Читаем без скачивания Реабилитированный Есенин - Петр Радечко

Дальше в номере журнала идут три письма Есенина из Европы. Два из них адресованы А. Мариенгофу и одно – А. Сахарову, другу поэта, издательскому работнику. И хотя Сахаров получил письмо раньше, оно в журнале размещено вторым.

Потом следуют «Поэма без шляпы» все того же Мариенгофа и его же рецензия на книгу Есенина «Пугачев».

Таким образом, Верховный командор добивался основной цели журнала – создание культа самому себе. Абсолютно, как в сборнике «Явь». И, естественно, – получение материальной выгоды в виде гонорара.

Вспомним опять знаменитое: «Раз Бог дал нам папство, давай этим воспользуемся!»

На этот раз «папство» «образоносец» получил из рук Есенина. Пока что с его же помощью и утверждается «на троне».

С такой целью он публикует кроме «Прощания…» три письма Есенина. И этим своим расчетливым ходом, как говорится, убивает сразу двух зайцев. Во-первых, наглядно демонстрирует читателям свои теплые, дружеские отношения с первым поэтом России, а, во-вторых, этими же письмами исключительно личного характера старается свергнуть Есенина с такого высокого пьедестала. Как человека узкого кругозора, неспособного воспринимать западную культуру. Ведь не всякий читатель понимал, в каких обстоятельствах написаны эти письма и насколько гиперболизирована Есениным действительность. Тем более неприятны эти письма были иностранным читателям.

Вот, например, какие оценки западным обывателям были даны Есениным в письме А. Сахарову, отправленном 29 июня 1922 года из Дюссельдорфа:

«Родные мои! Хорошие!..

Что сказать мне вам об этом ужаснейшем царстве мещанства, которое граничит с идиотизмом?

Кроме фокстрота, здесь почти ничего нет. Здесь жрут и пьют, и опять фокстрот. Человека я пока еще не встречал и не знаю, где им пахнет. В страшной моде господин доллар, на искусство начхать – самое высшее музик-холл. Я даже книг не захотел издавать здесь, несмотря на дешевизну бумаги и переводов. Никому здесь это не нужно».

Подобное же написал он 9 июля 1922 года А. Мариенгофу из города Остенде:

«Милый мой Толенок!..

Там, из Москвы, нам казалось, что Европа – это самый обширнейший рынок распространения наших идей в поэзии, а теперь отсюда я вижу: Боже мой! до чего прекрасна и богата Россия в этом смысле. Кажется, нет такой страны еще и быть не может. Со стороны внешних впечатлений после нашей разрухи здесь все прибрано и выглажено под утюг. На первых порах особенно твоему взору это понравилось бы, а потом, думаю, и ты бы стал хлопать себя по колену и скулить, как собака. Сплошное кладбище. Все эти люди, которые снуют быстрее ящериц, не люди – а могильные черви, дома их гробы, а материк – склеп. Кто здесь жил, тот давно умер, и помним его только мы, ибо черви помнить не могут».

Публикуя эти дружеские письма, не рассчитанные на широкое достояние, тому же сдобренные ненормативной лексикой, Мариенгоф абсолютно не заботился о репутации Есенина. Скорее – наоборот. Главная его цель была в том, чтобы о журнале заговорили. Хорошо ли? Плохо ли? – Не так важно. Но чтобы обязательно упоминалось его имя, чтобы оно было напечатано в газетах и журналах. А он потом как завороженный будет «сверлить» эти строчки глазами.

В журнале «Всемирная иллюстрация» (М., 1922. № 6. С. 12) таким образом восприняли написанное поэтом: «С. Есенин в письмах из Берлина (так в тексте. – П. Р.), помещенных в «Гостинице…», доказывает, что <…> русскому поэту не к чему экспортировать свои произведения за границу. Вне России они тухнут».

Как, если не Троянским конем репутации Есенина можно назвать эту выходку Мариенгофа против «лучшего друга»?

В «Красной газете» после выхода в свет первого номера «Гостиницы…» критик Л. Вас-ий (Л. Василевский) писал следующее:

«Очень раздражает обилие семейного материала: стихи Есенина «Прощание с Мариенгофом», интимные письма того же Есенина к тому же Мариенгофу и другим лицам. Все эти Толенька, Толики и Сашуры и пр. – провинциализм дурного тона и почти наглость» (Красная газета. Веч. вып. Пг. 1922. 4 дек. № 58).

Цели своей Мариенгоф достиг. О журнале заговорили. И о нем – тоже. А то, что уличили в дурном вкусе и наглости, его абсолютно не волновало. И что подумали о Есенине, который доверил журнал такому руководителю, – тем более. Впрочем, что касается наглости, то именно за это качество его характера Мариенгофа похвалил при первой встрече в Москве «двоюродный дядя-брат, почти нарком водного транспорта».

