Читаем без скачивания Заслуженный гамаковод России - Алексей Иванников

Но когда спустя несколько часов я окончательно проснулся, то вряд ли мог радоваться и продолжению: повреждённая при столкновении со стаей лапа саднила, вспухая и наливаясь внутренним огнём, и когда я попробовал резво вскочить – как обычно делал – то от боли выдавил даже непонятный звук. Хозяин сейчас отсутствовал: лишь обнаруженная в большой комнате женщина лежала с ногами на диване, уставившись в плоское стекло телевизора. Мне пришлось подлизаться: сильно хромая я добрёл до её лежанки и встал напротив. Хвост выражал радость и довольство, но она всё ещё не реагировала, и тогда я задрал морду и завыл. Древний мотив звучал еле слышно, но я и не собирался кого-то пугать и поднимать на ноги: она наконец оторвалась от пустого зрелища, и когда уже недовольно наклонилась ко мне, я протянул дрожащую жаркую лапу.

Сразу же она поняла ситуацию: срочно найденная аптечка оказалась вывалена на диван, и мазью из тюбика женщина смазала горящее пятно, легко забинтовав лапу. Очень осторожно она дотрагивалась тонкими чувствительными пальцами до воспалившихся точек, так что я даже лизнул ей руку. Тут же я улёгся на коврик: оставалось только ждать возвращения хозяина и естественного процесса заживления, и мне даже не хотелось на улицу, как часто бывало днём. Что бы я смог сделать теперь – в нынешнем состоянии – окажись я в одиночестве во враждебном плотном окружении, если даже вульгарное трусливое бегство было для меня теперь недоступно, и следовало надеяться лишь на всемогущего хозяина, всегда готового прийти на подмогу?

Я лежал и легонько постанывал, когда наконец-таки услышал знакомый голос, расходившийся шумными волнами, и то приближавшийся ко мне, то удалявшийся в неясную даль, но спутать его с кем-то посторонним было просто невозможно. Приподнявшись, я заковылял к эпицентру шума: хозяин уже что-то сказал женщине, и они быстро складывали вещи, разбросанные по комнате. Хозяин ещё не знал о моей болезни, и только теперь женщина вводила его в курс дел. «Не повезло мне сегодня, хозяин, прости». Я слабо вилял хвостом, когда он подскочил и уставился на повреждение, чуть притронувшись к ближайшей окрестности раны. Размотанный бинт источал кровь и сукровицу, и хозяин откинул его в сторону, обратившись к другим средствам помощи. Жидкостью из стеклянной ёмкости он смочил тряпку и приложил тряпку к ране. Быстрая боль заставила меня взвыть и подскочить на месте: я укоризненно смотрел на хозяина, пока он не отвернулся, бросившись к задребезжавшему телефону. Ну разве так можно? Но хозяин уже был поглощён новым делом, бросая в трубку длинные фразы и короткие реплики.

Женщина снова замотала мне рану: она выглядела теперь собранно и деловито, и совершенно уже забыла про утреннюю размолвку – во всяком случае внешне. Я даже немного пожалел, что так отнёсся к ней: лишние выяснения отношений были теперь совсем ни к чему, тем более что вряд ли хозяин искал сейчас новую женщину. Короткий сложный период заставлял забыть о разногласиях, занимаясь только насущным и необходимым, и сейчас же это подтвердилось на практике. Хозяин быстро вернулся к нам, держа в руках мои поводок и намордник, и дал команду женщине. Она осталась в номере, а мы вдвоём вышли в коридор и проковыляли мимо случайных зевак и постояльцев, почтительно уступавших нам дорогу на улицу.

Но направлялись мы не на прогулку: забравшись в машину, мы резко рванули с места и пустились в дорогу. Хозяин приник к телефону: параллельно он рулил по заполненным в такое время улицам и что-то настойчиво выспрашивал у собеседника. Разговор, похоже, принёс пользу: очень скоро мы остановились, и, выбравшись наружу, я сразу узнал место, где бывал уже неоднократно.

В одноэтажном домике в окружении высоких строений мне делали прививки и другие процедуры, так что ничего удивительного не было в нашем сюда приезде. Мы быстро прошли мимо скулящей и пищащей живности, рассевшейся на полу и коленях хозяев: уже поджидавший врач радостно встретил нас и проводил в кабинет.

Речь шла, разумеется, о моей ране: так быстро вспухшая лапа ощутимо ныла и при любом прикосновении резко отдавал ясной болью, так что хозяину пришлось даже успокаивать меня. Другие процедуры выглядели менее болезненно: закладка градусника в задний проход была лишь унизительна, но не болезненна, а обычный осмотр пасти и ушей я проходил уже многократно, и вежливо поздоровавшись с доктором, я позволил ему сделать нужную работу.

