Читаем без скачивания Незримая паутина: ОГПУ - НКВД против белой эмиграции - Борис Прянишников

В сентябре 1927 года советские власти устроили показательный процесс плененных боевиков Кутепова. Допрошенные с применением всех имевшихся у ОГПУ средств, арестованные показали, что они — сторонники великого князя Николая Николаевича. Болмасов и Сольский признались в своей связи с финским генеральным штабом и в принадлежности к боевой группе, организованной в марте на совещании на даче в Териоках. В этом совещании принимали участие приехавший из Парижа Кутепов и прибывший из Ревеля британский капитан Росс.

Болмасов показал, что оружие и бомбы боевики получили от капитана Розенстрема, начальника разведки 2-й финской дивизии. Болмасову и Сольскому предстоял террористический акт в Киеве, Шорину и Соловьеву надлежало метать бомбы в Ленинграде.

У Строевого и Самойлова бомб не было. Не было и прямых доказательств, что они намеревались совершить террористический акт. У них было только личное огнестрельное оружие:

«…припертые к стене, подсудимые принуждены были в конце концов признать террористическую цель своего перехода границы… Вооружение, найденное при аресте Строевого и Самойлова, — револьверы — дало им возможность утверждать, что они имели в виду индивидуальные акты — убийства отдельных ответственных работников. Суду пришлось признать эту версию, хотя нет объективной уверенности в том, что хотя бы Строевой, при его большом опыте в конспирации и регулярных переходах границы, не имел по сю сторону границы необходимого количества взрывчатых веществ».

Третий участник латвийской группы фон Адеркас, по мнению суда, в террористические намерения Строевого и Самойлова посвящен не был. Он отправился в СССР для налаживания монархической организации и сбора шпионских сведений.

Рассказывая о своих февральских беседах с полковником Александровым, Строевой на заседании суда 21 сентября так отозвался о терроре:

«Считаю эти акты, направленные против отдельных лиц, не достигающими цели и даже, наоборот, вредящими потому, что каждое террористическое действие вызывает известные репрессии властей, и эти репрессии плохо влияют на население. Следовательно, террористические акты терроризируют не власть, а население, т. е. результат получается обратный тому, какого мы хотим, так как мы хотим настроить население против власти, а население будет настраиваться против нас».

И якобы только под влиянием доводов Александрова о близости войны между СССР и Англией Строевой склонился к мысли о пользе террора.

24 сентября Военная коллегия Верховного Суда СССР, заседавшая в Ленинграде, вынесла приговор по делу пятерых:

«Принимая во внимание, что за последнее время усилились попытки террористических актов и что необходимо решительными мерами пресечь террор и диверсионные акты и обеспечить от них трудящихся Союза, а также ввиду того, что обвиняемые Болмасов, Сольский, Строевой и Самойлов являются активными деятелями монархических организаций, приговорила: Болмасова, Сольского, Строевого и Самойлова расстрелять. Адеркаса лишить свободы на 10 лет, со строгой изоляцией, с поражением в правах на 5 лет. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит».

Уже во время процесса, 21 сентября, еще трое неизвестных пытались перейти советско-финскую границу. По сообщению ОГПУ, они оказали пограничникам вооруженное сопротивление. Двое из них были убиты, третьему удалось бежать обратно в Финляндию. В одном из убитых подсудимый Сольский опознал проводника, переводившего его и Болмасова через границу.

Для немногочисленной организации Кутепова эти потери были весьма чувствительными. Террор явно не удавался. Власть доказывала свое превосходство над белыми террористами.

А белая эмиграция прославляла смельчаков, погибавших в неравной борьбе. И звала других на подвиги и заклание.

Конец Радковича

8 сентября 1927 года в отверстие для писем в магазине, до прихода служащих было опущено письмо, адресованное: «Господину Н. Н., Гельсингфорс, Фридриховская, 19».

В конверте краткая записка:

«М. Г. За ненахождением адресата препровождается письмо с просьбой препроводить его Георгию Николаевичу Звереву, мужу Марии Владиславовны Захарченко-Шульц».

«сентября 1927 г.».

