Читаем без скачивания Белая ласточка - Ольга Коренева

Тут Лидия Аркадьевна отложила перо и стала вспоминать, о чем же писала подруга в своем последнем письме. Ах да. О галошах.

«Конечно, милая Наденька, пенсия наша маленькая, и удел наш очень скромен. Но все-таки я не советую огорчаться. Всегда можно найти разумный выход. Вот вы пишете насчет обуви... Я заходила в магазин и, представьте себе, была приятно удивлена. Оказывается, существует целый отдел уцененной обуви, и теплые галоши, представьте себе, стоят всего-навсего сорок копеек!»

Она вдруг остановилась. Письмо-то писано Надеждой Ивановной полтора года тому назад. Галоши конечно же давно куплены, да, может быть, Наденька и забыла давно про те галоши. Зачем же о них вспоминать? Она перевернула страницу.

«Если бы вы знали, милая Наденька, как мне хочется увидеть вас, побеседовать с вами. Иной раз проснешься ночью, а вокруг — пустота. И никого-то нет, только трубы пищат водопроводные. И так иногда завывают, что далее неприятно делается. Страшно. Страшно, милая Надежда Ивановна. Посмотришь на часы — господи, еще и трех-то нет. Сколько же еще терпеть, до утра-то. Лежишь, как в гробу...»

Она приостановилась, задумалась. Начало клонить в сои. А и в самом деле, не лечь ли? Двенадцатый час, самое время...

Перед тем как лечь, вышла на лестничную площадку, чтобы вынуть газету из ящика. Так делала она каждый вечер. И каждый раз старательно осматривала ящик — нет ли там письма. Даже газету встряхивала, может, письмо застряло в сложенной газете?

Она даже вскрикнула: письмо было. И какое толстое, какое увесистое! Так и есть: из Кашина!

Лидия Аркадьевна поспешила в комнату. Ножницами аккуратно подрезала большой серый конверт. Из конверта вдруг выпали два других, поменьше... Что такое? Это ее письма. Ее письма вернулись обратно!

И еще одна маленькая бумажка, на которой напечатано всего два слова: «Адресат выбыл».

Лидия Аркадьевна заперла на ночь дверь покрепче. Впереди была еще одна бессонная ночь.

ЗАПАХ ВЕРЕСКА

Все было обыкновенно, слишком даже обыкновенно, и оттого казалось нереальным. Как во сне, когда снится собственная комната с зеркалом у окна, с брошенным небрежно на стул халатом, обычная обстановка, но все-таки, — может, как раз из-за этой обыденности — отлично сознаешь, что это не на самом деле, а всего лишь сон, и мысленно твердишь: «Как бы не проспать на работу... Встать в полседьмого».

За обыкновенным пыльным окном вагона мелькали однообразные столбы, темная линия леса временами обрывалась, и на какой-то миг возникали бревенчатые дома и огороды, и привязанная к изгороди тощая коза, и старуха с ведрами... Тысячу раз представляла она себе — именно так — эту свою поездку...

А потом стемнело, и в вагоне зажегся свет. Она отвернулась от окна и стала разглядывать пассажиров. И снова ей показалось, что все они — молодежь, и пожилые — как-то однотипны, со стершимися, словно вылинявшими лицами. Каждый раз, когда она смотрела на них, ее поражало однообразие этих лиц, словно на всех застыло одно и то же выражение, и она презрительно думала о них: «Из породы служащих, конторские крысы...»

Потом вспоминалась контора, ее место у окна между Тамарой Алексеевной и Татьяной Сергеевной (одна — толстая, другая — сухонькая и маленькая, обе с неопределенными, одинаковыми, пудреными лицами, в трикотажных кофтах), вспоминались однообразные, так приевшиеся за пять лет работы разговоры по утрам: о юбках, комбинациях, компактной пудре, о том, сколько у такого-то киноартиста детей и с кем он теперь живет, об известной актрисе и ее красивом сыне, а потом и о собственных детях...

Кто-то вышел в тамбур, с силой толкнул дверь — она тихо отъехала, и в дверном стекле отразился весь вагон. Вагон в стекле наклонился влево и тоже беззвучно отъехал в сторону...

Уже давно она копила деньги. Хотела купить модное зимнее пальто. Откладывала по десятке с каждой зарплаты. А потом раздумала покупать пальто. Почувствовала, деньги ей понадобятся на что-то более важное. На что — еще не знала. За пять лет работы на книжке у нее образовалась кругленькая сумма — шестьсот рублей.

Однажды ей сказали на работе:

— Почему ты не вливаешься в наш коллектив?

— Я вливаюсь, — ответила она.

— Так вливайся быстрее...

Но она все равно оставалась вроде бы посторонним наблюдателем. Как всегда. Как везде...

