Читаем без скачивания Синий аметист - Петр Константинов

— Извините, что я вас беспокою, — сдержанно улыбнулся Грозев, усаживаясь на стул, предложенный Софией. Он пристально посмотрел на Софию — она выглядела осунувшейся, что-то в ее облике изменилось. — Мне очень нужно поговорить с вами, поэтому я попросил столь срочной аудиенции.

Девушка присела на низенькую табуреточку возле дивана. На нее с портрета строго смотрел Аргиряди, запечатленный лет двадцать назад каким-то странствующим итальянским художником.

— Слушаю вас… — молвила тихо девушка.

— Мне бы хотелось объяснить вам все более обстоятельно и спокойно, — начал Грозев, — но у меня нет ни времени, ни возможности. Так что буду с вами прям и откровенен. Прошу вас только не удивляться тому, что я вам скажу. Я все обдумал и считаю, что у меня есть все основания так поступать. — Он умолк. Вынул из кармана сигареты.

— Вы позволите?…

— Разумеется… — София поставила перед ним пепельницу.

Грозев достал сигарету, повертел ее в руках и лишь после этого закурил. Как будто он никак не мог решиться произнести нужные слова.

— Видите ли, — начал он, — мне крайне необходим предмет, который хранится у вас, но вам он абсолютно не нужен. Этот предмет может сослужить исключительно большую службу одному моему другу.

София смотрела на него недоумевая.

— Что вы имеете в виду?

— Я вам объясню, — Грозев сильно затянулся. — Речь идет о паспорте, который забыл у вас ваш итальянский гость.

— Вы хотите получить паспорт Игнасио Ландуззи? — изумленно вымолвила София.

— Да, мадемуазель…

— Но я не понимаю, зачем он вам.

— Не беспокойтесь, этот документ не будет использован в грязных или корыстных целях…

— Но почему бы вам не поговорить с отцом… Почему вы обратились именно ко мне?

Глаза ее горели беспокойным огнем. Она не могла скрыть смущения.

— С вашим отцом я не могу говорить по данному вопросу. Могу просить лишь вас, — твердо сказал Грозев.

София встала. Щеки ее пылали. Она изо всех сил старалась сохранить самообладание, хотя краешек кружевного платочка в крепко сжатых руках подрагивал, выдавая сильное волнение.

— Господин Грозев, — заявила девушка, — я ничего не делаю без знания моего отца.

Борис тоже поднялся.

— Это неправда, мадемуазель… — Он был спокоен. — Вам приходилось совершать поступки, о которых ваш отец не имеет представления. Поэтому я и обращаюсь к вам.

София вздрогнула и подняла голову. В сумраке глаза ее странно блестели.

— Что Вы хотите этим сказать?

— Ничего, если вам это неприятно.

— Напротив, — голос девушки зазвенел. — Я настаиваю, чтобы вы объяснили свои слова.

— Просто я вам напоминаю, что во время восстания в Загребе в кассу босненских повстанцев были внесены десять золотых лир от Софии Аргиряди, и думаю, что отец ее не знает об этом.

София молчала. В глазах ее читались обида и горькое разочарование.

— Так вот вы какой… — медленно вымолвила она. — Губы ее дрогнули. Лицо выражало холодное презрение. — Так вот чем вы занимаетесь… Наверняка вы и турецкий шпион…

Она вся дрожала от возмущения. Перед ним была другая София — незнакомая, но гораздо более близкая, чем раньше. Это взволновало его. Он невольно шагнул вперед. Но София резко отшатнулась, спрятав руки за спиной.

— Как вы ошибаетесь, — покачал головой Грозев. — Я — не турецкий шпион, но в данном случае это не имеет абсолютно никакого значения, может быть, даже к лучшему, что вы так думаете. Но хочу вам сказать, что ваша услуга окажет неоценимую помощь людям, страдающим за свой народ, которых, смею надеяться, вы в душе поддерживаете.

София оперлась о стену, чтобы не упасть. Она пыталась вникнуть в смысл только что услышанного. Столь неожиданный оборот отнял у нее последние силы, сделал беспомощной и жалкой. Голова раскалывалась от невероятных догадок и предположений. Ей очень хотелось убежать от этого человека. Но вместе с тем в душе рождалось радостное, светлое чувство. Неясное предчувствие не обмануло ее. В это мгновенье в ее жизни что-то кончилось, и девушка смутно ощущала, что она ждала этого всю долгую тревожную весну.

Ей хотелось повернуться лицом к стене и горестно, по-детски, заплакать. Но, сдержавшись, София посмотрела на Бориса и чуть слышно вымолвила сухими от волнения губами:

— Подождите здесь… Сейчас я вам его принесу…

И поспешно вышла из комнаты.

11

В конце июня в Пловдиве стояла небывалая жара. После долгой дождливой весны лето началось бурно, сразу обрушив на землю с безоблачного, белесого от зноя неба щедрый поток солнечного света.

Между тем события быстро сменяли друг друга. Предположение Амурат-бея о том, что форсирование Дуная у Галаца лишь ловкий маневр русских, подтвердилось. После вступления на территорию страны отряда генерала Циммермана основные турецкие силы устремились на северо-восток, ослабив тем самым линию Плевна — Тырново — Шумен.

Немаловажную роль в создавшемся положении сыграл и сам Дизраэли. В начале июня Англию залила волна антирусских настроений. Газеты взахлеб сообщали о тайных переговорах между Горчаковым v Веной, яростно нападали на Гладстона, публикуя «доказательства» подкупов, предлагаемых русским консулом князем Церетелевым журналистам и газетчикам, освещавшим события, связанные с болгарским восстанием. Эта кампания приобрела невиданно широкий размах. Публиковалась документы и факты самого разного значения Даже была получена тайная депеша от английского посла в Петербурге лорда Лофтуса, в которой сообщалось, что Горчаков в растерянности и что предстоит созыв новой международной конференции по так называемому Восточному вопросу. По сути именно тогда Дизраэли приступил к разработке англо-австрийского пакта, направленного против России. Того самого, о котором с такой надеждой говорил Стефан Данов. Столь неожиданное затруднение способствовало укреплению позиций «умеренных» сил в России, возглавляемых министром иностранных дел Горчаковым, которые настаивали на решении болгарского вопроса путем переговоров и совместных действий великих сил. Александр II сделал вид, что он согласен дать гарантию, что русские войска в ходе военных событий не пойдут южнее Стара-Планины. Но никаких официальных шагов за этим не последовало, а царь сразу же отбыл в Валахию и Молдову, где дислоцировались полки русской армии.

Пока царь двигался на юг, Дизраэли выступил с предложением, чтобы Англия вела войну с Россией на Черном море, а на суше чтобы сражалась австрийская армия. Вена не могла принять это предложение. Дизраэли решил выждать.

Вот в такой ситуации русские нанесли неожиданный для всех удар: ранним утром 15 июня они форсировали Дунай у Свиштова. Всего пять часов понадобилось шеститысячной армии, в состав которой вошли и первые отряды болгарских ополченцев, чтобы достичь противоположного берега. 15 июня умолкли в своих кабинетах дипломаты и резиденты. Война в белых перчатках закончилась. Стрекот телеграфного аппарата был заглушён грохотом орудий. Все надежды на крутой поворот событий рухнули. Началась освободительная для Болгарии война.

В результате жестоких кровопролитных боев в первый же день был взят Свиштов. Отсюда передовой отряд из пятнадцати тысяч человек под командованием генерала Гурко устремился к Стара-Планине. И спустя всего несколько дней победителей встречал старопрестольный град Тырново. Пришла долгожданная свобода. Ликование охватило всех жителей северной равнины. Радостная весть перенеслась через хребет Стара-Планины и молниеносно распространилась по всей Фракии. Можно утверждать, что жители Пловдива узнавали новости почти в ту же минуту, когда ее выстукивал телеграфный аппарат в мютесарифстве. Они распространялись по невидимым каналам, густой сетью покрывавшим почти всю эту еще порабощенную землю. Эти вести заставляли сердца биться сильнее, и радостью светились глаза людей.

Быстрое продвижение отряда Гурко приводило в ликование всех уцелевших членов революционного движения в городе. Но вместе с тем они испытывали отчаяние от того, что верные люди все еще бездействовали, а бывшие очаги бунта превратились в пепелища.

Грозев с восторгом воспринял известие о предстоящем прорыве отряда Гурко. Вечерами он стоял у окна своей комнаты в доме Джумалиевых, устремив взор на далекий силуэт Стара-Планины, и впервые горы казались ему иными: более близкими и могучими, ласково свесившимися над южной равниной. С каждым днем он все больше убеждался в том, что настало время решительного удара, который повысит дух народа, укрепит его веру, заставит почувствовать, что прошлогодний разгром не уничтожил все силы освободительной борьбы, и вместе с тем заставит турок серьезно встревожиться за судьбу тыла.