Неизвестный отправитель возвращал Радкодичу три его письма. Первое наружное письмо было открытым:

«Виктор Станиславович! [26]  Посылаю Вам это письмо при помощи случайно подвернувшейся оказии, ибо не хотел бы вверять его почте здесь. Вы полностью поймете меня, если вспомните способ, которым пользовались Рабинович [27] , Ринг [28] , и другие их товарищи. Прошу Вас еще раз крайне внимательно отнестись к предлагаемому мною делу. Я много и долго думал, прежде чем решиться на столь непривычную для меня коммерческую операцию. Всякие сомнения сейчас откинуты, решение мое бесповоротно, и от него я не отступлюсь. Мне кажется, что моя коммерческая солидность не позволяет Вам усомниться в моих возможностях и явится достаточной гарантией того, что я не кидаю слова на ветер. Должен также Вам рекомендовать не медлить с ответом, ибо благоприятный сезон проходит, а конец его может дать нам весьма обильную жатву… До сих пор я считаю, что удерживаю еще за собой все возможности стать монополистом дела в европейском масштабе. Между тем, отсутствие детально обоснованного соглашения ставит меня в весьма трудные условия. С большим риском для своей репутации я принимаю некоторые меры и сейчас уже, дабы задержать назревающие невыгодные сделки, но отсутствие договоренности сильно препятствует этому и вынуждает меня для сохранения престижа послать и участвовать в приносимых нам убытках. Итак, остаюсь в ожидании ответа неизменно преданный Вам Г. Зверев».

Внутреннее письмо, написанное симпатическими чернилами:[29]

«Виктор Станиславович!

Полагаю, что настоящее письмо поразит Вас и может показаться поначалу невероятным. Не поддавайтесь, однако, первому впечатлению. Убедительно прошу Вас вдуматься внимательно во все нижесказанное и взвесьте все за и против, прежде чем ответить мне.

Обращаюсь… к Вам… с Вами мог по словам Опперпута… знакомы лично, да и этика данная… ОППЕРПУТ… обнаруживает в Вас, как более подходящего для моего предложения человека…

…Причина написания настоящего письма является моя уверенность в неправильности сообщения о смерти моей жены М. В. Считаю почти излишним распространяться о сущности наших с ней отношений. Я не сомневаюсь, что об этом Вы осведомлены полностью, могу только заверить Вас, что она для меня превыше всего, нет на свете никого, кроме нее, для кого я пошел бы абсолютно на все, да и не было никогда. Жизнь М. В. нужна мне, ее прошу у Вас и за нее готов отдать все, что бы Вы ни потребовали. Над вопросом этим я думал долго и пришел к этому созна…. всегда. Решение мое бесповоротно . Я требую пока жизнь М. В., а далее надеюсь заработать и право совместной жизни с нею.

Что же я могу предложить Вам взамен? Мне кажется, это будет то, что Вам сейчас крайне нужно, чего нет у Вас и не может быть помимо меня — именно террористической легенды.

Я не буду вдаваться в рассмотрение вопроса, кем был здесь ОППЕРПУТ — меня это не интересует и не касается. Но кем бы он ни был, действия его во всяком случае причинили ГПУ серьезный вред. Даже и недоговаривая, он принужден был наговорить много лишнего, ибо говорить одну неправду он не мог. Завеса над системой работы ГПУ приподнялась благодаря этому очень основательно. Легенды характера, сдерживающих страсти абсолютно более невозможны, им никто за границей более не поверит и на них не пойдет.

Официальной гибелью группы М. В. никого не устрашили, успех же других, наоборот, разжег горячие головы, а их за границей много, созданная Вами международная обстановка способствует их деятельности…

…Вы запутали лимитрофные штабы и тем временно связали им руки. Незапутанных Вы надеетесь застращать. Если мера эта и даст результаты, то лишь временные, да и то далеко не полные.

Главного Вашего врага[30], несмотря на все усилия. Вы связать не сумели и с этим, мне кажется, не считаться нельзя… Что дело обстоит далеко не блестяще, Вы понимаете и сами.

Настоящим я предлагаю Вам за жизнь М. В. по мере моих возможностей исправить его. Я не буду изливаться в любви к советскому строю — это было бы глупо, и этому Вы никогда не поверили бы. В конечную победу Вашу я не верю, но вижу, что гибель Ваша не так близка, как это казалось мне раньше. Захватом М. В. Вы разлучили меня с нею на долгие годы, если не навсегда. Такое положение для меня невыносимо и ценою любых….. я готов купить сейчас ее жизнь, а далее и право совместной жизни с нею…