Читаем без скачивания Великий понедельник. Роман-искушение - Юрий Вяземский

Совершив третий круг над Гефсиманией, птица спикировала к Кедрону и над потоком полетела на юг, едва не касаясь перьями журчащей воды.

Между Конскими и Шеллекетскими воротами, лишь раз взмахнув мощными крыльями, птица перенесла себя через городскую стену, пролетела над опустелым южным базаром, над греческим кварталом, бодрствующим и шумным даже в третью ночную стражу, над тесными и кривыми улочками Нижнего города.

Немного не долетев до Силоамского источника, она завалилась на правый бок и упала в одну из улиц, во двор одного из домов, окруженного серой глухой стеной. И тут, во дворе, слившись с землей, стала камнем, у которого, однако, в темноте белым огнем светились почти человеческие глаза.

Стена была высокой, и вдоль нее с внутренней стороны плотным строем росли длинные и ветвистые деревья. Так что лунному свету, для того чтобы попасть во двор, приходилось преодолевать тройное препятствие: сначала обтекать Масличную гору, затем перепрыгивать через стену и проскальзывать между ветвями и листьями. От всего этого свет рассеивался и смешивался с многочисленными тенями. Лишь в одном из углов двора, самом дальнем от входа, он необъяснимо концентрировался и фокусировался, упираясь в землю. И в этом сгустке желтого света рдело и будто пенилось от ночных теней что-то темное и живое. Похоже, на этом месте недавно зарезали большую домашнюю птицу или зарубили небольшое животное. И не с первого раза удалось причинить смерть, потому что крови вытекло много и осталось несколько не то перьев, не то обрывков кожи, не то кусочков плоти.

Недолгое время камень, упавший с неба, пребывал в неподвижности. Затем как-то незаметно, без подъемов и без прыжков, переместился по двору и оказался возле лужицы крови. И высунулся из камня мощный клюв и застучал по щебню и булыжникам, защелкал и заклацкал.

Тотчас распахнулась дверь, и из дома выглянул человек. Он внимательно осмотрел двор, но ничего не обнаружил. Возле ворот, положив голову на лапы, лежала лохматая каппадокийская собака. Обычно чуткая и подозрительная к каждому ночному шороху, она теперь спокойно дремала.

Человек вернулся в дом и, пройдя через небольшую прихожую, остановился возле пестрой гардины, которой был занавешен вход в горницу.

Из-за гардины спросили:

– Пришел?

Человек вздрогнул, просунул голову в горницу и сказал:

– Мне послышалось. Прости, хозяин… Никого пока нет… Прости, ради бога!

– Тогда убери со стола, – послышалось в ответ.

Человек вошел в горницу. В ней за столом сидели пять человек: именно сидели на стульях за высоким столом, а не возлежали на ложах вокруг низенького столика. Один поместился на торце, двое сидели по правую руку от него, а двое – по левую.

На другом торце стола, за которым никто не сидел, помещался светильник – широкая глиняная плошка, наполненная маслом, в котором плавал горящий фитиль. За ним в сторону хозяина застолья располагались три круглых блюда. На первом лежали овощи, на втором – остатки какой-то мясной пищи (ягненка или индейки), а на третьем – фрукты (сушеные финики и смоквы, а также весенние фиги-скороспелки, маленькие белые баккуроты).

В углу комнаты, на бронзовой подставке, выполненной в форме ветки дерева, горел напольный светильник. И такой же светильник был установлен и зажжен в противоположном углу горницы.

Слуга забрал блюдо с овощами и блюдо с костями и вынес их из горницы. Затем вернулся и принялся влажной губкой тщательно отирать стол, извиняясь перед каждым сидящим господином, рядом с которым он оказывался. Никто не отвечал на его извинения. Когда, подхватив блюдо с фруктами, слуга вышел из горницы, хозяин объявил:

– Уже середина ночи. Часа через два рассветет. А в четыре часа мне назначено быть у товарища Мегатавела, куда придет и товарищ Иоиль. Я должен доложить им о результатах нашей работы и представить согласованный документ. А мы еще не приступали к обсуждению.

Ни справа, ни слева никто хозяину не ответил.

Тогда хозяин огладил стол перед собой, левой рукой коснулся довольно заметного бугорка на правом плече своего талифа, погладил его, а на маленький бугорок на левом плече слегка плюнул. Потом поправил кожаный мешочек у себя на лбу.

Одет он был нарядно и дорого. Белый талиф его был из тонкой и мягкой шерсти, голубой хитон был шелковым – и, судя по качеству материала, из китайского шелка. Но внешности этот человек был самой заурядной, с лицом, которое не запомнишь, потому что черты его скучны и неприметны. Когда такой невыразительный человек нарядно и броско одевается, то это лишь усиливает ничтожество его образа.

