Читаем без скачивания Обналичка и другие операции - Михаил Лифшиц

Артур Иванович отложил документ и задумался. «Третий раз сталкиваюсь с этим Алексеем Федоровичем. Первый раз он Артуру помог с обналичкой и пытался через него на Юрия Иннокентьевича выйти. Второй раз приезжал тоже к Артуру, хотел уже со мной контакт наладить, как сейчас говорят, получить инсайдерскую информацию о зачетах. А третий раз просто напакостил, схватил деньги и смотался. Что б ему было сказать этим деятелям с «Южного комбината», что зачет сорвался! Ведь не по его вине. Ну, вернул бы свой куш, что это у него, последние деньги, что ли? Скорей всего, найдут, засранца, правда, предъявить ему особенно нечего… Кто же все-таки меня «заказал»? Был бы серьезный заказчик, разузнал бы все заранее, не удовлетворился бы словами Алексея Федоровича. Возможно, действительно, все затеял этот московский абрек Шемаханов. И попал на двух идейных борцов с коррупцией Мондровского и «Мотоциклиста». Но как киллеру-то повезло: живой остался! Такому Кувезенкову все равно, где жить, дома у матери или в лагере. Работать не будет, инвалид ведь. Конечно питание не то, да еще блатные жить спокойно не дадут. Нет, не все равно, даже Кувезенкову дома лучше. Слава Богу, никого не убили! Федора на работу я устрою, чтобы был доволен. Да ему и по возрасту пора уже из водителей уходить… Как же никого из прохожих не задело-то! Какие же мерзавцы! Взяточников взялись отстреливать! Шофера ранили, случайных людей могли ранить или убить, да и взяточника-то не того им показали…»

Следователь решил, что нужно подождать еще месяц — полтора. Если никаких опасных тенденций не обнаружится, то сыну Калмыкова можно спокойно возвращаться.

— Ну, как ты там? Не устал отдыхать? — Артур услышал в трубке голос отца. — Буквы русские не забыл? Значит, все хорошо. Твоя эмиграция окончена, можешь возвращаться!

Петр Серафимович Рязанцев

Петр Серафимович Рязанцев проснулся в своей постели. Жена Галина Петровна лежала рядышком на спине, раскинувшись, руки-ноги в стороны, «распроставшись», как она сама называла такую позу, и слегка похрапывала. Петр Серафимович любил, когда жена так похрапывает: было ясно, что жена спит. Тогда можно потихоньку вылезти и уйти из спальни, «отползти», как они это называли. Или зажечь свет и почитать, если вставать не хотелось. Если жена храпела громко, то Петр Серафимович обнимал ее и шептал в ухо: «Не надо так делать… На бочок, на бочок…» Жена обычно слушалась, поворачивалась на бок и некоторое время спала беззвучно. Но если жены не было слышно, в этом была неопределенность: то ли спит, то ли не спит. Если не спит, дремлет, а он вздумает отползти, жена обязательно пробормочет: «Я сейчас тоже встаю, сколько время?…», а если он захочет почитать, то: «Зажигай, зажигай свет, я не сплю…» Этого Петр Серафимович не любил.

В это утро, не слишком раннее, жена спала крепко. Петр Серафимович потихонечку вылез из кровати, нащупал тапочки и ушел, бесшумно притворив дверь в спальню.

Найдя в темноте наощупь стаканчик со вставными зубами на полочке в ближайшем к спальне туалете, Петр Серафимович потихонечку прошел в дальний, по-современному — «гостевой» сортир, сунул зубные протезы в рот, после чего почувствовал себя вполне полноценным человеком. Без зубов Петр Серафимович сам себя стеснялся.

Минуту посомневавшись, Петр Серафимович решил попить кофе, не дожидаясь жены. Хотелось в одиночестве подумать, погасить беспокойство в душе.

Душевное спокойствие, именно отсутствие беспокойства, Петр Серафимович теперь более всего ценил в своей жизни. Большая часть жизни, прожитая им в ХХ веке, прошла как раз в постоянном беспокойстве. Постоянно было в душе такое чувство, что надо бежать куда-то, торопиться, а то не успеет, опоздает, потеряет. ХХI век принес умиротворение душе теперь уже шестидесятипятилетнего Петра Серафимовича. В немалой степени душевному спокойствию способствовали жизнь в окружении приятных ему людей и благополучные внешние обстоятельства. К числу таковых относились: любящая и любимая миловидная жена, хотя вторая, но, можно считать, единственная, потому что прожили вместе они уже более 35 лет, хорошие и устроенные дети, два сына, необременительная и любимая работа, соответствующее потребностям количество денег, хорошая квартира, приличная дача.

Петр Серафимович считал, что он стал совершенно другим, не таким человеком, каким был в молодые и зрелые годы. Осматривая мысленным взором свою жизнь, отдельные эпизоды ее, оценивая свои поступки, он часто недоумевал, удивлялся себе и своему прошлому. Как же он мог так поступить тогда?! О чем он думал, что заставило его когда-то сделать то, а не это, поступить так, а не этак. В этих своих размышлениях он заходил так далеко, что ему начинало казаться, будто он всю жизнь вообще ничего не соображал, всегда, на любой жизненной «развилке» выбирал неправильный путь и действовал самым дурацким образом.

