Читаем без скачивания В тени Нотр-Дама - Йорг Кастнер

— Вы верите во взаимосвязь, месье Сове?

— Я не знаю, но это мне бросилось в глаза, — я не хотел давать ему никакого точного ответа, потому что боялся попасть в ловушку. — Спросите лучше лейтенанта Фальконе.

— Он тоже этого не знает. Я столкнулся с ним буквально на площади перед Собором, и он поведал мне об ужасных убийствах.

— Вот причина, чтобы не следовать вашему совету побродить по улицам, отец Клод.

— И стены Нотр-Дама не защищают от страшного конца. Подумайте о бедном Одоне!

С этим предостережением Фролло покинул меня, и я спросил себя, должен ли воспринимать его слова, как угрозу. И почему он не упомянул о смертельных стрелах и о белых плащах тамплиеров? Вероятно, другие тамплиеры и Фролло вместе с ними устранили эти следы. Я подложил пару поленьев, но холод не спешил покидать мое тело — как и дрожь, которую я заметил по пальцам рук при листании книги о кометах. Это была та страница, которую я открыл, когда Фролло внезапно вошел. Я начал читать.

«Не был беден событиями и год 1465 от Рождества Христова. Граф фон Шароле, названный позже Карл Смелый, заключил союз с изменниками-принцами, который они дерзко назвали „Лигой общественного блага“. Под этим лицемерным знаменем люди объединились против нашего доброго короля Людовика, который славно выдержал их штурм на Поле Слез, недалеко от Менлери и защищал с Божьей помощью стены Парижа. Ему даже удалось провести семьсот бочек муки для голодающих жителей города через ряды осаждавших. Но все это король сумел сделать только благодаря Божьей милости, светящимся знаком коей по небу пролетела комета.

Если бы сейчас комета была посланником счастья, то сведенный с ума ею человек должен был быть одержим дьяволом. Ито, что говорит сумасшедший, подтверждает это заключение. Несчастный был Божьим человеком, духовником, исповедовал высоких мужей и первых лиц в Сен-Бену а-ле-Бетурне. Но потом он покинул правильную стезю и предался тому ошибочному учению, чьи последователи называются альбигойцами или же катарами. Уже одно это говорит о его безумии.

Но теперь, когда показалась комета, тот духовник изрыгал вокруг себя дикие ругательства, вершиной которых стали подозрения, что верховные мужи церкви, городского управления и даже королевского окружения сговорились погрузить мир в вечный мрак. Чтобы остановить его сбивчивые речи и защитить народ от опасных, соблазнительных мыслей, сумасшедшего схватили и заперли в самой крепкой темнице. Сегодня от человека ничего более не осталось, кроме имени — Гийом де Вийон».

Снова я резко захлопнул книгу, словно так мог выгнать из своей головы вертящиеся мысли, вернуть их обратно на бумагу, откуда они выскочили. Теперь я слишком хорошо припоминал свой первый визит «У толстухи Марго», когда Фальконе и хозяйка рассказали мне о поэте Вийоне — якобы короле «братьев раковины». Что, черт побери, потерял его отец в этой истории с кометой?

Пока один вопрос сменял другой, я осознал крепнувшее ощущение, которое испытывал при преследовании Клода Фролло. Наконец, я предпринял что-то для проникновения в хитросплетения из тайн. Даже если это чуть не стоило мне головы (в самом прямом значении этого слова), я ощущал себя на верном пути. Я не сидел, как загнанный в безвыходное положение зверь, в своей келье, я не вел себя как маленький Арман в монастыре Сабле, который напрасно ждал своего отца. Я действовал, как мужчина, и хотел продолжать так и дальше. Как только я принял решение, то почувствовал, как кровь приливает у меня в жилах. Больше не было нужды в каминном огне, чтобы прогнать холод из моих костей.

Я поднял неприбитую доску кровати и рассмотрел три предмета, связанные туманной историей. Но ни деревянная фигурка змеи, ни рисунок итальянца, ни пряжка тамплиера не хотели принести мне облегчение, дать указание для моих дальнейших действий. Я мог положиться только на свой разум. Для этого у меня был лишь кинжал, который я, между делом, заточил, и не слишком большой, но достаточно полный кошелек.

Меня как громом поразило, и я вытянул кошелек, считая себя великаном среди глупцов, поскольку раньше не додумался до этого. Я не случайно попал в Нотр-Дам. Не слепая судьба бросила меня в сеть убийств, предательств и тайн. Я снова увидел себя стоящим на берегу Сены, с пустым животом и потерявшим мужество, потом вспомнил, как на меня напали нищие. И я услышал слова монаха-призрака, который бросил к моим ногам кошелек: «Ступайте завтра во Дворец правосудия. Там будут высокие мужи, чтобы присутствовать на мистерии в Большой зале. Спросите отца Клода Фролло, архидьякона из Нотр-Дама. Он ищет толкового писца. Подайте себя ловко, и вам обеспечен хлеб насущный, Арман Сове!»

