Читаем без скачивания Политическая и военная жизнь Наполеона - Генрих Жомини

Я только и ждал этой минуты, чтобы отмстить за множество перенесенных мною обид. Между тем Луциан, желая придать моему поведению по возможности законный вид, произнес речь к войскам, в которой объявил им, что представителям народа угрожают кинжалы бунтовщиков, и что он в качестве председателя, просить их содействия, для изгнания непокорных из совета.

На эту речь, которую он заключил обыкновенным восклицанием: «Да здравствует республика!» Солдаты отвечали криком: «Да здравствует Бонапарт!» Двадцать гренадер вошли в залу, и командовавший им и штаб-офицер предложил депутатам выйти вон. Прюдон, Бигонне и генерал Журдан сослались на конституцию, и, обратившись к гренадерам, стали упрекать их в неисполнении своего долга; солдаты, узнав Журдана, который еще незадолго перед тем водил их к победам, изумились и остановились в бездействии. Безделица могла уничтожить наше предприятие. Но тут Мюрат все кончил, объявив, что законодательный корпус распущен. Загремели барабаны, показались новые войска, и в одно мгновение зала, в которую ворвался целый батальон, была оставлена депутатами.

Старейшины узнали о случившемся от убежавших. Совету не было еще известно, чем кончится этот день, когда некоторые из числа пятисот явились и объявили о насилии, против них употребленном. Не беспокоясь об их участи, комиссия, едва за несколько минут составленная, только и ожидала этого известия, чтобы потребовать отсрочки законодательного собрания и образования временного консульского правления. Этот поступок был противозаконен: подобная мера должна была быть предложена советом пятисот. И потому закрыто было заседание на несколько часов, чтоб отыскать членов этого совета.

В 9 часов собралось в оранжерее достаточное число депутатов, и Луциан, объявив совет довольно полным, открыл заседание, Членов оппозиции почти вовсе не было, а малое число находившихся тут республиканцев было объято таким страхом, что ни один из них не осмелился произнести ни слова против различных сделанных тут предложений. Вскоре Шазаль предложил проект закона, составленного с согласия старейшин, который был поддержан всеми зачинщиками заговора, и единодушно принятого. Главные его статьи состояли в уничтожении Директории, в ссылке объявленных демагогами депутатов (в числе 61), в поручении исполнительной власти мне, Cийecy и Рожеру Дюко в звании консулов республики, в отсрочке законодательного собрания на три месяца и составлении двух временных комиссий из обоих советов, чтобы без замедления произвести в одной из них перемены, которые предполагалось сделать в органических, основных постановлениях конституции, а другой образовать гражданское уложение. Этот закон тотчас был утвержден старейшинами, и оба совета закрыли в 5 часов утра это долгое и бурное заседание, приняв клятву в верности от новых правителей Франции. В продолжение этой двухдневной борьбы жители столицы были совершенно спокойны. Привыкнув к политическим бурям и мало доверяя обещаниям свободы, которыми осыпали их демагоги, они радовались происшествию, обещавшему лучшее будущее. Никто не заботился о судьбе конституционной хартии, столько раз уже нарушенной и слишком слабой для обуздания духа партий, никто не сожалел о членах высших государственных мест, потерявших всю доверенность и любовь народа, и каждый напротив, казалось, ждал наступления лучших, счастливейших дней. Дворянство и духовенство, эти естественные приверженцы всякого правительства, приближающегося более к монархическому, видели в новом образе правления конец своим бедствиям; купцы — восстановление кредита; покупщики народных имений — обеспечение своей собственности; войско — конец поражениям; словом, все народонаселение ожидало нового века благоденствия и безопасности. Уничтожение ненавистных законов аманатства и вынужденного займа вскоре оправдали отчасти эти счастливые ожидания, и с этого времени во всех классах народа начала мало-помалу восстановляться доверенность, которая, казалось, навсегда была потеряна.

Моро удовольствовался в этот день тем, что под моим главным начальством командовал батальоном, с которым он и был направлен к Люксембургскому дворцу; эта роль согласовалась также дурно с ролью республиканца, которым выставлял он себя во многих случаях, как и с предложениями восстановления королевского престола, которые Бурбонам угодно было приписать ему в 1843 году.

По уничтожении советов они были замещены законодательной комиссией; сверх того, особенному комитету было поручено составить новую конституцию. Сийес одарил нас своим проектом великого избирателя, который имел бы право выбирать двух консулов и сменять их, в случае, если они дерзнут употребить во зло данную им власть. Один из этих консулов должен был управлять политикою и военным ведомством, другой внутренними делами. В самом этом подчинения общественного управления двум независимым друг от друга консулам заключалась уже нелепость: как будто внутреннее управление не имеет влияния на мир или войну, а победы, или выгодные договоры не касаются внутреннего управления государства? Но забавней всего был этот избиратель без власти и силы, имевший право руководствовать и сменять консула, командовавшего армией в полмиллиона.

Очевидно, что Cийес готовил для себя эти постановления; он полагал, наверно, быть этим всемогущим избирателем и управлять всем, без труда и ответственности со спокойствием каноника. Этот род далай-ламы не приличествовал такому воинственному народу, как французы; и еще менее народу, глубоко погрузившемуся во все бедствия неслыханной революции и внешней и внутренней войны, беспримерной в летописях истории.

Я выставил эти недостатки, и предложил избрать первого консула как верховного правителя и двух других, как совещательных членов. Предложение это было одобрено к большой досаде нового Ликурга, обманувшегося в расчете. По всей справедливости, первая роль принадлежала мне; и для избегания всякого соперничества я старался, чтобы товарищи мои были избраны не из военных и не из честолюбцев; мне удалось заставить выбрать Камбасереса и Лебрена(4). Первый из них был известный ученостью законовед, а другой просвещенный административный человек: оба люди деловые, но без сильной воли, словом точно такие, каких мне было надобно.

Министерство получило следующий состав: военным министром сделан был Бертье [в апреле этот портфель получил Карно, сдавший его обратно Бертье, по возвращении сего последнего из Италии]; министром иностранных дел Талейран, который был однако же назначен целым месяцем позже; я с ним еще не помирился за то, что он не хотел ехать в Константинополь, чтобы оправдать нашу египетскую экспедицию. Финансы поручил я Барбе-Марбуа и Годеню; морским министерством управляли попеременно Бурдон, Форфе и Декре; министерством юстиции Абриаль, а после Ренье; министерством внутренних дел сначала правил Лаплас, потом брат мой Луциан, сдавший его Шапталю(5); полиция не могла миновать неизбежного Фуше; важное место государственного секретаря, бывшее некоторым образом средоточием всех ветвей управления, было отдано Маре, соединявшему в себе способности государственного человека с познаниями дипломата, прошедшего революцию безукоризненно. Общий голос дал мне первое место в государстве. Сопротивление, которое мне противопоставляли, не беспокоило меня, потому что происходило от людей, не имевших веса в общественном мнении. Роялисты не показывались, видя, что их предупредили. Масса народа, убежденная в том, что революция нашла во мне надежнейшую поруку, имела ко мне доверенность. Я был могуч только тем, что сделался первым защитником созданных ей выгод; заставив ее идти назад, я бы поставил себя в положение Бурбонов.