Читаем без скачивания Пещера и тени - Ник Хоакин

Приглядевшись, он понял, что то госпожа и двенадцать ее прислужниц, ибо сии последние окружали ее заботой и повиновались ей, она же была в самом центре веселья. И все они были нагими, как в Эдеме. Сальседо же наибольше восхищался сею главною фигурою. Не в силах долее сдерживать себя, вышел он из укрытия, и тут прислужницы с визгом убежали в пещеру в скале, покинув свою госпожу одну. Она же, ничтоже сумняшеся, вышла из воды и предстала перед ним столь величественная, что он тотчас признал в ней особу благородного происхождения и подивился сиянию вокруг нее — точно не лунный свет заливал ту деву, а сама она была сияющей луной. Только взор ее был ужасен.

Посему поклонился он низко и, умоляя простить его, удалился прочь. Вернувшись же к сподвижникам своим, повелел им ни с кем не говорить о случившемся, пока сам не проникнет в сию тайну. Но с тех пор, утверждает Сепеда, молодой конкистадор ходил как потерянный, что замечено было многими, и не в последнюю очередь его великим дедом, доном Мигелем де Легаспи, губернатором колонии, который, опасаясь, что внук перегрелся на солнце, держал его потому при себе. Несколько раз возвращался Сальседо к скале у реки — днем, а равно и средь ночи, но ни там, ни в пещере не мог найти ее обитательницу; а когда спросил он жителей близлежащей деревни о владычице скалы, они воскликнули: „А, так он видел богиню пещеры!“ И рассказали ему, что много юношей видели, как она в полнолуние купается в реке.

И случилось так, что был он послан с посольством к правителю Тондо и там при дворе узрел деву, которую видел ранее купающейся в лунном свете. Но сказали ему, что то принцесса Кандарапа, племянница правителя, никогда не покидавшая двора; и действительно, девица, будучи представленной ему и спрошенной, ответила, что не видела его ранее. Сальседо поверил принцессе и влюбился в нее».

Так началась любовь, которая, если верить Сепеде, оказалась ловушкой, расставленной девой. Сепеда утверждает, что правитель Тондо был в сговоре с другими раджами, замыслившими перебить или изгнать вторгшихся испанцев, а если это окажется невозможным, то хотя бы всеми силами препятствовать дальнейшему покорению их земель. Мишенью заговора стал Сальседо, чья молодость делала его более опасным завоевателем, нежели стареющие ветераны, такие, как Легаспи и Мартин де Гойти.

Сепеда считает, что туземные заговорщики, раздумывая о том, как обезвредить Сальседо, вспомнили о некоей жрице, которая могла бы заморочить его, — а может быть, сама жрица вызвалась это сделать. Она должна была выдать себя за племянницу правителя и попытаться своими чарами обольстить испанца, чтобы он страстно увлекся ею. Тогда бы уж в ход пошли и другие средства, дабы лишить влюбленного воли и свести его с ума.

Подстроили так, чтобы Сальседо снова и снова где-нибудь да замечал мельком женщину из пещеры, пока не решит, что у него двоится в глазах или он теряет рассудок.

Заговор, по Сепеде, почти удался. Сальседо начал верить, что ему является призрак. К этому времени расстроился и его любовный союз с мнимой принцессой. Вне себя от ярости, мучимый страстью и отчаянием, он утратил всякий интерес к военным предприятиям.

К счастью — или к несчастью, — его дед, Легаспи, осознал, что, удерживая юношу при себе, он только вредит ему этим; и Сальседо послали на юг, для усмирения бикольских племен. Тот блестяще справился с задачей, но, выполнив приказ, поспешил назад в Манилу к своей принцессе из Тондо и там снова попал в рабство. Однако Легаспи и на сей раз вовремя отводит чары, отправляя молодого человека подальше — теперь уже на север, покорять илоканские земли.

Сепеда сообщает, что перед походом Сальседо был призван к пещере богини. У Ибаньеса это изложено следующим образом:

«Прибыв на лодке к подножию скалы, конкистадор был препровожден слугою наверх, и велели ему ожидать. В проеме внутренней пещеры появилась затем жрица и стала укорять его за то, что он разграбил золотые копи Биколя. Когда же он возразил, что невиновен, то был так вознагражден за это: „На севере, куда ты идешь, — молвила жрица, — есть горы, изобилующие золотыми россыпями“. И назвала она место, каковое, по ее словам, особенно богато золотом, но не сказала, что край тот проклятый, ибо свирепствует в нем смертоносная лихорадка. Напротив, она его заверила, что тайна сия ему открыта, дабы его испытать. „Ибо если ты воротишься оттуда, не взяв золота из тайных копей, — сказала она, — то тем докажешь, что ты есть достойный муж, и жить тебе счастливо на сей земле“. И тогда он поклялся, что умрет, а не прикоснется к золоту. Засим жрица удалилась. Когда же заглянул он во внутреннюю пещеру, там никого не было».

