Читаем без скачивания Реабилитированный Есенин - Петр Радечко

Абсолютно безошибочно можно сказать, что поставить свой «Заговор дураков» впереди Есенинского «Пугачева» «образоносец» решил сам. Но что касается всех прочих мыслей и инициативы подготовки «Почти декларации», то они, наверняка, были ему подсказаны. И не каким-то начинающим имажинистом, а не меньше, как Троцким или Бухариным. А, может быть, как первым, так и вторым.

Троцкий интересовался литературой и наверняка знал отзыв Ленина о «Магдалине» Мариенгофа. Увидев новый журнал, в котором легко угадывалась «хозяйская рука» человека с такой фамилией, он вполне мог пригласить его через Блюмкина на беседу и наставить «на путь истинный».

А с Бухариным, как говорилось выше, Мариенгоф был знаком с первого дня своего появления в Москве.

Самоунижаться по своей инициативе, да еще через журнал самотитулованный Верховный командор Ордена имажинистов ни за что не стал бы. Притом до такой степени – все написанное им самим за пять лет достойно лишь рубрики «г». Неважно, что творчество других поэтов отнесено туда же. Но он же лишь в предыдущем номере поставил себя (прихватив Есенина) рядом с Шекспиром! И вдруг такое невероятное падение!

Выходит, что внушил Мариенгофу такие мысли человек или люди, которые могут его заставить «либо уйти и не коптить небо, либо творить человека и эпоху». Как творят ее Бедные, Голодные, Безыменские, Маяковские и несть им числа.

И как тут не вспомнить фразу Л. Троцкого из написанной им в это же время статьи «Внеоктябрьская литература»: «Если имажинизм, почти не бывший, весь вышел, то Есенин еще впереди». Значит, Мариенгофу было конкретно предложено «творить человека и эпоху», а наставлением Есенина на путь истинный должны были заняться другие люди, притом иными методами. Вплоть до: «Уйти и не коптить небо!»

Подтверждением версии знакомства Мариенгофа с Троцким после выхода первого номера «Гостиницы…» является анализ вранья «образоносца» в его книге «Роман без вранья. Циники. Мой век. Моя молодость…» (с. 344–346).

Здесь рассказывается о том, как Яков Блюмкин однажды предложил Есенину и Мариенгофу встретиться с Троцким. Оба они с удовольствием согласились. Но в день, когда была назначена встреча, у Мариенгофа поднялась температура до 38,5 градуса. Блюмкин не разрешил больному идти к вождю, чтобы не подвергнуть его инфекции.

Есенину пришлось идти одному. Он взял с собой только что вышедший журнал «Гостиница для путешествующих в прекрасном», чтобы вручить его Троцкому. Но тот удивил и «покорил» поэта, достав из своего стола такой же журнал, уже прочитанный.

«В журнале, – пишет “романист”, – была напечатана моя “Поэма без шляпы”. В ней имелась такая строфа:

Не помяни нас лихом, революция!Тебя встречали мы, какой умели, песней.Тебя любили кровью —Той, что течет от дедов и отцов.С поэм снимая траурные шляпы —Провожаем.

– Передайте своему другу Мариенгофу, – сказал Троцкий, – что он слишком рано прощается с революцией. Она еще не кончилась».

То ли по своему недомыслию, то ли окончательно запутавшись во вранье, Мариенгоф этой своей цитатой с головой выдал себя. Ведь его «Поэма без шляпы» была опубликована в первом номере «Гостиницы…», который вышел в ноябре 1922 года. Пойти с ним тогда к Троцкому Есенин никак не мог, потому что с мая 1922-го по август 1923 года находился за границей.

Был у Троцкого самотитулованный Верховный командор Ордена имажинистов А. Мариенгоф. Но поскольку в 1950-е годы, когда он писал свои мемуары, имя Троцкого было как бы нарицательным, весьма осмотрительный, приученный к конспирации «романист», на всякий случай перестраховался и «направил» к «демону перманентной революции» Есенина, еще раз таким образом, возводя на него клевету, до сих пор нередко используемую на экране, в газетах и книгах.

Наверняка можно предположить, что после выхода второго номера «Гостиницы…» Мариенгоф опять же добился встречи с Троцким. Для того, чтобы наглядно подтвердить ему свою лояльность к перманентной революции, продемонстрировать, что он учел замечания вождя, высказанные им по первому номеру, а также заручиться дальнейшими указаниями и поддержкой после возвращения в Москву оскандаленного в Америке Есенина.

Скандал был спровоцирован на вечеринке у эмигрировавшего из России еще до октябрьского переворота еврейского поэта Мани-Лейба (М. Л. Брагинского). Скорее всего, это была тщательно продуманная «ловушка» для поэта и Айседоры.

