Читаем без скачивания Слишком много любовников - Анна и Сергей Литвиновы

Алена вышла. Широченные проспекты. Чисто, солнечно, много воздуха, и мало машин. Где-то она слышала, что «с руки» в Минске машину не поймать. Надо по телефону звонить, заказывать такси в определенное место. Ну, извините. Телефона у нее теперь нет.

А вот и подходящая тачка. Стоит у тротуара – то ли пассажира ждет, то ли водитель передыхает. Что ж, сейчас проверим. А заодно на шофера посмотрим – можно ли доверять, или он прямиком в КГБ отвезет. Алена верила в свою интуицию. Открыла дверцу:

– Здравствуйте.

Водитель ей с ходу понравился: молодой, дружелюбный хитрован.

Алена опустилась на переднее сиденье.

– Вам куда?

– Отвезешь меня к украинской границе? Я оплачу два конца, долларами.

Павел Синичкин.

Город Сольск

Руки мои были завернуты за спину и застегнуты в наручники. Вдобавок цепь браслетов была продета через вертикальный брусок спинки стула – далеко не убежишь. Я сидел в комнате для допросов местного отдела полиции. За столом передо мной возвышался мелкий, черный, прыщавый кавказец – тот самый, который вместе с сержантом задержал меня на улице Подъячева в районе Бумкомбинат. На столе перед мужиком разложено было то, что я достал по их приказу из карманов: бумажник с правами, ключи от чужой машины и от чужой квартиры (на улице Радищева), секретный телефон, стопка пятитысячных, некогда полученных от Вячеслава Двубратова в виде аванса.

Кроме маленького кавказца, в комнате присутствовал еще один персонаж – за моей спиной маячил настоящий мордоворот, болезненно полный мужик. Тоже в штатском. Похож он был на заплечных дел мастера, поэтому его присутствие мне активно не нравилось.

Надо было понять, какого лешего меня задержали. Вырисовывались разные варианты. Слишком много вариантов, потому как в последнее время я наследил всюду и много. Может быть, до местных ментов дошел сигнал из Москвы и меня хотят допросить в связи с убийством Вячеслава Двубратова? Или я проявил излишнюю активность здесь, в Сольске? И эти полицаи, что собрались вокруг меня, работают на Влада? И я в своих расспросах слишком залез на его территорию? Или, может, губернатор решил меня припугнуть для острастки – чтоб не лез к его женушке, не спаивал? А может, просто бабка Харитонова позвонила в ментовку, на меня нажаловалась? Впрочем, тогда вряд ли в ход пошли бы наручники.

Поэтому я начал первый:

– Скажите, почему я задержан? Каков мой статус? Я подозреваемый? Если да, то в чем? По какому уголовному делу?

– Заткни фонтан, Синичкин, – лениво проговорил кавказец за столом. Он не спеша перебирал мои документы, взвесил в руке стопку банкнот, пересчитывать не стал. Посмотрел визитки. – Частный сыщик, значит. Из Москвы. Приехал тут. Лезешь своим носом в чужие дела. Ковыряешься. Тебя кто сюда прислал?

Я промолчал, но особого пристрастия в своем вопросе кавказец не проявил. Продолжил все тем же неспешным тоном хозяина жизни:

– Нечего тут тебе делать. Нечего лазить всюду. Нос свой сувать. Понял, Синичкин? Птичка, блин, певчая. Давай, уматывай из города, пока цел. Хорошо меня понял? Садись прям щаз на тачку свою и дуй в город-герой Москву, столицу нашей родины. Ты понял меня? Хорошо понял?

Он сделал еле уловимый жест пальцем – я не осознал, что он означал, однако мордоворот, что стоял у меня за спиной, понял его очень даже хорошо. Молниеносным движением надел сверху на мою голову черный полиэтиленовый пакет, плотно прижал его к шее. Я знал о подобных методах допросов, практиковавшихся в российских ментовках. Больше того, некогда написал рапорт об увольнении в том числе потому, что не хотел ни в чем подобном участвовать. Болтали, что методы активного воздействия теперь вроде бы остались в прошлом – но, видимо, далеко не везде. До Сольска очищение рядов органов правопорядка пока не докатилось.

Быть лишенным воздуха – удовольствие не из приятных. Но я, в отличие от многих гражданских жертв подобных пыток, знал, что к чему и почему. Поэтому не стал биться и орать, а просто в самый первый момент вдохнул, сколько мог, и попытался расслабиться. Получилось, честно говоря, не очень. Рефлексы никуда не денешь, и минуту спустя я судорожно вздохнул еще раз. Воздух пока имелся, но маловато. Потом попытался наполнить легкие снова – но воздуха не стало вовсе. Еще один безуспешный глоток. Я дернулся, на радость своим мучителям – и потерял сознание.