Придя из первого своего похода на север без золота, Сальседо обнаружил, что принцесса Кандарапа во время его отсутствия умерла. Сепеда полагает, что то был очередной обман. Заговорщики, поскольку их планы рухнули, решили отказаться от своих замыслов, и мнимая принцесса исчезла. Могила, которую показали Сальседо, на самом деле была пуста. Тем не менее сердце его было разбито. Когда, молчаливый и безутешный, вернулся он на север, его люди стали требовать, чтобы он повел их к тайным золотым копям, но он отказался. Сподвижники ожесточились против него, и Сепеда, видимо, был в ярости более других. Наконец, проникнувшись к ним жалостью (а собственная участь была ему безразлична), он согласился их вести. Они отправились к проклятому месту в горах, и там Сальседо заболел лихорадкой.

Когда он, уже при смерти, лежал в хижине, его принцесса предстала перед ним. Дрожа от радости, задыхаясь, Сальседо произнес ее имя и попытался сесть. Он сорвал с груди маленькую ладанку с цветами, которые она подарила ему на прощанье. Хрупкие сухие лепестки высыпались ему на ладони, и он протянул их ей. Стоявшие поблизости думали, что у него бред, как вдруг, содрогнувшись, они услышали смех богини и ее ужасный голос. «А теперь умри, испанец! — воскликнула она. — Пусть золото убьет тебя!» И плюнула ему в руки. Он откинулся на изголовье, отвернулся и умер.

Когда его люди приготовляли тело для погребения, они увидели, что сухие лепестки зацвели. В руках Сальседо были живые цветы, свежие и благоуханные, как утренняя заря.

Поскольку он умер молодым, покорение севера не было завершено — и оставалось незавершенным все последующие столетия: жители гор большей частью так и остались недосягаемы для испанцев и слуг Христовых. Там, где остановился Сальседо, восторжествовала богиня. Старая религия и поныне держится в горах.

Сальседо и других конкистадоров мало интересовала сущность гонимых ими культов, но тот самый иезуит, отец Хосе Ибаньес, который изложил гипотезу Сепеды, одним из первых заглянул с великим изумлением в пантеон туземных богов. В упомянутых выше «Сообщениях и легендах о завоевании Филиппин» у него имеется длинное примечание о богине пещеры:

«По всей видимости, сию пещерную богиню считают также богиней реки и дождя, скал и гор, диких животных и растительности, полей и риса, а равно лунной богиней любви. Жена бесплодная понесет, если ночью придет с мужем в пещеру или будет плясать на скале в новолуние. Молодые пары, пред тем как сочетаться браком, жертвуют богине белую курицу, если они бедны, если же богаты, то жирную свинью. Бесприданницы, воззвав к ней о помощи, чудесным образом оказываются с приданым, свадебными нарядами, драгоценностями и мясом для свадебного пиршества. Однако нередко богиня любви заманивает юношей и девушек в свою пещеру, а потом находят их, бродящих, подобно лунатикам, и никогда они не обретают вновь разума. Когда же она не в духе и привередничает, то опустошает землю наводнениями, засухой или насылает на людей мор и голод — как ей вздумается. Посему и страшатся ее и почитают, ибо она непостоянна, как луна. Крестьяне же особенно стараются умилостивить ее, делая многие подношения пещере либо ее жрицам в дни, когда начинают те или иные работы в поле».

Шаг от отца Ибаньеса к ученому-доминиканцу Исидоро Санчону (1591–1648) есть скачок от фольклора к науке. Отец Ибаньес — искатель экзотики; брат Санчон всюду и во всем ведет себя как в лаборатории. В четырех томах, посвященных местным туземным культам, этот ученый муж исследует язычество пяти областей страны (северных нагорий, долины реки Кагаян, Центральной равнины, полуострова Батаан и земель в окрестностях озера Лагуна де Баи) и делает следующее умозаключение: здесь на смену охотничьей культуре и мужским божествам приходит культура земледельческая с ее богинями, потому что обработка земли была по преимуществу делом женщин. Этот же сдвиг объясняет появление большого числа колдуний, которые становятся жрицами.

Брат Санчон так описывает культ богини Пасига:

«Поначалу была она скорее всего простым анито, духом одной пещеры, одной скалы. Но постепенно ее отождествляли с духами других пещер и скал по берегам Пасига и большого озера в верховьях той реки, пока и вовсе не стали взывать к ней как к богине реки и озера, а затем и всех окрестных земель. Сие жё есть свидетельство того, что бесхитростный анимизм преображался в религию богов — каковых, впрочем, правильнее было бы именовать божками. К примеру, женский анито пещеры был, наверное, на пути к превращению в Великую Матерь-богиню, хотя он и поныне еще не стал ею. Начало этому изменению положил переход от сбора диких злаков, что было традиционным женским занятием, к их выращиванию, возделывание земли привело к большей зависимости общины от погоды и плодородия почв, а это в свою очередь породило потребность в вере в более могущественное божество, управляющее силами природы. В районе Пасига и Лагуны де Бай таким складывающимся божеством стала пещерная богиня, которая известна была под разными именами (в Каламбе, например, ее называли Мария Макилинг), но почиталась, можно сказать, как единая сущность».