Поводом для такого самоуничижения, как правило, бывал какой-нибудь бытовой пустяк. Зазвонил телефон, Петр Серафимович вскинулся, захлопнул книгу, забыв положить закладку, схватил трубку, а там ошиблись номером. Пришлось потом искать потерянную страницу, и мысли побежали: «Вот, всегда я так…»

Увлекшись размышлениями о том, что в своей жизни он все делал не так, Петр Серафимович доходил до абсурда. Ему представлялось, что в профессии он ничего не достиг, что здоровье напрасно растратил, что денег настоящих не заработал, что зря развелся с первой женой (хорошо еще, что детей не было) и так далее, и тому подобное. В общем, все плохо, ложись и помирай… И такие-то мысли мучили Петра Серафимовича при очень неплохих жизненных итогах и очень приличном самочувствии. Нет, нет, не «приличном для своего возраста», а по-настоящему приличном, хорошем самочувствии, когда ничего постоянно не болит, сон не нарушен, «на горшок» ходишь регулярно. А то, что очки приходится то снимать, то одевать и зубы нужно класть в стакан и тому подобное, старческое, так это, извините меня… Что сделаешь, если человеческие зубы на всю жизнь не рассчитаны! И голова у Петра Серафимовича работала хорошо, пожалуй, лучше, чем в молодости, потому что он меньше стал отвлекаться от главного, меньше витать в иллюзиях.

Можно считать, самоуничижительное течение мыслей и было главным признаком старости. Но признак этот проявлялся недолго, страдание это глупое заканчивалось, потому что выводы о полном крахе во всех областях ну никак не соответствовали действительности, упирались в твердую стену реальности. Поэтому грустные мысли, как стеклянный шарик, долетали да этой твердой стены и разбивались вдребезги. Именно разбивались, а не отскакивали, потому что мысли Петра Серафимовича шли назад, если можно так выразиться, не целиком, а осколками.

Жена, с которой Петр Серафимович состоял в недолгом первом браке, была такая сказочная стерва, что нужно было не сожалеть о разводе, а радоваться, что живым от нее ушел и что ребеночка не завели (и не пришлось оставлять родного сына или дочку у нее в лапах). Первую беременность она прервала и ему ничего не сказала. Потом, когда он узнал, жена объяснила, что они молодые и им еще нужно «пожить для себя». Петра Серафимовича от этой формулировки корежило, но как-то свыкся постепенно, стал на позицию жены, может и правда… Зато второй раз он ее укараулил, не пускал на аборт. Тут уже ему самому досталось: и диоптрий у него в очках много, нечего инвалидов плодить, и зарплата у него маленькая, нечего нищету плодить, и далее в том же духе. Скандалили каждый день, он ее убеждал, а она, не ожидая, кто в споре победит, сбежала и через три дня явилась без обременения. Петр Серафимович был поражен ее низостью и коварством и тем, что ребенка их она убила, — за короткий период супружества его отношение к абортам изменилось от легкомысленного к трагическому. Теперь уже дело потихоньку пошло к разводу. Петр Серафимович интеллигентно страдал, а жена его, оценив ситуацию, хладнокровно искала новый вариант. Когда нашла, тогда они и развелись.

А Петр Серафимович после развода сначала впал в тоску, чувствовал себя заброшенным, обманутым и несчастным. Потом наступил период ликования: «Какое счастье, что избавился!» Жизнь пошла дальше, и много лет Петр Серафимович не вспоминал про бывшую жену, точнее вспоминал по разным поводам, но не задумывался о ней. Теперь через десятки лет, когда стали Петра Серафимовича мучить фантазии по мотивам, так сказать, прожитой жизни, захотелось ему узнать, что стало с его бывшей женой. В интернете нашел единственное упоминание пятилетней давности, почему-то как ландшафтного дизайнера. Наверное, не она, какой она дизайнер! Раскрыл ссылку и увидел фотографию другой женщины и лужайку, ею оформленную. Подумал было, что ошибся, не жена, а тезка и однофамилица. Но вдруг вспомнил женщину на фотографии — закадычную подругу своей первой жены. Именно эта баба приложила немало усилий, чтобы их развести тогда, и, главное, чтобы больше оттягать при разводе. Вспомнил и ее имя-фамилию. Набрал в поисковике имя подруги жены, и «выскочила» та же лужайка с портретом его первой жены! Прежнее негодование, раздражение от постоянной лживости бывшей жены снова поднялось в душе — все у нее шиворот-навыворот! Хотя, скорей всего, фотографии перепутали случайно, этот пустяк помог, облегчил течение мыслей о первой жене, и Петр Серафимович перестал говорить знакомым, что, будь он более покладистым, не пришлось бы разводиться. Этот осколок разбившегося шарика растаял уже навсегда.