Читаем без скачивания Наваждение - Вениамин Ефимович Кисилевский

— Ты с ума сошел! С такой температурой!

— Да горит она огнем, эта температура, мы тыщу лет не виделись! Короче, я все равно приду, можешь, если совести хватит, меня не впускать. Буду стоять под дверью.

— Ты как маленький. Валька!

— В том-то и беда, что уже не маленький.

— Дурачок ты. Ладно, я, может быть, сама к тебе, хворобушке, зайду. Отца с работы дождусь, потом позвоню…

Праздник сердца. Светка появится в нашей квартире, божественные ноги ее пройдут по этому полу, гибкая тень ее коснется этой стены… Я почему-то уверен был, что маме она понравится. Не меньше, чем сыну. Да разве может Светка кому-либо не понравиться? Я очень люблю маму, стараюсь по возможности не огорчать ее, но… В общем, было бы для всех лучше, если бы они друг другу понравились, ведь я для себя все уже решил. А сегодня — я почему-то не сомневался, что Светка сдержит слово, придет — мы будем, как издавна повелось, чаевничать, беседовать, родниться. Я позвонил маме на работу, сказал, что у нас сегодня, возможно, будет гостья, пусть по дороге прикупит что-нибудь к чаю.

Бедная моя мама, как всполошилась она, как обрадовалась — сразу все поняла, прочувствовала. И — я ведь тоже ее знал не хуже — встревожилась. Еще бы ей не тревожиться…

Девушек своих я никогда к себе не приводил. Точнее, не приводил, когда мать была дома. Не хотел, чтобы она их видела. Не стеснялся, и подружки у меня были далеко не завалящие — просто не хотел. Так, считал, лучше… Боже, если ты есть, сделай так, чтобы они понравились друг другу…

Не худший вариант, когда и родители наши находят общий язык, но это было бы уже слишком хорошо. Будущая теща моя опасений не вызывала, но краснолицый, ворчливый папенька Светкин… Теперь я знал, что случилась с ним большая беда, потерял одного за одним нескольких больных. А вместе с ними потерял уверенность в себе, начал испытывать страх перед операциями, ушел недавно из стационара в поликлинику. Страдал, выпивать начал, замкнулся. Светка отца очень любила, переживала, уверяла меня, что он распрекраснейший человек. Я все понимал, тоже по-человечески сострадал ему, но от прежней, с первой встречи, настороженности избавиться не мог. Ладно, время покажет, но в любом случае уважать, чтить его, родителя ЕЕ, я, конечно, должен…

Я еще пытался писать, но ни одна путная мысль в голову не лезла. Попробовал читать — с тем же успехом. Но скука мне не грозила: имел неограниченную возможность заниматься своим излюбленным делом — валяться на диване, выдумывать всякую ахинею. Сегодня — не ахинею, а представлять, как пройдет вечер. Кто что скажет, кто как отреагирует. И обязательно провожу Светку домой — не отпускать же ее так поздно одну. Тут они с мамой, правда, могут объединиться против меня. Придется заказать такси. Закажу часов на одиннадцать, скажу, что на раньше вызов не брали. Светка дольше со мной побудет. Домой позвонит, чтобы не волновались… Сам над собою мысленно посмеивался. Детектив, что ли, на меня подействовал? Каждую мелочь продумываю, чтобы все сходилось, накладок не было…

У меня там, насколько способен судить, больших натяжек нет, вот только Линевский еще не пристроен. Пока ясно одно: ему будут предлагать содействие, обольщать станут — деньги сулить, возможности неограниченные, или, того верней, за рубеж потянут — современнейшие лаборатории, любое оборудование, мировая слава, не сравнить с его задрипанным НИИ… Да, обязательно постараются Линевского увезти, если еще вдруг — а у них, так, но всяком случае в детективных поделках, «все схвачено» — знают уже об убийстве Галки. Нежелательное приложение к переполоху, вызванному пропажей секретных документов из сейфа и самого автора. Переплавить его тихо за кордон — и концы в воду, привет славным советским органам…

Значит, все-таки постараются увезти… А если он наотрез откажется? Но какие тут могут быть сомнения? Мой Линевский обязательно откажется, не может не отказаться. Иначе за повесть вообще можно было не садиться, время понапрасну не тратить. Тогда они его… Что — они его? Он им живой нужен, в здравом уме и трезвой памяти. Силой умыкнут? Смешно. Не на диком Западе живем, персональных самолетов не держим. Накачают какой-нибудь наркотической гадостью, чтобы память у него отшибло, вывезут с чужими документами? Технически вообще-то возможно, но больно уж тонка ниточка… Граница, правда, близко, без самолета или даже поезда можно обойтись… Проснется он утром в этом домишке…

Виталий Михайлович проснулся, но глаза не открыл. Не хватило сил, чтобы заставить себя приподнять веки — голова раскапывалась, особенно в надбровьях. Дивясь и злясь на себя, что умудрился столько вчера выпить, зашарил привычно в поисках будильника и поразился еще больше — рука провалилась в пустоту. Разлепил, тихонько застонав, чугунные веки — и увидел над собой низкий, затянутый желтой, в мелких цветочках тканью потолок. Какое-то мгновенье ему показалось, что сходит с ума, потом — сразу все вспомнил. До мельчайших подробностей. И как ввели его, перепуганного и отчаявшегося, в этот длинный, приземистый дом, как заставили выпить приторно-сладкого чаю, как почувствовал он неодолимое желание спать…

— Пробудились? — услышал он рядом знакомый голос. — Вот и славно, дружище.

С трудом повернул голову, увидел сидевших на узком диванчике самолетного благодетеля и «волговского» усатого здоровяка.

— Что, головушка болит! — соболезнующе выпятил губы благодетель. — Ничего, это дело поправимое. — Поднялся, взял со стола стакан, наполовину заполненный какой-то буроватой жидкостью, подошел к Линевскому. — Выпейте, полегчает.

— Не стану я ничего пить, — промычал Виталий Михайлович — каждое слово молотом било по голове. — И хватит с меня вашего участия, сыт по горло.

— Перестаньте, — досадливо поморщился тот, — и не устраивайте демонстраций, не те нынче времена. Может быть, думаете, что хотим отравить вас или оглушить? Совершенно напрасно. Слишком много сил и средств потрачено, чтобы доставить вас сюда, вы нам нужны здоровенький, бодренький, с ясной и трезвой головой.

— Кому это — «нам»?

— Я же, если не забыли, сказал вчера — вашим друзьям. Вас окружают друзья, которые искренне желают вам добра, спокойствия и благополучия. А главное ценят вашу светлую голову, в прямом и переносном смысле, на несколько порядков выше, чем в вашем допотопном НИИ. — Поднес стакан к губам Линевского. — Выпейте. Виталий Михайлович, в самом деле полегчает.

Линевский, поколебавшись, сделал несколько глотков и отвернулся к стенке. Ждал, что еще скажет провокатор-попутчик, но тот замолчал. И, судя по звукам шагов, вернулся на диван. Прошло несколько минут, Линевский почувствовал, как смилостивились, ослабели сжимающие голову тиски, затем