Читаем без скачивания Ящик водки. Том 3 - Альфред Кох

— Солженицын. Мы его сегодня уж немало цитировали. А вот сам факт, что он вернулся в Москву, в Россию, — как на тебя тогда подействовал?

— Я очень люблю Солженицына. Мне было приятно, что он приехал.

— И мне было приятно. А прежде, все те годы после 91-го, я думал — а чего ж он все не едет? Казалось бы, самое место ему на баррикадах у Белого дома… Но он, может, знал — как и многое угадал наперед, — что не очень он тут нужен. Этому народу. Который любит Жирика и Киркорова. И вот он тянул, тянул…

— Я его очень хорошо понимаю.

— Ну, мы — ладно. А массы его не понимали.

— Что такое массы? А Набокова массы понимают?

— Ну, Набоков — писатель, а Солж — политик и мыслитель. Он приехал, рассказал все умное, а ему говорят: ну и что?

— Вот я удивляюсь, вы меряете людей по их общественной значимости, как вас учили в учебнике «Родная речь».

— А тебя по каким учебникам учили? Не по тем же разве?

— Может, он просто помереть захотел на родной земле? Он раньше не ехал, потому что не чувствовал, что умирает. А в 94-м ему показалось, что он скоро умрет, и он вернулся. Захотел умереть в России.

— Но скажем и вот что: он не востребован.

— Ну и что? Я тоже не востребован, и что мне теперь, вешаться? Я востребован своими детьми, своей женой, близкими и любимыми людьми…

— Солж должен быть, к примеру, экспертом правительства…

— Почему?

— Потому что умный. Энергичный. Зрит в корень. Дает точную оценку явлениям и ситуациям. Не поддается на разводки. Не ловится на бабки. Не убедительно? Потому что все его прогнозы сбываются, наконец. Остальные-то вслепую идут, а этот знает, куда. Хорошо б иметь такого поводыря нашему начальству, которое как-то вяло руководит, и не сказать чтоб последовательно или хотя б эффективно.

— Может, в правительстве мудаки?

— Путин должен его вызывать на заседания в верхах и спрашивать: «А что думает товарищ Жуков? (Только вместо Жукова у него будет Солженицын.) Что, он еще не в курсе? А чего ж вы мне проект постановления суете, когда Александр Исаич его даже не видел? Все, идите по домам, двоечники, и к следующему уроку подготовьтесь получше».

— Значит, докладываю тебе. Ельцин хотел ему дать орден «За заслуги перед Отечеством». А Исаич обратился к нему с просьбой не вручать ему эту награду, потому что он ее не примет все равно, откажется — и тем поставит Ельцина в неудобное положение.

— Вот это красивый поступок! Причем он не стал дожидаться вручения, чтоб там устраивать шоу. А тонко поступил, аккуратно. Тонкий человек. О чем я тебе и толкую.

— Путин оказался хитрее. Он сам к нему поехал. А вот Исаич, говорят, принял его достаточно сухо. Разговаривать с ним фактически отказался. Поговорил перед камерой на общие темы, и все. А на приглашение нанести ответный визит вроде бы не откликнулся.

— А орден ему Путин туда привез? Так из кармана внезапно выхватить и — опа! — приколоть. И ничего уже не сделаешь, приплыли. Все.

— Да, незаметно на спину приколоть.

— И человек зашкваренный.

— Первой степени.

— Различной степени.

— С бриллиантами и бантами.

— Или так: «Я тебе, Солж, привез списки чекистов, которые мучили честных диссидентов. Что с ними делать? Погоны оторвать? Или того? Как скажешь, так и будет. Хочешь — расстреляю их к такой-то матери. У меня их тем более полно. И все они требуют, чтоб я их устроил получше…»

— Не, я думаю, он к нему приехал с другой речью.

— Типа — похвали меня, и все будет хорошо?

— Нет. «Ну что, старый козел, видал? Все равно наша взяла. Поэтому я тебе предлагаю: давай, чтоб атмосферу не портить, ты меня как демократического Президента прими и расскажи, как все замечательно. Вот ты орал на весь мир — КГБ, КГБ. А вот меня народ избрал! Не Сахарова какого-то, а меня. С этим народом надо только так. Ты слезу лил, жалел. А хули его жалеть?»

— И говорит: «А хочешь, я тебя еще раз посажу?»

— Думаю, не случайно были утечки в Интернете: типа Солж стукачом был в лагере…

— Это и при советской власти гнали. Кэгэбэшные утки. Хитрые такие.

— Помнишь, Сталин сказал Надежде Константиновне: «Ты сегодня вдова товарища Ленина, а завтра мы ему получше можем вдову подыскать, — если ты болтать будешь много лишнего». Так и тут — они его за Можай загонят и умрет он стукачом, а не великим писателем. Посадят его — и народ будет улюлюкать: «Смерть сталинскому жополизу!»

— Это кто — сталинский?

