Читаем без скачивания МЕДВЕЖАТНИК ФАРТА НЕ УПУСТИТ - Евгений СУХОВ

Тогда он выпрыгивает из автомобиля и бежит. Ветер свистит в ушах, и ему кажется, что он не бежит, а летит.

Но… это ему только кажется. Он не бежит, а медленно, едва передвигая ноги, идет. Нет, ползет, как улитка. Ноги тяжелые, будто налиты свинцом, а ветер в ушах — так это от пролетающих совсем близко от него пуль. И одна из них, он это чувствует, вот-вот вопьется ему под лопатку. Туда, где стучит быстро-быстро его сердце…

Этого сна он боялся. Он ненавидел его. Даже во сне Борис Иванович пытался проснуться, чтобы не досматривать это сновидение до конца. Иногда это ему удавалось. Но все равно наутро просыпался Борис Иванович в мокром от холодного пота исподнем и целый день ходил сам не свой; был совершенно разбит и раздражен, и всякое дело, за какое бы он ни брался, валилось из рук.

Вот и теперь, глядя на поручика Скворцова, Бочков поймал себя на мысли, что это опять тот самый проклятый сон, и надобно поскорее проснуться, чтобы наваждение кончилось.

Но это был не сон.

— Что, крыса краснопузая, бежишь? — недобро усмехнулся поручик. — Погоди-ка, я сей час, — скрылся он в каюте.

— Тикать надо, — севшим голосом произнес шофер и попытался врубить заднюю передачу. Но мотор только зазвенел своими шестеренками и не подчинился. Проклятый сон явно переходил в страшную и отчетливую действительность.

— Давай, давай! — ткнул его кулачком в плечо Борис Иванович, опасливо поглядывая на палубу.

И не зря. Скоро поручик вышел с двумя револьверами в руках.

— Эй, комиссар, держи! — весело крикнул он и выстрелил.

Одна из пуль пролетела так близко, что сорвала с Бочкова кожаную комиссаровскую фуражку. Ежели бы поручик был трезв, то комиссар Бочков лежал бы уже на продавленных сиденьях своего автомобиля с простреленным черепом.

Мотор снова взревел и завизжал своими шестеренками.

— Ну, что ты там возишься?! — уже заорал на шофера Борис Иванович, доставая дрожащими руками из кобуры полуавтоматический пистолет.

— Что, что, не врубается, падла, — едва не плакал шофер, снова и снова пытаясь включить заднюю передачу.

Поручик выстрелил снова. Пуля, чиркнув о крыло автомобиля, ушла в деревянный настил пристани.

— Стреляйте, товарищ комиссар, — взмолился шофер, сняв шлем и передвинув защитные очки-консервы на лоб. В его глазах стояла неизбывная тоска.

Бочков нажал на курок, но выстрела не получилось. На пароходе громко захохотал поручик Скворцов.

— А ты еще, оказывается, и мудак, комиссар! Прежде чем стрелять, надо оружие с предохранителя снимать, — по-приятельски посоветовал он, прицелился и выстрелил. Шофер охнул и ткнулся головой в ветровое стекло. Пуля попала ему в лоб и вышла на затылке, вырвав кусок черепа с мозгами и клоком волос.

— А-а-а! — дико закричал Бочков и выстрелил в сторону офицера три раза. Поручик Скворцов как-то по-птичьи всплеснул руками, будто собирался взмыть вверх, перегнулся через борт парохода и, повисев несколько мгновений, свалился в воду. — Так тебе, — прошептал Борис Иванович, двигая боком шофера, покуда тот не вывалился в открытую дверь автомобиля. — Так-то вот!

Он сел на освободившееся водительское место и медленно выжал педаль сцепления до отказа. Затем включил заднюю передачу и опять же медленно, как его учил покойный шофер, когда Борис Иванович время от времени просил его научить вождению, стал нажимать на педаль акселератора. Двигатель мягко заурчал, и «Мерседес-Бенц» плавно поехал назад.

— Держи! Держи его! — послышались невдалеке голоса, и Борис Иванович плотнее нажал на педаль газа. Двигатель автомобиля взревел, и он рывками покатил, пятясь по настилу.

Послышались одиночные выстрелы. Бочков выехал на мостовую, вывернул руль вправо, остановился и судорожно включил первую передачу. «Мерседес-Бенц» заурчал и двинул по мостовой, набирая скорость.

Откуда-то сбоку застрочил пулемет. Пули кучно легли сразу за автомобилем, выбив из булыжной мостовой горстку искр. Борис Иванович прибавил газу, не догадавшись переключить передачу, и «Мерседес-Бенц», неистово взревев, прибавил скорость.

Скоро он выехал на Евангелистовскую улицу. Перед церковью Четырех Евангелистов Бочков повернул налево и вырулил в проулок, что вел в сторону Адмиралтейской слободы. Проулок был пустынен, и лишь в одном из окон домов смотрела на улицу безучастным взглядом, верно, выжившая из ума старуха.

