльзы, те, за праздничным столом... Внимательные, грустные, ускользающие в свое болезненно-трепетное нутро...

И тут же вздрогнула, стряхнула с себя наваждение – чур меня, чур! Какие еще глаза, при чем тут Эльзины глаза... Не стоит будить лихо, пока оно тихо. Ни в коем случае нельзя про эти вражеские марсианские глаза вспоминать, лучше уж в Машины очи глядеть, злоправедные. Они хоть и злые, зато свои, понятные, приземленные. Хотя было бы лучше, если б она ушла сейчас...

– Ты извини, Машенька, я очень устала, и голова просто нестерпимо разболелась...

– Да, да, я понимаю, Елизавета Васильевна, я пойду! Если б вы знали, как я вам благодарна! Прямо груз с души... А то я даже два экзамена завалила с этими переживаниями! Теперь со спокойной душой к пересдаче готовиться буду. Ну, я пошла, выздоравливайте...