Читаем без скачивания Москва-Париж - Александр Жарких
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я их слышу, ну и чё?
Я не понял его слов и поинтересовался:
– Кого «их»?
– Ну их, «соловьёв» твоих грёбаных! С самого утра этих сук слышу, спать не давали. И что, мне теперь умирать, по-твоему? Из ноги осколок большой вытащили, операцию сделали, кость срастётся, домой скоро поеду… А ты про соловьёв пиз…ишь…
Я молча посмотрел на Валюту и догадался, что ему кто-то пересказал мои слова о соловьиных песнях в ушах. Видно было, что он считает мой рассказ о связи соловьёв с неминуемой смертью вымыслом.
– Но так было. Я знал ребят, с которыми это случилось. Шиллер и Клуни – это нормальные пацаны, и у них всё в порядке с головой было…
– Не, это всё пиз…ёшь какой-то! Ты здесь подожди, я сейчас в сортир слетаю, прижало мне очко что-то. И продолжим разговор… За такой базар вообще-то отвечать нужно!
Вот и получается, что я ответил. Жаль, что таким образом.
18. СМЕЛОСТЬ
– Комодом ко мне пойдёшь? – спросил взводный, окинув цепким взглядом мой боевой прикид, видимо, сразу «считав» по внешним признакам всю предысторию бойца на СВО. Было ощущение, что он мог бы «считать» и ещё глубже по моей жизни, просто не видел в этом такой необходимости. Азиатский прищур его монгольского лица выдавал в нём что-то эзотерическое и чуть ли не шаманское.
– Пойду, – сразу согласился я.
– Джамбо, братан! – мой новый взводный крепко пожал мне руку, притянув к себе. Мы обнялись. – Не парься, тут за тебя замкомбата словечко кинул. Пойдём, с пацанами познакомлю…
Я уже знал, что позывной у этого взводника был Монгол, хотя сам он пришёл в «Вагнер» откуда-то из Бурятии или из Тувы. Ну и взвод его с некоторых пор тоже стали называть «монголами». В общем, получалось, что «монголы» взяли, наконец-то, Париж.
Так начался мой очередной заход на передок после госпиталя. Заход, в котором меня должны были обнулить. То есть, расстрелять…
Мы уже находились в частном секторе Бахмута. Ещё в феврале музыканты зацепились за окраины Бахмута. В конце марта и апреле были одни из самых трудных сражений за город. Другие отряды начали сражаться в многоэтажной застройке, а нам путь в город преграждали украинские траншеи в лесопосадках и сплошь усеянное воронками от взрывов поле – последняя наша большая «открытка», которую только ещё предстояло преодолеть.
«Монголы» хорошо меня приняли в новом отделении. Почти все они уже побывали не в одном накате, получали ранения и сразу почуяли во мне «своего». Их тоже неоднократно перетряхивали и перетасовывали в связи с большими потерями личного состава. Поэтому особых вопросов моё командирство не вызывало, и после первого же боя в составе взвода было понятно, что я командир, который будет беречь своих пацанов, а не слепо выполнять команды «сверху».
Не первый раз меня назначали командиром. Я хорошо знал, что командиром на самом деле ещё нужно будет стать. Это примерно как стать вожаком своей стаи. Требуется правильно поставить себя в коллективе и снять любые напряги, связанные с этим. Необходимо самому показывать результат, к которому должны стремиться все остальные, взять и показать то, что нужно сделать, объяснить, что делается это так и вот так. И всё должно происходить «не на голосе», а по-дружески. И требовать от пацанов можно только то, что можешь сам.
Вот как, например, определить, кто будет по-настоящему воевать, а кто нет? Мне легко было это сделать. Большей частью – по глазам. Я видел много глаз на войне. И если в глазах начинает просвечивать едва уловимая пустота, значит, почти наверняка этот воин будет никудышним. А если в глазах горит ярость, неважно, как выглядит у него всё остальное, это боец!
И не нужно ни к кому лезть с расспросами о криминальном прошлом и статье, по которой он отбывал наказание. Всё, что было до этого, не имело значения. К чёрту биографию! Каждый из нас начинал на войне жизнь с чистого листа, и что там было начертано на предыдущих страницах, можно было не читать. Про человека всё становилось понятно в первые дни и недели после пересечения «ленточки».
Почти у всех моих ребят эта злая и искренняя искра стремления к свободе в хитроватых зековских глазах оставалась не до конца растраченной. Она не смывалась из их глаз даже из-за ощущения собственной обречённости и приступов равнодушия к происходящему. Но некоторые, особо одарённые пацаны в нашем отделении не могли не заметить и моё собственное состояние, – ярость, смешанную с усталостью на грани срыва, но не захотели заморачиваться этим, ведь старшим меня назначил сам Монгол. А он всегда знал, что делает. Наверное, многие из них сами были близки к такому состоянию. И не мудрено, когда каждый день у тебя в расписании война.
И опять же я человек, наверное, такой, если вокруг неправда и образуется что-то неясное и непрозрачное, меня изнутри начинало выворачивать… Вот почему, например, нам не предлагали ротацию? Если бы мы ушли тогда на несколько дней на оттяжку, может и не случилось бы всего того, что произошло. Накопленная эмоциональная усталость на нервяке – страшная вещь.
Хотя, если у тебя чуть не каждый день штурмы, какие могут быть ротации и помывки? Салфетки есть спиртовые, обтёрся – и хорошо. Там, в районе Бахмута, помню, находили много всего. Бухла было хоть залейся, хоть облейся. Бутыли со спиртом нам попались какие-то трёхлитровые. Больше ничего и не надо: намочил тряпочку аккуратненько, протёрся спиртом, чтобы у тебя никаких потёртостей не было, грибков всяких, лицо-руки протёр, подмышки, пах, ноги. Запускали спирт по кругу в этих целях, чтобы все видели, потому что бухать никак нельзя. А подогреть что-либо на спиртовке и обмыться – это самое нужное дело. Если загниёшь физически, можешь потом и морально испортиться…
Мы несли что-то уж слишком большие потери, и мне приходилось бегать в штаб и буквально рассказывать, что можно было сделать не так, объяснять и спорить при принятии решений. Я не боялся скандалов и пытался доказывать свою правоту.
Когда я попал в этот отряд, то почти сразу заметил, что частенько командиры врали о текущей ситуации. Доходило до того, что они докладывали о взятии позиции, чего в действительности ещё не было. И это, очевидно, приводило к