— А Солженицын! Так пресса подаст. (В момент написания главы Лесин был министром. А сейчас нет. Но влияние на процессы имеет. — Прим. авт.). Лесин даст команду — и нет великого писателя. Зато есть стукач.

— А— А— А! Пресса! Пресса — она может…

— Ну да. На легкой работе, лагерный придурок, и всего какой-то червонец отмотал. Не разговор.

— И жену бросил — тоже припомнят.

— Тоже — темка. И вообще он никакой не Солженицын, а Солженицер… Так они и расстались, придерживаясь нейтралитета.

— А вот еще у нас регистрация партии обманутых вкладчиков. В народных массах это все в одном ряду — приватизация, «МММ».

— Да пошел ты на хер! Ты меня с Мавроди сравниваешь! Мне не интересно настроение масс.

— Почему это — не интересно?

— А я так устроен. Мне не интересны мнения народных масс и вообще заблуждения. Я, как человек разумный, должен стремиться к истине.

— Ни хера себе. Ты же писатель! И вдруг декларируешь, что тебе настроения народных масс неинтересны.

— Мне правда интересна. Как сказал вышеупомянутый Солженицын, «а ищет сердце правды».

— Значит, ты не писатель, а философ и мыслитель.

— Народные, понимаешь ли, массы. Да если б в Средние века шарообразность Земли поставили бы на голосование, что б было?

— Хуже бы не стало.

— Но и лучше б не стало. Ты б вот не смог мобильным телефоном пользоваться. И космической связью. Если б считалось, что она плоская.

— Наоборот, так было б лучше: поставил антенну одну на всю Землю, и звони хоть из Китая.

— Но Земля-то на самом деле круглая! Она не подчиняется заблуждениям большинства! Антенна-то не работала бы. А ты в нее деньги вложил.

— А может, она б работала? Откуда ты знаешь! Ты что-то сильно умный сегодня, как я посмотрю!

Хит 1995 года — залоговые аукционы. Про то, как делили богатства страны, откровенно и беспристрастно рассказывает Кох. Свинаренко в этот год всего лишь путешествовал по планете и командовал первым русским глянцевым журналом.

Бутылка четырнадцатая 1995 год

— Алик! Чем ты занимался в 95-м?

— Я что, на допросе?

— Хорошо. Ты не на допросе. Хорошо! Протокол ведь не ведется… Разве только мы сами себя пишем… Ну да ладно, я скажу. Занимался я тем же, что и в предыдущий год. Глянцевым журналом «Домовой» занимался.

— А «Лучшее перо „Коммерсанта“ — это было уже в прошлом? К тому моменту?

— Да нет же. «Домовой» тогда был — не знаю как сейчас — в составе Издательского дома «Коммерсант».

— А в каком году ты последний раз написал в «Коммерсант»?

— В 99-м.

— А я — в 2003. Это была заметка про Ирак. Помнишь?

— Ну. Хорошая заметка была, бодрая. Так ты все-таки чем занимался в 95-м? Весь год залоговые аукционы проводил?

— Нет, они проводились один месяц. А к ним целый год шла подготовка. Версталась нормативная документация, выпускались всякие указы президента…

— А ты был кто у нас на тот момент?

— Первый зам председателя Госкомимущества. А начальником был Сергей Беляев.

— Что касается повестки дня, то есть года, то залоговые аукционы — самая интересная тема не только 95-го, но, может, и всей книги. Читатели ждут этого. Иные — со злорадством. Они говорят мне: «Ну-ка, ну-ка! И как же вы будете выкручиваться?» Вот ты меня обвиняешь, что я их поминаю всуе…

— А давай все-таки в режиме диалога действовать! Дай и я скажу. Вот ты считаешь, что это — кульминационный момент книги.

— Таково мнение ряда читателей. И они потирают руки в ожидании. Предвкушают.

— А, как мы отмоем черного кобеля? А я хочу сказать о своих ощущениях: мы же книгу не на потребу публике пишем, а для себя — мне кажется, дело писателей и война олигархов 97-го года…

— …были повеселее, да?

— Конечно! И для страны последствия были более значимыми. И в моей личной биографии это большее значение имело… После залоговых аукционов, какими бы скандальными они ни были, моя карьера даже пошла в гору — я после этого стал министром, потом вице-премьером… А после писательского дела я, напротив, пошел в отставку, получил уголовное дело… Поэтому субъективно события лета и осени 97-го года имели большее значение — для меня лично. Вот. И для страны, мне кажется, тоже. Потому что худо-бедно, а после залоговых аукционов образовался этот класс олигархов, который обеспечил приход Ельцина к власти в 96-м… А когда они переругались все в 97-м и началась эта война — все в конечном счете закончилось дефолтом, и я готов это доказать. Так вот, мне кажется, что кульминацией книги будет 97-й год. Хотя, безусловно, залоговые аукционы — яркое событие, обросшее своей мифологией, разделившее общество на две неравные части. Ярых сторонников и ярых противников. Так что, конечно же, об этом нужно говорить, и я готов выслушать твои претензии…