Читаем без скачивания Наваждение - Вениамин Ефимович Кисилевский

— Когда это было?

— Неделю назад… Семнадцатого февраля… В парке… А теперь… Теперь делайте со мной что хотите… Мне уже все равно…

— Рассказывайте.

Андрей вдруг успокоился, обмяк. Коль справедлива мысль, что покаяние приносит облегчение, нечто похожее происходило с ним. Если, конечно, можно назвать спокойствием и облегчением овладевшее им чувство тупого безразличия. И голос звучал невыразительно, глухо…

Глеб встал из-за стола, подошел к двери. Юрка не ушел, сидел, читал газету.

— Зайди, — сказал ему. И когда тот уселся на свободный стул в кабинете, спросил: — Что тебе удалось выяснить?

Юрка многозначительно покосился на поникшего, оцепеневшего Андрея, но Глеб, кивнув, дал ему понять, чтобы не смущался, говорил открытым текстом.

— Пока ничего похожего за последние три месяца не выявил. Сегодня продолжу.

— Три месяца уже не требуется. Нужен парк семнадцатого числа. — Повернулся к Андрею: — Точно помните, что семнадцатого? Во сколько?

— Точно, — ожил Андрей. — В парке Горького, часов, наверное, в десять. — Сопливый лейтенантик почему-то всегда ему был неприятен более, чем въедливый Крымов, но сейчас посмотрел на Юрку не только с проклюнувшейся надеждой.

Глеб несколько раз прокрутил телефонный диск:

— Крымов говорит. Есть ли по сводке за семнадцатое февраля что-нибудь по парку Горького? Ориентировочно двадцать два часа. Ничего? Хорошо посмотрели? Благодарю вас. — И положил трубку.

Андрей, словно катапультой подброшенный, слетел со стула, заорал на Крымова, потрясая в воздухе кулаками:

— Сволочь! Подонок! Обманул, значит! Обвел вокруг пальца, как последнего дурачка! Ну, гад! Ну, я ему… — Пробежал несколько раз по кабинету, снова плюхнулся на сиденье — и принялся вдруг хохотать. Громко, лающе, захлебываясь и задыхаясь. Из глаз потекли слезы, лицо сморщилось, побагровело. Тело его сотрясала крупная, размашистая дрожь, вены на шее угрожающе набухли. Снова порывался встать, но Глеб удержал его. Юрка наполнил стакан водой. Струйки потекли по дрожащему Андрееву подбородку, зубы ритмично клацали о стекло.

— Ну, все, все, — поглаживал его по плечу Глеб. — Успокойтесь. Нельзя же так…

— Негодяй, — с трудом восстанавливал дыхание Андрей, — я же в петлю хотел… До чего довел меня, сволочь…

— Неверову вашим ножом он убил?

— Не знаю… Наверное… Вряд ли… Они с ней оба пошли… Я ведь не знал, что они хотят ее… что мой нож у них… Второго на даче впервые увидел… Брови у него такие… Все шуточки отпускал… Глаза глубоко, не видать… Сволочи… Галка ко мне прибежала, требовать стала…

Потрясение было слишком велико, и не скоро Андрей обрел способность внятно соображать и говорить. Но рассказывал теперь быстро, многословно, точно наверстывая упущенное. Глеб слушал внимательно, не перебивал…

Пил он на даче много, специально хотел перебрать, чтобы забыться, не видеть счастливую рожу Линевского, не слышать его ненавистного голоса. Галку он всегда считал красавицей, но в тот роковой вечер, возбужденная, единственная в компании расточавших ей комплименты мужчин, была она особенно хороша. И мысль, что сам он содействовал ее приезду сюда с Линевским, что вынужден по-холуйски сидеть с ними за одним столом, отравляла жизнь. Пил — и не пьянел, лишь все черней на душе, все муторней делалось…

Только и отрады за весь день, что высадил их Кеша возле дома, а Линевского повез дальше — избавился наконец. Поднимаясь в лифте, ни слова ей не сказал, даже в глаза посмотреть не мог, потому что избегала Галка его взгляда. А когда вышли на своей лестничной площадке, довел Галку до дверей ее квартиры, подождал, пока откроет она, и хмуро сказал:

— Я к тебе пойду.

— Зачем? — заслонила Галка вход.

— Поговорить надо.

— Сегодня у нас разговор не получится. Ты слишком много пил.

— А когда получится?

— Я же сказала, когда протрезвеешь, уходи, я спать хочу. И не делай глупостей.

Тут он потерял самообладание. Втолкнул Галку в прихожую, ринулся вслед за ней, запер дверь, пытался повалить на пол. Жаждал отмщения, искупления за этот мучительный вечер. Может быть даже, не столько овладеть ею хотел, сколько оскорбить и унизить — чтобы перестала она пренебрежительно улыбаться, чтобы плакала и просила, чтобы оказалась в его власти. Но она не просила и не плакала, сумела выскользнуть, оставив в его руках шубу, метнулась на кухню. Он побежал за ней, но она уже стояла перед ним, подняв над головой табуретку.

— Если ты сейчас же не уберешься, я проломлю тебе голову. Повторяю, Андрей, не делай глупостей. Я же сказала, завтра обо всем поговорим, на трезвую голову.

Он не испугался ее табуретки. И возможно, не прочь был сейчас, чтобы она в самом деле в черепки разнесла его никому не нужную голову. Остановил его Галкин взгляд — на удивление спокойный, холодный, неуступчивый.

— Ты еще пожалеешь об этом, — сказал сквозь зубы и ушел, оставив дверь распахнутой.

Желание у него осталось только одно, громадное, неизбывное желание, но ни капли спиртного в доме не оказалось. Упал поперек кровати и затих, зарывшись лицом в подушку…

Сколько пролежал он так, в полузабытье каком-то, сказать не сумел бы, не меньше получаса, наверное. Пробудил его дверной звонок. Угрюмо подивившись столь позднему визиту, подумал сначала, что заявился кто-то из бесцеремонных приятелей, решил не открывать. Ни видеть, ни слышать никого не хотелось. Но звонок повторился — длинный, настойчивый. Андрей разозлился, однако мелькнула вдруг мысль, что поздний гость мог заявиться не с пустыми руками.

Открыл — и ошарашенно заморгал. Кого угодно ожидал увидеть, только не Галку. Она стояла перед ним, не в домашнем халате, в красной, с короткими рукавами блузке и узкой черной юбке, глядела хмуро, настороженно.

— Ты чего? — пришел в себя Андрей.

— Мне надо срочно поговорить с Кешей. У тебя есть его номер телефона?

— Нет… То есть… не его номер… А что случилось?

— Так есть или нет?

Он долго не отрывал взгляда от ее лица, потом сказал:

— Уходи. Уходи от греха. Переживешь без Кеши. Хватит с тебя одного прохвоста. И с меня тоже. Мразь на мрази… И ты не лучше… Дрянь!

Он намеренно хамил, заводился, и в самом деле хотел, чтобы она ушла — боялся самого себя, чувствовал, что очередного позора не вынесет. А она еще больше поразила его: бровью не повела в ответ на оскорбления, бесцеремонно вошла, демонстративно уселась на стул посреди комнаты.

— Не уйду, пока не дашь телефон. — И уже более мягко, проникновенно: — Андрей, я ведь никогда ни о чем тебя не просила. Пришла бы разве сейчас к тебе, если бы не изводилась так?

— С чего это ты вдруг так изводиться начала? — накручивал себя Андрей. — Чего это тебя распирать стало