Читаем без скачивания Краш-тест (СИ) - Рябинина Татьяна

- Ждать!

Я улыбнулась, губа тут же напомнила о себе. Максим потянулся ко мне и тут же с досадой сдвинул брови.

- Ну что за черт, даже не поцелуешь тебя толком.

Фокин, поехали уже, а? Или ты не в курсе, что губы не единственное место, которое можно целовать?

Озвучивать мысль я не стала, но он понял. И резко взял с места.

Лесную я не то чтобы совсем не любила, но и позитивных эмоций она у меня не вызывала. Ассоциации были, пожалуй, с унылой февральской простудой. Впрочем, сейчас, снежным новогодним вечером, Кантемировская выглядела даже симпатично.

Максим остановился у старой кирпичной пятиэтажки.

- Хибара, конечно, так себе, но не было времени искать. Хотелось свалить побыстрее, и чтобы до работы не очень далеко. А попадалось или за хреналион денег, или совсем убитое. Или на выселках, причем с южной стороны.

По лестнице, пахнущей кошками, мы поднялись на второй этаж, вошли в тесную прихожую. Раздеваться там можно было только по очереди – чтобы не мешать друг другу. Едва дождавшись, когда я сниму сапоги и надену прихваченные из дома тапки, Максим притянул меня к себе.

- Нина, - прошептал он, опускаясь губами от уха к ямочке под горлом, - Ниночка… Мне это снится?

= 30.

А Новый год мы чуть не проморгали. Или можно было бы употребить любое другое выражение, гораздо менее приличное. Зачем, спрашивается, я платье выбирала? Могла бы в домашних штанах ехать, все равно через пару минут после того, как мы вошли в квартиру, его на мне уже не было. Потерялось где-то еще в прихожей.

Максим подхватил меня на руки. Обняв его за шею, я шепнула на ухо:

- Пуп не развяжется?

- Своя ноша не тянет, - возразил он и добавил в ритме марша: – Вдруг какой-то паучок-старичок нашу муху в уголок поволок.

- Эй, старичок-паучок, где у тебя тут свет включается? – спросила я, когда Максим втащил меня в темную комнату.

- Ты уверена, что стоит?

- Фокин, - я вцепилась ногтями ему под ребра, - если ты сейчас скажешь, что стесняешься и вообще предпочитаешь в темноте под одеялом, лучше отпусти, я домой поеду. Не этого я ждала миллион лет.

- А что, в офисе было похоже, что я стесняюсь? – его рука проделала рискованный маневр, категорически опровергающий мое предположение. – Просто фиговато тут. Не то это место, где бы я хотел с тобой в первый раз.

- А это все равно уже второй, так что ты в пролете. Включай давай, я хочу тебя видеть.

Комната действительно оказалась так себе. Не бомжатник, конечно, скорее, как номер третьеразрядной гостиницы. Разложенный диван, застеленный и накрытый покрывалом, по ширине был не больше кровати-полуторки. Вокруг стояли сумки и еще какие-то вещи.

- Стой-ка! – не успел Максим сгрузить меня на жалобно скрипнувший диван, как я вскочила и подбежала к окну, где из-за гоночного велосипеда торчал сноуборд. – Ты что, тоже на доске катаешься?

- И ты? – невнятно прозвучало из-под джемпера, который он стаскивал через голову.

- Плохо, - призналась я, разглядывая доску. – Года три уже не стояла.

На самом-то деле не стояла потому, что Герман закатил мне знатную истерику, когда мы ездили на Игору – горнолыжный курорт под Питером. Сам он катался как раз на горных лыжах, и ему показалось, что инструктор-сноубордист гладит меня по филейной части, показывая, как лучше делать разворот. С тех пор желания не возникало. Наверно, совсем уже забыла, как это.

- Да иди ты сюда уже, - Максим сдернул с дивана покрывало и сел на край. – Или тебе доска интереснее, чем я?

- Ну ты сравнил! – возмутилась я. – Это же доска!

Я подошла к нему – медленно-медленно. Сожалея, что белье на мне, скажем так, не самое-самое, чтобы ах какое. Не успела переодеть. И вспомнила рассказ приятельницы Оли о ее незадавшемся служебном романе.