– Раз у товарищей нет предложений, – сказал хозяин, – тогда я, как уполномоченное лицо, предлагаю: не ждать товарища Каллая и начать нашу работу. А Каллай, когда придет, дополнит картину. Если будет чем дополнять. Нет возражений?

Возражений не было. Хором прочли молитву, подняв вверх руки. При этом сидевшие справа энергично трясли головами и громко произносили слова, а сидевшие слева только шевелили губами и головами не трясли.

Когда молитва была окончена, Матфания спросил:

– Ну, кто начнет? – И посмотрел на сидевшего справа от него человека, как бы понуждая его говорить.

Этот, правый, являл собой полную противоположность Матфании. Одет он был достаточно скромно, но аккуратно. Голубой талиф его был из простейшей ткани, и эта простота словно подчеркивалась безукоризненной чистотой верхней одежды. Хитон был нешвенным, но из обыкновенной шерсти и в легкую, едва заметную полоску. Человек был коротко стрижен и не имел на голове ни кеффиха, ни агала. Никаких вшивок с молитвами не было у него на плечах – ни на правом, ни на левом. О том, что он фарисей, свидетельствовали лишь тефеллины-филактерии на лбу и на левой руке. Но ремешок на лбу был тоненьким и футлярчик весьма скромных размеров, хотя видно было, что он четырехчастный и, стало быть, в каждом отделении лежит отдельная молитва. Коробочка на руке тоже не выделялась своими размерами и привязана была чуть ли не веревками, но очень затейливо.

У этого достаточно пожилого и, судя по осанке, весьма почтенного человека глаза были на первый взгляд совершенно детскими, лучистыми и смешливыми. Но, если к ним приглядеться, в их лучиках и непрерывной насмешке начинало угадываться что-то острое, цепкое и недетское. Этот низкорослый и худой человек, казалось, заключал и сдерживал в себе энергию, которая, коль выпустить ее наружу, любого скорохода обгонит, любого храбреца устрашит и могучего воина опрокинет навзничь.

– Ты хочешь, чтобы я начал? – смеясь глазами, спросил он у Матфании. А хозяин застолья потупил взгляд и сказал, как-будто попросил:

– Мы слушаем тебя, товарищ Руввим.

– Нового от меня вы ничего не услышите, – сказал тот, кого назвали Руввимом. – Я давно распознал и давно объявил товарищам, что Иисус Назарей – лжепророк и, стало быть, представляет большую опасность для партии и для народа. В Писании перечислены и преподаны нам семь признаков лжепророчества. И всем этим признакам Назарей соответствует. Первое: он не делает того, чему учит. Второе: он ведет праздный и изнеженный образ жизни, который для верного пророка невозможен. Третье: он принимает от народа деньги и эти деньги расходует на себя и своих сообщников. Четвертое: своими лживыми проповедями он соблазняет и вводит в грех заблуждения местные общины, а в последнее время и паству иерусалимскую. Пятое: он богохульствует и нарушает Закон. Шестое: на каждом углу он пытается очернить партию и ее преданных товарищей. Седьмое: он фокусничает и якобы творит чудеса, на самом же деле использует в своих так называемых чудесах и исцелениях силу бесовскую… Думаю, и трети того, что я перечислил, достаточно для того, чтобы принять против этого богоотступника и шарлатана самые решительные и строгие меры.

Руввим говорил четко и сурово, а глаза его насмехались и буравили сначала Матфанию, а затем того человека, который сидел напротив него и на которого он в середине своего обвинения перевел взгляд.

Этот человек одет был не менее дорого и нарядно, чем Матфания, но изысканная одежда только подчеркивала его природную стать и благородную внешность. Росту он был высокого, в плечах широк, волосы имел светло-русые и густые, но уже с редкой проседью. Его темно-серые глаза, выразительные и глубокие, были какие-то усталые. И не потому, что была середина ночи, а потому, что уже давно и с печалью всё увидели и поняли. На лице у него был не один, а два тефиллина, и не на лбу в виде коробочки, а на обоих висках в форме кожаных мешочков. Тефиллин на левой руке представлял собой изящный пенальчик из сандалового дерева с ярким маленьким рубином посредине. Крепился он к руке двумя тоненькими, мягкими ремешками, сверкавшими алмазной крошкой… Одним словом, аристократ, которых не так уж часто можно встретить среди фарисеев.

– Наша фракция никак не может согласиться… – мягким и грустным голосом начал говорить этот человек. Но Руввим перебил его: