Читаем без скачивания Что движет солнце и светила (сборник) - Николай Семченко

Луч фонарика выхватывал ящики с сухим песком, где хранилась морковка, натыкался на кочаны капусты, подвешенные за корни под перекладинами — так они, считай, до весны сохранялись свежими. И на горку картошки, засыпанную в углу, луч света тоже наткнулся: ничего необычного, всё в целости и сохранности. Но за стеклянными бутылями и банками с соленьями-вареньями что-то вдруг мелькнуло. Люба страсть как боялась крыс и мышей. Неужто там притаилась одна из этих серых тварей?

— Кис-кис! — позвала она. — Мейсон, лапочка, прыгай сюда! — и осеклась, потому что вспомнила: перед уходом садила кота в подполье. Сам он отсюда выбраться не мог. Значит, точно: кто-то сюда лазил и нечаянно выпустил Мейсона обратно.

Люба направила луч фонарика в глубь баночной батареи и услышала, как кто-то глубоко вздохнул.

— Кто тут есть? — спросила Люба.

Ответа никакого не последовало, но послышалось легкое, быстрое движение, и в ноги Любе выкатился серый мяч. Она удивилась: откуда тут ему взяться?

Мяч подкатился к ногам Любы, несколько секунд был неподвижен и вдруг, будто чего-то испугавшись, отпрянул в сторону и моментально взлетел на картофельную кучу.

Люба, как зачарованная, следила за этими кульбитами. Обычный мяч так вести себя никак не может. Скорее всего, это было какое-то живое существо.

Шар стоял неподвижно и, как показалось Любе, настороженно наблюдал за ней. Решив всё-таки выяснить, что это за штуковина такая скачет у неё в подполье, Люба тихонечко сделала один шаг, второй. Но не тут-то было! Шар вдруг подскочил, а из его середины высунулось что-то вроде длинного клюва.

Присмотревшись, Люба увидела: никакой это не клюв, а ехидный, острый нос, точь в точь, как у мультяшной старухи Шапокляк. Обнаружились и блестящие, с живыми искорками глаза. Они с любопытством сверлили Любу.

— Ты кто? — спросила Люба.

Неведомое существо не показалось ей злым или коварным. Более того, где-то в глубинах памяти шевельнулось смутное ощущение: давным-давно, когда была совсем маленькой девочкой, она уже встречала этот пушистый шар со старушечьим лицом.

— Кто ты? — повторила Люба.

— Суседка, — прошамкал шар. — Старые люди так меня назвали…

И вот тут Люба испугалась. До неё вдруг дошло: мало того, что в её собственном подполье завелось чёрт знает что, так она ещё и разговаривает с этим чудом-юдом. А что если этот шарик только с виду такой добродушный, вот изготовится да как хватит за ногу или в горло вцепится! И потом, говорящих шариков не бывает, разве что — в сказках и всякой фантастической муре, которую Люба откровенно не уважала. Это Саня любил книжки о далёких мирах, гуманоидах, НЛО и даже верил, что человек — не единственное мыслящее существо.

— Ой! Надо же! — сказала Люба и приложила ладонь к сердцу, которое норовило вырваться из грудной клетки. — Ты давно тут сидишь? Ой, что-то мне нехорошо…

— Я тут живу, — отозвался шарик. — Не надо меня бояться. Если б я чего плохого тебе хотела, то уже бы сделала. У меня, девонька, не заржавеет!

Люба, прижимая ладонь к груди, мало-помалу допятилась до лестницы и, как только коснулась её спиной, резво развернулась и стремглав взлетела наверх.

Сердце, казалось, подкатило к горлу и готово было вырваться на свет божий через рот. Задыхаясь, Люба закрыла подполье и дрожащей рукой перекрестила его.

— Боженька, миленький, спаси и помоги!

Это вырвалось само собой, откуда-то из глубин души. Она несколько раз повторила эту фразу, и цепкие коготки страха мало-помалу разжались и дали вздохнуть полной грудью.

Не привыкшая, как она говорила, «даром жечь свет», Люба во всех комнатах включила электрические лампочки и светильники. Если бы не ночь, то она, наверное, вообще выбежала бы на улицу и кинулась к соседям. Но темень её пугала, и, вообразив, что шар, назвавший себя Суседкой, подстерегает возле крыльца, она решила: будь что будет, дома и стены помогают.

В подполье было тихо. Мейсон, выгибая спинку, терся о Любины ноги и умильно заглядывал ей в глаза. Она нагнулась, погладила его короткую, густую шёрстку и совсем успокоилась: хоть не одна в доме, слава Тебе, Господи. И уж если кот ничего не чует и вроде как никого не боится, то, может, это чудо-юдо укатилось, растворилось, исчезло. Да и было ли оно? Возможно, почудилось, а?

Впрочем, Люба не верила в причудливые игры психики. Она воспринимала мир просто, ясно и без всяких усложнений, свойственных умничающим интеллигентам. А то, что на свете случаются порой чудеса, — это она принимала за правило. Его внушила ей бабка. И хотя Люба никогда в жизни не видела, допустим, лешего или домового, но тем не менее была готова к встрече с ними. Мария Степановна, царствие ей небесное, утверждала, что и её бабка, и мать, и сама она не раз соприкасались с чем-то таинственным, неведомым. Старые люди вообще считали, что нет ничего страшного в том, что в доме живёт суседко — домовой.

Вспомнив об этом, Люба подумала, что у неё в подполье, наверное, завелась домовиха. Вон как себя назвала: Суседка!

Бабка рассказывала, что домовиха, как и домовой, заведует избой, людьми, в нёй живущими, а также домашними животными и комнатными растениями. Тем женщинам, которых она привечает, домовиха заплетает косы, и расплетать их нельзя — рассердится, а тех, кого невзлюбит, трясёт до поту, спать не даёт, болезни насылает. А живёт она обычно у кедринки, которую плотники специально помещают в подполье под передним углом избы. Причём, обязательно произносится приговорка: «Вот тебе, мать-суседка, тёплый дом и мохнатый кедр».

Наверное, суседка — это совсем не жена домового, а какое-то особенное существо. Она почему-то нуждалась в кедринке — знать, не желала расстаться с этим деревом и, наверное, даже была когда-то вольным лесным духом, но что-то потянуло эту некошиху к людским жилищам. Как и всякая другая нежить, суседка стояла на грани между добром и злом, одинаково равнодушная и к тому, и к другому, что, однако, давало ей право быть как бы моральным воспитателем подопечных человеков: она наказывала за совершенное зло и поощряла добро.

Нежась в домашнем уюте, суседка не забывала и просторы некогда родной тайги. Люди потревожили её, согнали с насиженного места, повырубали любимые кедры, затоптали полянки с земляникой, выдрали железными совками брусничник, повыкапывали целебные корни и, о будущем не думая, засыпали живые родники. Что оставалось делать тихой, незлобивой лесной некошихе? Вот и поселилась на территории своих обидчиков.

Вспомнив бабушкины байки, Люба укрепилась в мысли, что у неё в подполье сидит самая настоящая суседка. Но почему некошиха показалась в своём настоящем обличье? К худу или к добру?

«К худу… К худу…»

Если бы Люба это услышала наяву, то, наверное, совсем бы с ума сошла. Но нет, фраза всплыла в памяти как бы сама собой. Она уже и забыла, что давным — давно, в ту ночь, когда ей исполнилось шесть лет, слышала этот тихий старушечий голос: «К худу…»

Ах, как она радовалась вечером, когда мама, таинственно улыбаясь, поставила на стол большую картонную коробку, крышку которой украшала яркая картинка с букетом роз и витиеватая — золотом! — надпись: «Поздравляем с днём рожденья!»

— Что это? — спросила Люба. — Как красиво!

— Торт, — засмеялась мама. — Самый настоящий торт! Специально заказывала нашей начальнице привезти его из города…

Мама работала на почте — принимала посылки, телеграммы, заказные письма и бандероли. Специальная машина увозила корреспонденцию в город. Иногда место экспедитора рядом с шофером занимала Нина Фёдоровна, заведующая почтовым отделением. Она отвозила своему городскому начальству какие-то отчёты, справки, счета.

Сначала Нина Фёдоровна отказывалась покупать торт: «Вот ещё! Растрясёт его в машине, или, чего доброго, крем от жары растаёт. Нет, такой деликатный товар не повезу…»

Но узнав, что Люба видела это лакомство только на картинках, Нина Федоровна расчувствовалась и привезла большую красивую коробку. Торт в ней был совсем небольшой, зато его украшали розочки из густого и вкусного крема, и был он посыпан цукатами, марципанами и засахаренными дольками мандарина.

Сколько потом в Любиной жизни было тортов — и не сосчитать, но тот, первый, был и вкуснее, и лучше всех!

Спать она легла вместе с новой куклой. Ночью что-то сдавило ей грудь. Люба подумала, что это новая игрушка и решила положить её на пол. Но рука наткнулась на короткую, густую шерсть

«К худу… К худу…»

Вообще-то, она так и не поняла, слышала этот голос наяву или он прозвучал в её мозгу. Напала на неё какая-то лихорадка, и звон в ушах, и всё тело обмякло. Неведомое существо оторвало от Любы свою лапу и скатилось на пол.

А тут бабушка как раз поднялась на локоть, чтобы посмотреть на будильник, тикавший на столике. Она боялась опоздать со своей смородиной на первый поезд, что в половине пятого утра шёл в город.