Читаем без скачивания Заслуженный гамаковод России - Алексей Иванников

После же наведения порядка – когда большая часть зверинца признала за мной первенство – я немного заскучал. В самом деле: чем можно заняться, оказавшись в одиночестве в узком тесном загоне, даже в таком большом, как у меня? Поэтому единственное, что остаётся: устраивать словесные перепалки, подключая к таким концертам всё местное общество. И тут не хочешь схамить, а рано или поздно всё равно вырывается на волю непроизвольная грубость, ведущая к адекватному ответу, и до того просто нервная обстановка взрывается грозной цепной молнией, пронизывающей помещение по разным азимутам и направлениям.

Начинается как правило с брехуна, считающего себя хозяином и старожилом: набравшись наглости, он бросает кому-то из собак ложный вызов, порцию злости, вызванной лишь собственным долгим сидением в заточении и невозможностью жить полноценной жизнью. У кого угодно в результате может испортиться характер, у брехуна же он явно изначально был не самым приятным для окружающих: мелкий шкет вряд ли знал когда-то силу человеческого покровительства, и что собственно хорошего могло перепасть такому в обычной уличной стае? Постоянные укусы, мелкие издевательства, презрительное отношение всех нормальных сучек, полностью игнорирующих шелудивого блохоносца, постепенно копящего злобу на окружающий его мир. И жизнь в клетке в тесном контакте с другими собаками и кошками даёт ему возможность просто выплеснуть накопленные запасы: загрязняя всё вокруг налётом жестокости и злобы.

Первый бросок он делает в сторону двортерьеров: примитивные шавки не отличаются особым умом и характером, и на любой наскок отвечают резкой судорожной контратакой. Даже если напавший полное мурло и ничтожество, не стоящее даже ответного лая. В процессе же взаимного облаивания оказываются по случайности задетыми и другие, находящиеся рядом: разве может боксёр – мерзкое самодовольное чудовище – пропустить мимо такой случай, так же как и запертые по соседству таксы, пудель же – несмотря на миролюбивую внешность – расходится совершенно уж неприлично, огрызаясь и бросаясь на прутья как огромная злобная крыса, перебравшая с возбуждающими веществами.

Так что постепенно в перебранку оказываются втянутыми почти все местные обитатели, включая кошек и птиц: кошки шипят и мерзко огрызаются, и совсем уж дикими безумными голосами вопят задетые свистопляской попугаи, перепёлки и многочисленные неизвестные мне мелкие пернатые создания, наверняка не слышащие сами себя в тяжёлом сплошном гвалте.

Для меня эти пташки не представляют никакого интереса: мелкие плюгавые существа явно почти не содержат мяса – такого обильного в крупных куриных тушах – и только для кошек весь местный птичник представляет видимый интерес. Уж какие они строят глазки попугаям и особенно перепёлкам, и бросаются иногда на прутья клеток в бессильной злобе и ярости – от невозможности дотянуться до глупых пернатых созданий, провоцирующих их издали мерными ритмичными криками.

Так что с большим трудом можно отдохнуть и выспаться в нездоровой нервной обстановке, хотя именно отдых и сон становятся основным делом местных обитателей. Помимо кормёжки – происходящей дважды в сутки и каждый раз провоцирующей перераспределение ролей – а также ежедневной уборки в конце дня. Один и тот же парень – жирный увалень с красной мордой – заваливается тогда в наше обширное помещение, создавая новый взрыв активности и неоправданные ожидания, довольно быстро рассеивающиеся и проходящие. Старожилы уже давно не реагируют на его появление, и только новейшие постояльцы готовы прыгать на задних лапках и визжать от нетерпения в предчувствии несбыточного. Ну а что бы он мог такое для нас сделать? Если только открыть клетку и позволить узникам вернуться на свободу, совсем недавно потерянную. Вряд ли только он станет делать такую глупость, нарываясь на неприятности: он ведь полностью зависит от врачей, в чём уже имели возможность убедиться все местные жители. Оказавшийся в комнате во время кормёжки врач грозно позвал парня и приказал убрать оказавшуюся в клетке грязь, на что не последовало никаких возражений.

Так что когда он подходит к моему вольеру, то я лишь провожаю его сонным взглядом, изредка почёсываясь и разгоняя случайных блох, сумевших перебраться в мои апартаменты. Несмотря на постоянное мельтешение и натужную работу сотрудников мелкие паразиты каким-то образом умудряются выжить и расселиться по обширным владениям, постоянно перемещаясь и меняя дислокацию: размножаясь на верхних ярусах у птиц, они затем десантируют на кошачий плацдарм, чтобы после разбежаться по самым лакомым местам и угодьям. Даже антиблошиный ошейник не может обеспечить мне полной безопасности: ведь снующие туда-сюда паразиты почти повсюду не встречают должного отпора, находя мирное пристанище у большинства собранных здесь кабыздохов. И я же ведь не могу в одиночку обеспечить чистоту рядов, сильно разбавленных шелудивыми и уродливыми блохоносцами.