После работы она покупала в ларьке пакетик сухого супа и пельмени, а потом, дома, пока варился обед — обедала она вечером — ставила на проигрыватель пластинку с «Арабесками» Шумана. Но музыку не слышала — ей казалось, что идет она босиком по душистому, теплому, сиреневому вереску куда-то вдаль, в ослепительные волны солнца, а солнце заливается в уши, в рот, дышится удивительно легко, и вот сама она становится прозрачной и невесомой, как тень от облака, она летит над душистой вересковой долиной в эти полыхающие волны солнца.

В двенадцать в их конторе обеденный перерыв. Вместе со всеми поднимается она в буфет, пристраивается в хвост зигзагообразной очереди, заглядывает за прилавок, но издали ничего не может разобрать, кроме двух буфетчиц. Одну из них она знает, Альбину. Да ее все, наверное, знают. Она обсчитывает так откровенно и очаровательно, что никто не возмущается. По всему коридору слышен ее низкий голос:

— А, милые девочки, подходите-подходите, сейчас я вас горячим чайком угощу, лапоньки-красавицы!

Издали ее голос кажется грубым и нахальным, но стоит лишь войти в буфет и увидеть Альбину, как впечатление сразу меняется. Ей под сорок, и она обаятельна: полнеющая шатенка с матовым, как сливки, лицом, а когда очередь значительно продвинется, и вы окажетесь прямо напротив Альбины, то заметите изящный пунктир морщинок на ее лице. Голос ее теплым вином вливается в душу, ободряет, веселит, и никому не жаль лишнего двугривенного, который между делом накидывает небрежно Альбина.

— А вам что, молодые люди, — говорит Альбина лысеющим мужчинам, что стоят впереди. — Чайку хотите, кавалеры-красавчики?

Мужчины улыбаются и просят буженину, копченые спинки, кофе, по апельсину, а она лихо щелкает костяшками и обсчитывает их копеек на сорок.

— Бойкая бабенка...

— Она ничего. Расторопная, хорошая... — перебрасываются репликами мужчины.

А женщины сзади шипят:

— Воровка, связываться неохота...

— Ну это вы зря, Май Аркадьна, зачем же так сразу — «воровка»...

— Она, говорят, с молодым живет...

— Да-да, и я слышала, с симпатичным...

— Ну уж это зря, это поклеп, он муж ее...

— Да-да, и я слышала, со студентиком живет...

Она смотрит на Альбину, и ей чудится: есть в этой женщине что-то солнечное, летнее, как вересковая долина. Люди роятся возле Альбины, будто пчелы над душистым вереском.

Она берет булочку и чай. Ежедневный полдник. Медленно прихлебывает чай, отщипывает от маковой булочки крошки, в рот бросает. И глядит на Альбину. Почему нормальный белый халат сидит на ней так уютно? Оптический обман, что ли? Альбина пахнет вереском и солнцем...

И вспомнился один из праздничных вечеров на работе. Последний, на котором она была... Столики в столовой жмутся к стенам, оставляя место для танцев.

Микрофон, два парня с электрогитарами, магнитофон, путаница проводов возле двери, хаос звуков... А за столиками незнакомые девушки, несколько парней, собирается в основном молодежь. Приходят и не из их конторы — просто с улицы, прохожие.

Она заняла столик напротив буфетной стойки. Потом к ней подсел какой-то курсант из военного училища. Принес бутылку кагора, бутерброды с колбасой и пирожные. Танцевать с ним было трудно — высокий слишком, приходилось виснуть и прижиматься. Что-то он говорил, она не слушала. Пили, потом он еще бутылку принес. А за соседним столиком сидела Лена из их отдела. Она не сразу ее узнала: вместо закрученной на затылке косы у Лены теперь были длинные, до бедер, шикарные волосы, желтые, словно свежий мед. Крылом волос завешено было ее лицо, и, только когда Лена откинула их, чтобы сунуть в рот сигарету, она ее узнала. Ленина компания — три девушки и парень — то ритмично дергались под стоны джаза (и волосы Лены, прочно склеенные лаком, бились об ее тело, как желтый плащ в порывах ветра), то хохотали за своим столиком, расплывчатые и неуловимые в сигаретном дыму, словно четыре нимфы и сатир. А потом из-за буфетной стойки вышла Альбина в широких красных брюках и блузке с цыганскими рукавами.

— А ну-ка, красавчики, цыганочку! — сипло воскликнула Альбина, взмахивая рукавами, и парни с электрогитарами стали наяривать цыганочку.

Альбина, а вслед за ней и все остальные принялись изображать что-то вроде цыганочки, только на западный манер: не то шейк с дрожью, с этаким размахом, разгулом, не то что-нибудь еще...

В ее ушах застревал, вяз, словно в зыбком песке, голос курсанта, она уже забыла его имя. Ладони курсанта, большие и теплые, сжимали ее спину чуть пониже лопаток, ритмично шевелились на ее спине — ей вдруг стало приятно и хорошо с ним. Он что-то говорил, от этого запах сигарет и вина ударял ей в лицо. Особый мужской запах.