Бочков наконец переключился на повышенную передачу, и мотор автомобиля перестал столь натужно урчать. «Мерседес-Бенц» поехал быстрее, и скоро Борис Иванович выехал на Большую Мещанскую, также будто вымершую, ежели не считать закоптелого догорающего трамвая и нескольких трупов красноармейцев, лежащих прямо на рельсах.

А вот на углу Большой Мещанской и Поперечно-Вознесенской улиц — последняя упиралась прямо в Привокзальную площадь — навстречу Борису Ивановичу попалась группа красноармейцев, понуро бредших в сторону от вокзала.

— Не торопись, комиссар, — прокричали ему вслед солдаты. — Начальнички уже драпанули на поезде главкома, даже его самого не дождались…

Это была правда.

Сквозь редкие деревья, росшие вдоль железно-дорожной насыпи, можно было видеть зеленые вагоны поезда, держащего путь в сторону Адмиралтейской слободы. Потом близ поезда раздался взрыв, весь состав окутался дымом, однако когда он рассеялся, оказалось, что поезд продолжает путь.

Борис Иванович не стал сворачивать к вокзалу и направил свой автомобиль по грунтовке, шедшей вдоль полотна железной дороги. Время от времени дорога приближалась к железнодорожной насыпи, и тогда Борис Иванович мог видеть последний вагон поезда где-то саженях в ста впереди него.

Грунтовка вывела его на насыпную дамбу, и тут Бочков поехал быстрее. Он лихо обошел несколько повозок и крестьянские дроги, везшие гроб с покойником.

Дамба скоро кончилась — началась Адмиралтейская слобода. Когда-то здесь, на реке Казанке, была корабельная верфь, устроенная по приказу царя-плотника Петра Алексеевича. Против верфи было возведено, наподобие Санкт-Петербургскому, здание Адмиралтейства с высоким и острым шпилем, а поселение вокруг да около верфи получило наименование Адмиралтейская слобода. В самой слободе, покуда он ехал по Старомосковскому тракту, Борис Иванович был дважды обстрелян какими-то юнцами с белыми повязками на рукавах, к счастью, совершенно не умеющими стрелять, ибо ни одна из пуль — он уже научился чувствовать это кожей — не пролетела даже близко от автомобиля.

Тракт резал слободу посередине, а железная дорога огибала ее справа и тем самым делала петлю. Когда автомобиль Бочкова уже проезжал село Малое Игумново, поезд главкома только-только въезжал в Большую Игумнову слободу, так что в поселок Аракчино Бочков поспел первым. Здесь, близ станционных касс, он встретил третьего из братьев Межлауков, Валериана, и голого, в одних подштанниках, партейца из рабочего комитета Алафузовской фабрики товарища Альбинского.

— Чудом выжил, чудом, — в который раз, верно, рассказывал историю своего спасения Альбинский. — Соснул я после обеда по своему обнокновению. Вдруг слышу: в дверь стучат. Громко. Я к окну, а там, мать честная, белые! Цельный взвод. И в мое окно, гады, зыркают. Ну, думаю, хана мне. А в дверь уж шибко сильно стучат, так кулаками не постучишь, верно, прикладами. Ну, я как был в одном исподнем, так в дворовое окно и сиганул. И садами к Казанке, куды ж более-то? Кинулся в реку, плыть начал. И откуда сил столько взялось — вмиг реку осилил. Даже как будто и не запыхался. Ну, и дунул дальше бегом: холодно, чай, думаю, хоть согреюсь. Так до этой станции и добежал…

— И дальше бы небось бежал, ежели б меня не встретил, — заметил Валериан.

— Не-е, — ухмыльнулся Альбинский, — дальше б не бежал. Здесь ни белых, ни чехословаков нетути…

Из-за поворота вкатился на станцию поезд главкома с зелеными вагонами. Клацнув тормозными колодками, замедлил ход и встал, отдуваясь, прямо против железнодорожных касс, возле которых стояли товарищи Бочков, Валериан Межлаук и рабочий-партиец Альбинский с руками, никогда не знавшими трудовых мозолей.

— Слава Иегове, — прошептал Борис Иванович, покосился на ящики с золотом, горкой лежащие за передними сиденьями «Мерседес-Бенца», и призывно замахал рукой.

— Слава богу, успел, — то ли прошептал, то ли подумал про себя младший из братьев Межлауков.

— Слава труду! — громко воскликнул рабочий-партиец с руками скрипача или настройщика роялей и в грязных подштанниках, которые постеснялся бы одеть самый что ни на есть нищий попрошайка с Толчка. — Да здравствует пролетарская революция!

Он затянул было:

Смело, товарищи, в ногу, Духом окрепнем в борьбе, В царство свободы доро-огу Грудью проложим себе…

Однако сорвался на фальцет и замолк, перестав пыжить цыплячью грудь…