Но прежде чем говорить о ней, необходимо отметить, что попытка Есенина вместе с Рюриком Ивневым побывать за границей в 1921 году не увенчалась успехом. Как человек большого и необычного дарования, он нужен был большевикам. И они опасались, что поэт не вернется в измученную гражданской резней голодную Россию.

Однако Есенин женился на американской танцовщице со всемирной славой Айседоре Дункан, удерживать которую навсегда в России они не имели права. Да тут еще такой скорбный случай – в апреле 1922 года в Париже умерла ее мать. Побывать на свежей могиле – долг и обязанность любящей дочери. И… момент для вывоза из голодной России Сергея Есенина.

Люди, отправленные Троцким и Лениным за границу в качестве эмигрантов и нелегально «раздувать пожар мировой революции», делали в Европе все возможное для того, чтобы она не показалась Есенину раем. Но когда миновали «разрешенные» на поездку три месяца, а он вместо возвращения собрался с Айседорой побывать в Америке, так называемая красная эмиграция предприняла самые радикальные меры, чтобы помешать ему в его планах.

Поэт видел и чувствовал это. Еще только на 41-й день своей поездки в Европу он писал из Висбадена Илье Шнейдеру:

«О берлинских друзьях я мог бы сообщить очень замечательное (особенно о некоторых доносах во французск<ую> полиц<ию>, чтоб я не попал в Париж. Но все это после, сейчас жаль нервов».

Нервы ему трепать будут на всем протяжении этого длительного турне. Чтобы одолеть возникшие в связи с доносами препоны, Есенину и Дункан, кроме всего прочего, пришлось повторно, уже за границей, зарегистрировать свой брак. Айседора стала «не Дункан-Есенина, а просто Есенина».

Встречаясь в Европе со своими друзьями и подругами, Айседора рассказывала им о своей работе в Москве, об успехах ее учениц. И вполне естественным было желание знаменитой босоножки показать своих воспитанниц за рубежом, в том числе и на своей родине. Этого она и стала добиваться. Таким образом можно было бы заработать средства на содержание школы пластического танца. Однако Наркомпрос 21 июля 1922 года постановил: «Гастрольную поездку Дункан в Америку признать нежелательной».

Не правда ли, забавное решение? Гражданку Америки всемирно известную танцовщицу Айседору Дункан не пускает на ее родину, в Америку, большевистская Россия, в которую она приехала с самыми добрыми намерениями!

Но дело, естественно, здесь не в Айседоре. И не в ее ученицах, которые через несколько лет под руководством приемной дочери Дункан – Ирмы с триумфом объехали весь американский континент. Главная задача большевиков состояла в том, чтобы не пустить за океан лучшего поэта России Сергея Есенина, не взбудоражить народ бегством из страны самых талантливых людей.

Однако Есенин и Дункан все-таки отправились в Америку. И вот с чем столкнулись там в первый же день, еще в порту Нью-Йорка. Свидетельствует сам поэт в очерке «Железный Миргород»: «…хочется скорей на берег, но… но прежде должны осмотреть паспорта… В сутолоке сходящих мы подходим к какому-то важному лицу, которое осматривает документы.

Он долго вертит документы в руках, долго обмеривает нас косыми взглядами и спокойно по-английски говорит, что мы должны идти в свою кабин, что в штаты он нас впустить не может и что завтра он нас отправит на Эллис-Аленд.

Эллис-Аленд – небольшой остров, где находится карантин и всякие следственные комиссии по приезжающим. Оказывается, что Вашингтон получил сведения о нас, что мы едем как большевистские агитаторы. Завтра на Эллис-Аленд… могут отослать обратно, но могут и посадить…»

Выручили Есенина и Дункан друзья Айседоры, которые послали в Вашингтон телеграмму президенту страны.

Таким простым, но иезуитским способом поэт из-под постоянной опеки чекистов попал под пристальное наблюдение соответствующих органов Америки. Вместе с Айседорой. А заодно и под предвзятое отношение к себе со стороны прессы всех политических направлений. В том числе и так называемой красной эмиграции.

Если в Европе Есенин сумел заключить несколько договоров на издание своих книг, а переводы его стихов на немецкий, французский и английский печатались в журналах (даже мариенгофские!), в Америке все это оказалось невозможным. Поэты-эмигранты Мани-Лейб, Давид Бурлюк (отец русского футуризма) и Абрам Ярмолинский с женой Бабет Дейч, пообещав Есенину в первые дни его приезда очень многое, вдруг надолго исчезли из виду.