Монах направил меня. Но с какой целью — это предстояло выяснить. Потому что с этого все и началось. И я хотел всё разузнать, не желая просто отказаться, как от поиска своего отца, от своего происхождения, от себя самого!

И часа не прошло, как я стоял в тени Дворца правосудия и смотрел на Сену, на мост Менял и на возвышающиеся по ту сторону Двойного моста кривые стены Гран-Шатле. Порывы сильного ветра обрушивались на реку, и только самые сильные и отважные лодочники неуклюже передвигались на своих баржах по вздыбленной воде. Некоторые связали маленькие гребные лодочки, чтобы их не снесло в сторону.

Мост был девственно пуст. Кто отважиться выйти в такую погоду, того должны подгонять исключительно неотложные дела. Как меня.

Я сделал над собой усилие и ступил на мост. Не на правый, настоящий мост Менял с роскошными домами преуспевающих менял и ростовщиков, которые в два плотных ряда стояли на пологом пролете моста. Я шел по левому мосточку, который вел прямо через реку и скрывал зерновые мельницы епископа. В народе его назвали Мельничьим мостом. Но теперь огромные колеса мельницы двигались потоком воды наполовину под мостом, и поднятая деревянными лопастями пена смешивалась с дождем. Буквально через считанные секунды я вымок с головы до ног. Досаднее все же был тяжелый давящий воздух, который пах влажным зерном и мукой и склеивал дыхание.

Покосившаяся лачуга ростовщика стояла посередине моста, зажатая между каменным домом мельника и деревянным амбаром, которые грозили проглотить маленькое здание с обшарпанными стенами. Только Отец Небесный и епископ Парижский могли знать, что забросило ростовщика именно сюда. Узкое окно, которое почти слепо выглядывало на мост, было затянуто дырявой промасленной бумагой, и я не увидел света за ней. Все же дверь поддалась одному нажатию, сопровождаемым резким звоном бронзового колокольчика.

Сумеречный свет и спертый запах обдали меня, и я едва мог пошевелиться. Покрытый пылью штапель одежды возвышался рядом с сундуками в пятнах от сырости и покрытыми паутиной всевозможными предметами, которые только можно себе представить — кожаные поясные сумки и деревянные тыквенные бутылки, пивные кружки и суповые тарелки, вилы и серпы, даже переносной орган.

Показалась закоптелая масляная лампа в руке, и седобородый старец, которого я знал еще по своему первому визиту, спустился вниз по узкой крутой лестнице; в его усталых, покрасневших глазах горел деловой огонек.

— Воистину, проклятая погода сегодня, мосеньор. Должно быть, очень важное дело привело вас к старому бедному Эбрарду. В такую собачью погоду даже все мои богатые коллеги напротив, на красивом мосту Менял, закрыли свои лавки, не так ли?

— Я шел сразу к вам, а не к ним.

Он взял у меня из рук кошелек и рассмотрел его в слабом свете своей лампы.

— Милая, очень милая работа, вышита нежной женской рукой, верно? Ах, не стройте себе очень больших надежд, много я дать за нее не смогу. Кто заплатит теперь много денег, чтобы сохранить свои деньги? — его блеющий смех замер, и он досконально ощупал мой кошелек. — Но ваш кошелек неплохо наполнен! Зачем же вы хотите его заложить, мессир?

— Этого я не хочу.

— А что же?

— Справку.

Недоверие и разочарование нарисовалось на морщинистом и пятнистом лице.

— Я отплачу вам за нее звонкой монетой, месье Эбрард. Лицо ростовщика снова прояснилось немного.

— Что вы хотите знать?

— Вы помните меня или кошелек?

Он покачал седой головой, засаленная войлочная шляпа на которой закрывала свалявшиеся седые волосы.

— Пару недель назад я был у вас и заложил свой кошелек, потому что мой желудок урчал от голода как целая свора разозленных дворовых псов.

— И потом вы снова выкупили свой дорогой сувенир.

— В том то и дело, что нет! Я получил его от кого-то другого и хотел бы знать, кто это был.

Лицо Эбрарда застыло, снова изобразило недоверие — и страх. Сильное мерцание света передалось в дрожание рук. Я уже испугался, что он уронит масляную лампу. Быстро, словно это был горячий кусок угля, он отдал мне обратно кошелек.

— Я ничего не знаю об этом, совершенно ничего, — быстро проговорил он. — Как я могу вспомнить, кто здесь что выкупает? Так много клиентов приходит ко мне — и днем и ночью, — он говорил слишком быстро и слишком категорично, чтобы это звучало правдиво. Его взгляд взволнованно бегал по сторонам, словно он боялся притаившегося шпиона, или еще худшего.