Если же возвращаться к моей травме: то дела очевидно идут на поправку. Регулярные уколы и смазывание задней лапы уже не вызывают такой боли, но и сама лапа ведёт себя вполне мирно и спокойно, понемногу уменьшаясь в размере до нормальной величины. Только вылизывать её у меня нет никакой возможности, что значительно ускорило бы процесс: сколько раз я самостоятельно вылечивал себе мелкие раны и повреждения, о которых даже не догадывался хозяин, считая меня полностью здоровым! Но попробуй сковырни плотную навороченную повязку, когда тебе на шею навесили пластиковую манжетку! Даже мои зубы и когти не в состоянии разгрызть её, хотя с момента появления манжетки я не перестаю испытывать её прочность, ломая и стараясь достать всеми доступными способами. Однако полноценно надкусить прозрачный пластик у меня просто нет возможности, другие же постояльцы – лишённые такого украшения – слегка над ним насмехаются и дерзят, забывая о сложившейся субординации.

Кое у кого висят подобные же украшения, вот только стоит ли считать их предметом гордости и настоящим украшением: это ведь не медаль и не дорогой надетый хозяином ошейник, подтверждающий высокий статус. Даже еду мне приносят в соответствии с моим положением: куриные крылышки и ножки безусловно превосходят приносимые большинству катышки обычного собачьего корма, разбавляемые морковкой и хлебом. Собачий корм – ещё ладно, я и сам не возражаю почти никогда против порции мясных тяжёлых комочков, особенно в полевых условиях. Но хлеб?! К счастью, он достаётся самым последним местным обитателям – вроде мелкого брехуна вдалеке от меня, почему ещё он и проявляет очевидное недовольство. Жевать пресные корки, наблюдая за обгладываемыми и разгрызаемыми другими куриными косточками: что может быть трагичнее! Но не им и не мной заведён и установлен такой порядок: и если одним достаются жирные сочные куски мяса, то прочим приходится грызть малопривлекательные сдобные огрызки!

Но несмотря на явные проявления почёта и уважения мне безусловно хочется побыстрее убраться отсюда. Разве может сидение в тесном загоне, перемежаемое редкими выгулами на специальной площадке, сравниться с полноценной жизнью рядом с хозяином? Совсем недавно меня стали выводить вместе с несколькими другими собаками в огороженное сеткой пространство под открытым небом, разделённое на несколько мелких отсеков. А чтобы мы не сцепились, специальный служащий разводит нас в разные секции, где каждый может в одиночку метить территорию и опять же с безопасного расстояния брехать на всех соседей.

Такие выгулы дают несомненную пользу, предотвращая одновременно новые травмы и повреждения, так что когда наконец я снова увидел хозяина, я был уже на многое способен. Рано утром – поучаствовав в обычной утренней перекличке – я собирался уже приступать к обычной трапезе, как вдруг открылась дверь и хозяин вместе с врачом оказались в просторном замкнутом помещении. Меня аж прошибло: неимоверный подъём заставил меня буквально броситься на натянутую тугую сетку, а всполошившиеся соседи подхватили и продолжили мой настрой, и пока хозяин шёл ко мне, приливная волна успела подняться и схлынуть, оставив на поверхности лишь моё нетерпеливое желание.

Хозяин излучал благодушие и покой, новый светлый костюм с новыми запахами нёс его уверенное сильное тело, наклонившееся ко мне и выдохнувшее на меня непритворную радость. Сразу же меня выпустили: хозяин всё ещё разговаривал с врачом, а надетый поводок уже тянул меня к выходу, завершая моё пребывание в больнице.

Мы забрались в ту же машину, на какой и приехали сюда: любимые запахи снова окружали меня и возвращали к обычной полноценной жизни, чему не мешала уже и проходившая рана, и только новое место жительства было пока совсем новым и неосвоенным. Высоченная белая башня – куда после долгого петляния мы наконец доехали – находилась в совершенно новом для меня районе. Я не знал, чего ждать снаружи, и, аккуратно протискиваясь из машины, я просто остолбенел: здоровый кобелина незнакомой мне породы вовсю обхаживал серую лохматую терьериху, вовсю уже визжавшую от удовольствия. Меня же при этом парочка полностью игнорировала, как будто не я был той собакой, которой должно принадлежать всё, до чего я дотянусь. Я оглянулся на хозяина: сумрачно и торопливо он собирал вещи, захваченные из больницы, и совершенно не обращал внимания на мои невыдуманные страдания, которые только увеличивались. Барбосы просто обнаглели: всё больше и больше они приближались к нашей машине, быстро переминаясь с лапы на лапу, как будто вся эта территория была в их полной власти, а меня просто не существовало. Я сделал стойку: утробное рычание, поднявшись по горлу вверх, уже явно выражало отношение к происходящему, шедшему вразрез с обычными для меня нормами и принципами, так что когда хозяин коснулся моей головы, то я не сразу воспринял ласку, и лишь потом он потрепал по шее, призывая успокоиться.