Читаем без скачивания Наваждение - Вениамин Ефимович Кисилевский

— Обижаете, товарищ капитан!

Анальгина хватило ненадолго. Снова начала раскалываться голова, познабливать стало. Еще одну таблетку проглотить, что ли? Или завалиться лучше спать, не мучиться больше детективщиной? Решил выстрелить по обеим зайцам — и обезболивающее принять, и с повестью на сегодня покончить. Сделал я еще одно интересное открытие: почувствовал боль при глотании, когда запивал таблетку водой. Пошел в ванную, раскрыл перед зеркалом рот. Неяркого освещения хватило, чтобы различить красноту в горле. Так, спекся, значит, пылкий Ромео… Оставалось надеяться, что обойдется без американских антибиотиков. Заменил их двумя отечественными таблетками аспирина, лег, накрылся с головой. Согреться никак не удавалось, заснуть тоже. Маму будить не хотелось, да и чем она могла помочь? Дотерплю до утра, завтра видно будет…

Болезнь всегда некстати. Но сейчас мне особенно было не с руки расхвораться: наметил на завтра несколько встреч, Светка опять же… Вот уж никогда б не подумал, что старая плоская острота о поцелуе — переносчике инфекции коснется вдруг меня. А может, пронесет еще? Подумаешь, ангина! Не обязательно ведь должна она у меня протекать так же тяжело, как у Светки. И виски, вроде бы, уже меньше ломит, заснуть бы только поскорей…

Я ворочался с боку на бок, стараясь устроиться поудобней. Почти как узник Андрей в тюремной камере. Кстати, куда в таких случаях сажают? В «одиночку», чтобы имел возможность подумать хорошенько? Или — где этих одиночек набрать? — в общую? Там, по слухам, удовольствие небольшое, уголовнички куражатся… Не приведи Господь угодить… Тьфу, черт, нашел, о чем думать! Но не зря же предостерегает знаменитая пословица, чтобы не зарекался…

Я вдруг пожалел Гуркова. И порадовался про себя, что пожалел: не последний, оказывается, я человек — ведь Андрея своего, хоть и много за эти дни переменилось и в жизни, и в повести, пишу все-таки со Светкиного Андрея. Впрочем, сейчас нетрудно и великодушным стать, так что тешиться-то особенно нет оснований. И что за дурацкая манера отождествлять вымысел с действительностью?

Я перевернулся на спину, постарался отвлечься. Надежней всего — ни о чем не думать, тупо считать, допустим, быстрей сон сморит. Андрея пожалею в другой раз. А если такой жалостливый, зачем Галку — Светку же с Андреем не сравнишь! — убил в лифте? И что вообще такое — жалость? Я, например, люблю всякую живность, мотылька — и того не прихлопну. Летом возле нашего дома много муравьев — целые дорожки на асфальте. Иду — обязательно переступаю, чтобы не раздавить ненароком. Что — каждая жизнь уникальна и достойна сохранения? Почему же тогда с удовольствием, даже с каким-то злорадством убиваю назойливую муху, гоняюсь в кухне за тараканом? Потому что неприятны они мне? Вред приносят? Но если исходить из того, что позволительно уничтожать всех приносящих вред, тех же мотыльков и муравьев, далеко можно зайти. Выходит, сострадание мое и милосердие избирательно, не по движению души, а по каким-то соображениям? Расплющиваю таракана, потому что неприятен внешне и быстро бегает? Мышку, наверное, тоже преследуют за то, что быстро бежит-катится, это почему-то приводит людей в ярость. Ведь какой, если разобраться, приносит вред человеку пугливая мышка? И как повели бы мы себя, если стал бы вдруг от неведомой болезни исчезать, скажем, мышиный род? В Красную книгу занесли бы? Мы любим и холим все, что красиво, что успокаивает, радует глаз? Но самый красивый и привлекательный гриб — это же мухомор… Некоторые бульдога считают писаным красавцем…

Нет, я в самом деле нездоров, о такой чепухе думаю… Или не о чепухе?.. Неужели суждена мне бессонная ночь, вдвойне тягостная оттого, что ни писать, ни читать невозможно? Извечный враг человеческий — бессонная ночь. Почему так боимся ее? Не оттого же только, что на следующий день работаться будет плохо. Потому что не как все? Терзает, что ворочаешься, как дурак, когда все нормальные люди спят? Но, во-первых, не все, и не самые худшие, а во-вторых, кто мешает не спать, «как умному»?. Или гнездится где-то у каждого вздорная мысль, что нормальный спит, потому что совесть чиста? А у кого она, если покопаться, чиста?.. В той же тюрьме, куда засадил я своего Андрея, мало кому, наверное, удается заснуть. Особенно в ожидании суда. Хоть в одиночке, хоть не в одиночке. А уж моему Гуркову и подавно на секунду даже забыться не удастся. Кольцо вокруг него сомкнулось. И не в том лишь дело, что понимает он — не отвертеться от ножа, которым убили Галку. Он ведь уже не сомневается, что милиции известно и о роковой драке в парке. От кого известно? Не в Кешиных интересах заложить его. Кто же тогда? Та парочка, которая встретилась на выходе? Таксист, отвозивший его домой?..

Любопытно, что делал бы я, окажись на месте Андрея? В конце концов, я должен это представлять — мне же писать дальше. Выгодней, пожалуй, откупиться Кешей — по крайней мере отпадет обвинение в убийстве Галки. Но Кеша в отместку может продать самого Андрея, хоть и мало пользы ему, если Андрея тоже в тюрьме сгноят. Или не мало? Обязательно утопающий, особенно Кешиной популяции, тащит за собой на дно всех, до кого сумеет дотянуться? Но в любом случае это лучше, чем сознаться в убийстве — тогда вообще вариантов не останется. А все, что связано с дракой в парке, — отрицать. Нет — и всё тут! Не был, не принимал, не участвовал. Знать бы только, насколько осведомлен этот хренов капитан с его экспертизами… И еще одно не давало покоя Андрею, как бы ни старался, как ни заводил себя — сознавал он, чувствовал превосходство Крымова. Цепче, логичней, настойчивей, просто характером сильней. И туго придется во время следующей встречи с ним — доконает…

Все, хватит с меня! Сейчас буду считать, сколько терпения хватит. До тысячи, до двух тысяч…

Но запретный ящик Пандоры уже раскрылся. Меня и на первую сотню едва хватило. Но думал я уже не о детективе, думал о Светке. Вспоминал нашу последнюю встречу в подъезде, и то ли температура у меня поднялась, то ли распалил себя слишком — дышать нечем сделалось. Уж лучше переключиться на Гуркова. Или, того проще, на Крымова. Глеб, кстати, совсем у меня не действует. Бледная тень. Ни мыслей его, ни поступков. И не слишком ли большую роль отвожу я в его работе случайностям? Один раз мурашки, другой… Хотя, именно в этом, наверное, состоит искусство следователя — сопоставлять, анализировать каждое слово, каждый