«Представляешь, Нинка, - рассказывала она, - я по нему год с ума сходила. А он даже в мою сторону не смотрел. И вдруг заваливает ко мне в кабинет. Типа за справкой. И дверь на ключик закрывает. Изнутри. И начинает меня дико целовать. И руки под юбку тянуть. А на мне байковые розовые панталоны, как бабки носят. С начесом. Почти по колено. Тогда морозы были под тридцать, жалко придатки-то. Ну… в общем. Извини, говорю, но у меня… это. Так ничего у нас и не вышло. До сих пор жалею».

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Я стояла между коленями Максима, а он всю эту беду с меня снимал. И улыбался – совсем не так, как обычно. У меня и так от его улыбки всегда дух захватывало, а уж сейчас… Глаза у него горели от нетерпения и предвкушения, и я тонула в его взгляде – то, чего мне так не хватало в ту ночь… которая, казалось, была так давно.

А еще я потихоньку его разглядывала. Ну что поделаешь, слабость у меня к красивым мужским торсам и задницам. Не совсем чтоб были качки, но с рельефом. Чтобы рука сама тянулась обвести его. У Максима с этим все было в порядке. Не атлет, конечно, да и где ему с таким режимом работы по качалкам бегать, но очень даже очень. Рука, в общем, тянулась, да. И я не видела причин ее удерживать.

А вот задница как раз вызывала вопросы – хотя бы уже потому, что сидела на диване, да еще обтянутая джинсами. Тогда как я стояла перед ним полностью обнаженная.

- Ну и? – поинтересовалась я.

Тональность его улыбки несколько поменялась – стала смущенной.

- Ты ржать будешь, - он закусил губу и опустил глаза.

- Насколько я помню, ничего там особо смешного не было. Все в полном порядке. Во всяком случае, на ощупь. Или у тебя там татуировка похабная?

- Ну смотри, я тебе предупредил, - Максим отодвинул меня, встал и начал расстегивать ремень. – Я, знаешь ли, ничего подобного не планировал. И не ожидал.

Когда он снял джинсы, я захохотала и рухнула на диван. На нем были фиолетовые семейные трусы с Лунтиками.

- А помнишь, как ты мои в больнице обстебал? Со скелетами? Это тебе обратка прилетела.

- Все уже, не над чем больше смеяться, - проворчал Максим.

Я повернулась к нему – и шутки закончились. Он наклонился надо мной, и я потянулась в истоме, отдавая себя его поцелуям и ласкам. И если о чем-то жалела, так только об одном: что проклятая губа не позволяет целовать его в ответ так, как мне бы хотелось.

Теперь все было иначе – без спешки, без чувства вины, без горького «что потом?». Это было настоящее счастье – казавшееся невозможным, долгожданное и все же неожиданное. Каждое его прикосновение отзывалось во мне горячей волной удовольствия, острого, сладко мучительного, нестерпимого. И все равно хотелось большего. Стать единым целым, слиться в одном порыве, проникая, растворяясь друг в друге.

Сбившееся дыхание, пересохшие губы, проступившая испарина. Движения – навстречу, ближе, еще ближе. Тело, сжавшееся в тугую точку за секунду до того, как по нему пробежит сверкающей спиралью судорога наслаждения, а под закрытыми веками вспыхнет ослепительное пламя.

Ленивые, расслабленные ласки – узнавание, изучение друг друга. Ласки, которые постепенно снова становятся жадными, лихорадочно нетерпеливыми, потому что никак не насытиться, не остановиться.

- Без десяти двенадцать, - с удивлением сказал Максим, посмотрев на телефон, когда мы в очередной раз с сожалением оторвались друг от друга. – А шампанское мы в холодильник поставить забыли.

Он встал и пошел на кухню, а я с удовольствием отметила, что с задницей у него тоже все окей. И что я, кажется, снова его хочу. Да что там кажется, определенно хочу. Кошмар…

Шипение, хлопок, энергичный возглас. Хлопнула дверца холодильника, Максим вошел с двумя стаканами, в которых шампанское пенилось где-то до половины.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

- Извини, я очень старался, но… Мою кухню завтра тоже придется оттирать. Это все, что осталось. И бокалов нет. Теплое, зараза. Но я льда бросил.

Я втайне порадовалась, потому что пропущенная таблетка занозой сидела в памяти. Пара глотков – еще ладно. И объяснять не придется, почему так скромно. Я твердо решила, что не скажу ничего, пока все не выяснится. А если обойдется, то и вообще не скажу.