Очнулся я оттого, что мордоворот поливал меня водой из графина. Прыщавый кавказец сидел за столом и смеялся.

– Кажется, ты начинаешь понимать, Синичкин, – сказал он весело.

– Гнида ты. Садист. Как земля носит.

– Он пока не все еще понял. Ну-ка, Петруха, повтори.

И издевательство повторилось: черный пакет на моей голове, жесткие чужие пальцы на горле, постепенное утекание воздуха, паника, страх, потеря сознания.

А потом – снова. И снова.

Наконец, при очередном просветлении, я взмолился:

– Хватит, мужики. Хватит. Я все понял. Клянусь вам: прямо сейчас сажусь за руль и больше в Сольск ни ногой. И все, что здесь видел и слышал, – забыл напрочь. Только отпустите. Христом Богом прошу. Хватит. Не надо. Дайте воды. Отведите в туалет. А главное, не мучайте больше.

Кавказец кивнул, и Петруха расстегнул мои наручники. То, что я задумал и предпринял в дальнейшем, было совершеннейшей глупостью, однако я не мог отказать себе в том, чтобы попытаться.

Петрухе я, развернувшись, нанес сдвоенный удар – в глаза и в низ живота. От удвоенной боли он заорал и полностью вышел из строя.

Схватив стул, на котором сидел, я обрушил его через стол на кавказца. Стул – не лучшее оружие в ближнем бою, но мне доставило огромное удовольствие выражение ужаса в его глазах, когда я замахивался. И то, как он полез под стол после моего первого удара.

Но, к сожалению, это было последним приятным событием в моем столь впечатляющем камбэке. Видимо, у этого стервеца под столом имелась тревожная кнопка. Или, что скорее, неподалеку от дверей дежурил их сообщник – он и ворвался. Как раз в тот момент, когда я развернулся от стола и, перепрыгнув через корчащуюся тушу мордоворота, кинулся к выходу. От ворвавшегося в комнату сержанта в форме я немедленно огреб резиновой дубинкой по ушам, а потом по почкам. Затем малыш-кавказец ударил меня сзади ногой в лодыжку. Я начал падать, и удары посыпались на меня один за другим.

Сколько прошло времени, я не знал.

Наконец короткими вспышками стало возвращаться сознание. Вот меня поливают водой… Кто-то щупает пульс… Меня поднимают на ноги… Кто-то сует мне мои вещи: ключи, телефон, деньги, бумажник. Я машинально беру их и закладываю во внутренний карман куртки.

И вот я уже на улице. На залитой солнцем и, судя по положению светила, утренней улице города Сольска. Я бреду, покачиваясь. Все тело болит. Но кости, кажется, не переломаны. Если только ребра, но это после обработки в участке почти не в счет. Руки-ноги двигаются. Я останавливаюсь у витрины магазина и вглядываюсь в собственное отражение. На лице никаких следов побоев нет. Что-что, а бить наши полицаи умеют: больно, но незаметно.

Где я нахожусь точно, я не знаю. Вчера, когда меня схватили и везли в райотдел, я отслеживал, куда мы едем. Сейчас все вчерашние данные куда-то испарились, но имелось смутное впечатление, что я где-то недалеко от ментовки.

Вдруг возле меня тормозит красивая, свежеумытая с утра черная машина: «Ауди А8», как я замечаю. Задняя дверь лимузина распахивается. Доносится негромкий, но повелительный голос:

– Давай, садись.

Я вглядываюсь. На заднем кожаном сиденье, в глубине, вальяжно раскинулся губернатор Ворсятов.

– Да? – бормочу я. – Зачем? Ваши люди уже достаточно со мной с утра поговорили.

– Мои люди – они тебя сегодня из райотдела освободили. Давай, Паша, не тяни время. Садись, поехали.

Я забираюсь внутрь кондиционированного, пахнущего кожей салона. Успеваю заметить, что губернатор одет значительно скромнее, чем в Москве: простецкий костюмчик, чуть не от «Большевички».

Минуты через три мы останавливаемся у двухэтажного здания райотдела. Бетонный блок на дороге, знак «кирпич», автоматчик в форме с «калашом». Мы с губернатором входим внутрь. Шаги даются мне с трудом, но налицо положительная динамика: каждый последующий получается лучше предыдущего.

Ворсятов подходит к плексигласовой перегородке с надписью: «дежурный». Мордатый старлей, царящий за нею, не обращает на него внимания.

– Начальник у себя? – тихим-тихим голосом спрашивает губернатор. Дежурный поднимает глаза со словами, типа: кто это тут у меня такой борзый? Однако видит моего спутника и – то ли узнает, то ли подпадает под обаяние источаемой им власти – встает и командует куда-то вглубь: