Читаем без скачивания Политическая и военная жизнь Наполеона - Генрих Жомини

Способы для уничтожения этого зла, разрушающего представительную и избирательную державу, более или менее затруднительны, смотря по положению, в которое она приведена прежними событиями. С первого взгляда кажется самым простым и естественным средством, вверить Законодательному корпусу право исправить конституционную хартию. Но, придерживаясь этой системы, не должно ли опасаться, что совещательные сословия, желая ограничить исполнительную власть, станут пользоваться всяким случаем уничтожать ее, что каждый день будут являться новые честолюбцы, и что наконец неприязненные столкновения двух властей ниспровергнут вскоре первоначальные учреждения. Если же, напротив того, вверить исполнительной власти это право изменений, то не увеличится ли опасность, и налагая оковы на совещательные собрания, не принудят ли их под предлогом общественного блага к самоуничтожению, подобному тому, которое разрушило 18-го фруктидора Законодательный корпус? Притом, какую доверенность может внушить договор, существование которого зависит от произвола правительствующих лиц, которых обязанности в нем едва означены, а власть весьма неопределенна?

Если бы, избегая этих двух опасностей, вверили охранение конституции третьей власти и вместе с тем возложили бы на нее введение больших преобразований, требуемых нуждами и желаниями всего народа, то нетрудно предвидеть, что цель не была бы достигнута; исполнительная власть, распоряжающаяся государственною казною и армиею, заключающая союзы и раздающая места, будет неминуемо управлять этою новою властью, или вскоре придет с нею в столкновение. Каковы бы ни были последствия этой борьбы, они всегда будут гибельны потому что государственный удар против этого собрания сделается неизбежным, если оно не согласится добровольна принять недостойную роль Тибериева сената, или, на против того, не овладеет верховною властью, как некогда мятежный сенат в Стокгольме.

Эта истина, выведенная из многих опытов, служит доказательством, что представительное правление, зараженное духом безначалия, не может быть подвержено переменам без того, чтобы не приводить ежеминутно в опасность свободу, или не потрясать государство учреждениями, рождающими то зло, которое хотят искоренить.

Но когда учрежденная для этого власть не представляет в пользу исправлений почти никакого ручательства, то необходимо должно прибегнуть к переворотам, производимым штыками. Это средство хотя не менее ужасно, но применение его не всегда было гибельно для народов, к нему прибегавших. И в самом деле, что бы ни говорили против этого политики, которые хотят подвергнуть ход государственных дел неизменным правилам, но разгон парламента Кромвелем, Стокгольмского сената Густавом III и 18 брюмера, служат доказательствами, что употребление вооруженной силы в великих опасностях, угрожающих народу, также может быть признано одним из спасательных средств. Впрочем, если мое мнение и подкрепляется этими важными историческими событиями, то еще остается вопрос, через кого и в каких обстоятельствах должно прибегать к этим мерам, чтобы не сделать их в тысячу раз ненавистнее, нежели все зло, происходящее от ошибочных учреждений, или чтобы не довести народа до отвратительных переворотов римской империи во время ее падения. Так как я не намерен углубляться в подробности относительно гражданского права, то ограничусь лишь теми замечаниями, которые необходимы, чтобы справедливо оценить событие, которое считаю долгом представить с некоторыми подробностями.

В то время, о котором мы говорим, вся Франция требовала рассмотрения конституции и уничтожения множества законов, введенных исступленными собраниями. Общественное мнение отвергало эту Директорию, которая, в продолжение двухлетнего управления своего, произвела только одни бедствия, которая 18-го фруктидора и 22-го флореаля явилась с властью деспотическою, а 30-го прериаля показала всю низость и ничтожество свое. Постыдные споры, ежедневно рождавшиеся в совещательных собраниях, также уже наскучили, а постоянно неприязненное положение их против исполнительной власти заставляло желать более определённого равновесия между высшими присутственными местами республики. Сийес, занимавший три месяца высшее правительственное место, следил наблюдательным оком за общественным мнением. Известный не только хорошим успехом своих дипломатических поручений, но и способностью в делах управления, он, сверх того, обладал еще народностью, которую приобрел первыми своими сочинениями; он составил план, по которому существовавшие высшие правительственные места должны были замениться правлением, имеющим более силы и единства, которое в особенности обеспечило бы права и собственность граждан. Он желал этого тем более, что якобинцы, недовольные закрытием манежа, уже явно нападали на него в своих журналах и требовали, чтобы советы объявили выбор его недействительными противным правилам конституции: некоторые полагали, что он хотел возвести на престол одного из Брауншвейгских принцев, и что поездка его в Берлин не имела иной цели. Другие же думали, что этот хитрый изобретатель конституций готовил собственно для себя пожизненное президентство республики. Предприятие это, конечно, было опасно, однако возможно; потому что вся Франция была некоторым образом в заговоре, и сами члены директории содействовали к разрушению здания, которое поддержать были уже не в состоянии. План Сийеса был скоро принят многими членами Законодательного собрания, и в особенности совета старейшин; одних побуждало обманутое честолюбие, других желание иметь вес в государстве; наконец, благоразумнейших страшила мысль, что при множестве препятствий ход государственных дел непременно должен остановиться. Напротив того, совет пятисот, считавший еще в числе своих членов многих ревностных республиканцев, несмотря на то, что был очищен в знаменитый день флореаля, не хотел согласиться на перемены, клонящиеся к уничтожению конституции III года. Между тем, озаренный славой, которой я покрыл все мое семейство, и движимый пронырливым нравом своим, не изменившимся и впоследствии, брат мой Луциан, президент этого совета, сумел составить в нем сильную партию.

Человек, на которого Сийес более всего надеялся, был Талейран, под начальством которого он находился во время посольства своего в Берлин, когда Талейран заведовал портфелем иностранных дел. Кроме согласия в образе мыслей, бывший министр горел нетерпением отмстить за клевету, жертвой которой он стал несколько месяцев тому назад. Только блистательным торжеством мог он приобрести прежнее уважение, и для этого готов был на все решиться.