Но когда он принялся разматывать бинт, то я аж взвыл и – не удержавшись – куснул его за руку. Хозяин шлёпнул меня: долгие извинения перемежались теперь с недовольными вскрикиваниями и злобными взглядами в мою сторону, но наконец врач успокоился и снова приблизился. А что я мог поделать, если рефлекс?.. Смотреть надо, куда лезешь, даже если всю жизнь этим занимаешься.

Наконец врач освободил рану: она теперь пульсировала открытой болью, так что я даже вывалил язык и тяжело задышал, чувствуя приближение самого худшего. Хозяин крепко держал меня и гладил по голове, но это было слабым утешением: он всего лишь оберегал врача, возившегося с металлическими инструментами на столике неподалёку. Краем глаза я видел, как врач взял наконец шприц и набрал в него жидкость из ампулы, а потом хозяин закрыл мне обзор, стараясь скрыть самое неприятное и болезненное.

Скоро я лежал уже с обмотанной лапой в специальном вольере, отделявшем меня от других собак и кошек в просторном светлом помещении. Процедура завершилась, и меня на специальной тележке провезли через цепь связанных друг с другом кабинетов, которые я наблюдал в полуобморочном состоянии: обездвиженными оказались не только лапы, но и всё тело, и только уши, глаза и мозг ещё воспринимали окружающее. Меня переложили в большую клетку, открытую сверху: тонкие прутья огораживали вместительное пространство, значительно большее, чем клетки других местных обитателей. Целыми шеренгами клетки выстраивались вдоль прохода посередине, заставляя вспомнить машину ловцов животных, и в большей части из них сидели несчастные страдальцы, тоскливо следившие за моим появлением.

Ну а с чего им было проявлять радость и довольство, если все они находились в тесных замкнутых загонах, со всех сторон заставленных такими же одиночными камерами? Только я оказался здесь в привилегированном положении, поднимавшем меня на недосягаемую высоту: статус хозяина и меня вместе с ним очевидно сказывался и в этом, заставив проявить обо мне гораздо большую заботу. Окружавшая меня живность не производила особого впечатления: лишь ободранная овчарка в дальнем от меня углу выглядела здесь грозной силой, остальные же не годились даже в подмётки, заставляя сразу же заявить о своём лидерстве.

Ведь что делает любая полноценная собака, обнаружив на незнакомой территории пёструю компанию блохастых охламонов, давно уже распределивших ранги? Заявляет о своих правах и всеми возможными способами старается утвердить их. Настоящая полноценная драка или близкий непосредственный контакт в данном случае невозможны, так что остаётся воздействие на расстоянии: при помощи угрожающих поз и громких оглушающих раскатов, способных перекрыть голоса конкурентов. Ведь когда я хочу: то даже самые брехливые кабыздохи покорно поджимают хвост и стараются не попасться на дороге, гавкая лишь из-за забора.

Так что в первый же день пребывания в клинике я озаботился наведением порядка. Лапа ощутимо давала знать о себе, так что я просто и не смог бы полноценно заявить о правах, находясь на открытом пространстве. Но с местными инвалидами дело пошло без особых затруднений: пара такс – непосредственно рядом со мною – сразу же признала моё первенство, передав эстафету шпицу и терьеру; мелкий боксёрчик со второго яруса для важности немного повыпендривался, но после настойчивых взглядов также сдался. Пустобрёхи непонятного происхождения – с другой стороны прохода – так и не пришли к единому мнению, и каждого из них я убеждал уже в отдельности.

Да и кто бы из них в одиночку смог что-то со мной сделать: косоглазый увалень – помесь таксы и бульдога – после первого же моего наезда преданно заглядывал мне в глаза, не решаясь в моём присутствии подавать голос в полную силу. Менее покладистыми оказались две сучки, размещавшиеся с двух сторон от увальня: ощущение личной притягательности заводило их очень далеко даже для обычных для сучек преимуществ и привилегий, и только соперничество и грызня друг с другом мешали объединиться и попробовать навязать другим свою волю.

Однако в тесных клетках и загонах любые ранги и рейтинги не играли роли: как бы я смог наказать в реальности наглеца, осмелящегося бросить мне вызов? Чем один из давних обитателей помещения и пользовался, игнорируя обещания и угрозы. Мелкий брехун – с головой и повадками мопса – располагался в клетке в конце коридора, что и наводило его на такие крамольные размышления: давний постоялец считал себя собакой, давно застолбившей за собой комнату и всю прилегающую местность, на что недвусмысленно намекал брехливым наглым поведением. Ещё когда меня ввозили на тележке – уже тогда он облаял меня, пользуясь моей временной недееспособностью, все же мои попытки поставить его на место не дали нужного результата. Так что к наглецу я решил относиться покровительственно, но особенно не настаивая на своём лидерстве. Тем более что заглянувший в комнату врач заставил отложить все дела на будущее, едва не обрушив только что выстроенную мною иерархию.