На последней странице журнала была сделана приписка, что следующий номер его выйдет в декабре 1922 года. Здесь же сообщалось, что в нем будет опубликована статья «Петербургские зловония» о подлинном отношении журнала к поэзии Петербурга. Однако появился следующий номер только в июне 1923 года.

Без «зловоний» и с некоторыми, на первый взгляд для непосвященных читателей, незаметными сюрпризами.

Здесь необходимо напомнить читателям о том, что «образоносец» не остался в долгу перед Есениным за его «Прощание…» и сочинил свое «Прощание с Есениным». Последние его строки звучат на удивление откровенно:

А вдруг —При возвращенииВ руке рука захолодеетИ оборвется встречный поцелуй.

Отсюда явствует, что Мариенгоф совсем не исключал и даже предсказывал охлаждение его дружеских чувств по отношению к поэту уже через три месяца, на которые предполагалась поездка. А тут уже и год прошел, и больше…

«Обрыв поцелуя» предполагался ведь именно с его стороны – «встречный». А раз так, значит, он уже не собирался уступать свои позиции в руководстве журналом.

Да, во втором номере «Гостиницы…» публикуются стихотворение Есенина «Волчья гибель», а также широко цитированное в одной из предыдущих глав письмо Мариенгофа Есенину, в котором он критиковал Пастернака, и вроде бы по-прежнему немного заискивал перед «лучшим другом».

Но основное в номере – опять же создание культа личности Мариенгофу. Это и вышеупомянутое его письмо, стихи, его же портрет работы Георгия Якулова, критическая статья «И в хвост, и в гриву», и, наконец, статья Югурты (А. Топоркова) «Поэзия и литература», в которой профессор анализирует творчество «образоносца» и превозносит его до облаков.

И это еще не все. Первым сюрпризом здесь является передовая статья номера под названием «Почти декларация».

Как мы отмечали ранее, во время создания группы имажинистов, была обнародована декларация, под которой подписались шесть человек. Под теперешней – не было ни одной подписи, но указан домашний адрес А. Мариенгофа, что свидетельствовало о безусловном его авторстве. Притом ниже под «Почти декларацией» – «Личная почтовая приписка» – Р. S. – А. Мариенгофа.

Еще одним сюрпризом номера было своего рода принижение ценности, поднятых в предыдущем номере до уровня шекспировского творчества драматических произведений «Пугачев» и «Заговор дураков» Есенина и Мариенгофа. Вот каким образом, хотя и с большой неохотой, это было подано:

«Имажинизм до 1923 года, как и вся послепушкинская поэзия, не переходил рубрики «г»; мы должны признать, что значительные по размеру имажинистские произведения, как то «Заговор дураков» Мариенгофа и «Пугачев» Есенина, не больше, чем хорошие лирические стихотворения».

Весьма симптоматична также «Личная почтовая приписка» – Р. S. – к «Почти декларации». В ней Мариенгоф спорит с журналистом «Правды» Львом Сосновским и рекомендует ему «почитать литер. статьи Л. Троцкого. Например, статью в «Известиях» от 6 июня».

Спрашивается, с какой бы это стати ему учить твердокаменного большевика, одного из организаторов убийства царской семьи, прихвостня Бухарина? Да еще чему? – партийному подходу к литературе! Ведь раньше за Мариенгофом подобного не наблюдалось. И у кого тот должен учиться? Разве у него нет достойного учителя?

Есть. Притом не один. Это и Бухарин, и Троцкий. Но все дело в том, что Мариенгоф уже обласкан Троцким, а тот в условиях болезни Ленина управляет всей страной. Значит, нужно проявить подобострастие и пропагандировать его волю. И, наконец, последний сюрприз – многозначительная фраза о будущем журнала и имажинизма: «Пришло время либо уйти и не коптить небо, либо творить человека и эпоху».

«Почти декларация» написана 1 июня 1923 года. Есенин несколько раз весной сообщал, что вернется в Москву в июне. Встает вопрос: Зачем понадобилось вдруг Мариенгофу единолично, не дожидаясь Есенина, браться за написание такого важного для всей группы имажинистов документа? Тем более – принимать непростое решение: либо уйти, либо творить эпоху?

Абсолютно безошибочно можно сказать, что поставить свой «Заговор дураков» впереди Есенинского «Пугачева» «образоносец» решил сам. Но что касается всех прочих мыслей и инициативы подготовки «Почти декларации», то они, наверняка, были ему подсказаны. И не каким-то начинающим имажинистом, а не меньше, как Троцким или Бухариным. А, может быть, как первым, так и вторым.