Читаем без скачивания Дело земли - Ольга Чигиринская

Но разве не живут люди в столице? Разве не нужен им и другим, таким как они, мир и покой? Разве будет лучше от того, что запустение станет полным?

— С такой скоростью, — сказала монахиня, тоже глядя на метелки мисканта, — к сумеркам окажемся возле Оэ. Усталые и голодные. А сумерки и ночь — их время.

— Почтеннейшая госпожа Сэйсё, что вы предлагаете?

«Бегать, как ваш сын, я и мои люди все равно не умеем», — подумал Райко. Но вслух не сказал.

— Я предлагаю двигаться не торопясь, как и двигаются обычно ямабуси, которым некуда спешить. А заодно и вырубить себе по посоху во-он в той бамбуковой рощице.

— И явиться в гости завтра утром? Или даже днем?

Хорошая мысль.

А в бамбуковой роще свет сквозь стволы, и сами стволы — серые, зеленые, голубоватые, зачем строить дворцы, если можно свернуть с дороги, зайти и увидеть, что лучше не сделаешь?

Кинтоки бродил между стволов, примеряясь то к одному, то к другому своей лапищей. Наконец отыскал подходящий.

— Матушка, а достаньте-ка из вьюка мой меч.

Женщина улыбнулась, отошла к своему унылому коньку и, отвязав вьюк с оружием, в дорожные плащи завернутым, легко, одной рукой, бросила его Кинтоки.

— Эй, осторожнее! — крикнул самурай, воспитанный в духе почтения к оружию. — Мечи же, не сковородки!

— А раз ты мечом так дорожишь — то и держи его все время при себе, — женщина вдруг рванула верхнюю часть своего посоха — и оказалось, что два верхних колена бамбуковой палки спилены, и представляют собой рукоять короткого меча — кодати.

— Ну, это ж заранее нужно… — обиделся Кинтоки.

— Так ты на то и самурай, чтобы знать свое дело. Или обходись тем, что послали боги. Это сделать очень просто — найдите себе палки подходящей кривизны да снимите с мечей гарды. Верхнюю часть обмотать шнуром — и если не трясти посохом почем зря, то ничего и не заметно. А перемычки между коленцами бамбука продолбите легко: вы парни сильные.

На то, чтобы спрятать мечи в посохи, ушло время почти до полудня — зато потом они и вправду выглядели как заправские ямабуси, и Райко успокоился насчет того, успеют ли они в нужный миг выхватить оружие.

А еще он думал о том, что госпожа Сэйсё слишком хорошо знает повадки настоящих разбойников.

Чем больше оставалось за спиной, тем труднее было Райко видеть перед собой женщину, да еще и в почтенном возрасте. Рядом с ним, плечо в плечо, шагал евнух средних лет, с проницательными глазами и горькой складкой у губ.

— Разбойники-то? Да постоянно с ними дело иметь приходится. Особенно весной, в самую голодную пору. Оставишь им какой-нибудь еды возле Дзидзо, одежду из пожертвованной, сандалии — они, глядишь, в монастырь и не лезут: берут и уходят. А с иным поговоришь — он и раскается, вступит на Путь… А когда говоришь-то, всякое слышишь… И никогда ведь не знаешь, что пригодиться может.

— А что… много разбойников, готовых раскаяться? — искренне удивился Райко.

— Посмотрите на эти поля, — посох указал на все те же знамена мисканта. — Не так давно их возделывали люди. Куда они ушли? Что с ними, с этими крестьянами, стало? Я вам скажу, сударь мой: половина умерла, половина выживших в сёэнах осела, а другая половина в разбойники подалась. Эти люди охотно вернулись бы к прежней жизни — но для большинства уже поздно. Первый-второй год человек еще стыдится обирать таких же горемык, как он сам. Но вскоре стыд притупляется, а мысль о работе от рассвета до заката делается ненавистной. Есть, конечно, и те, кто просто жесток, и ступил на эту стезю по влечению сердца, а не из-за нужды… Такие, как Монах-Пропойца. Их мало — но они имеют власть над умами вчерашних крестьян. Крестьянин ведь не хочет, да и не умеет распоряжаться собой. Здешний крестьянин, разумею… На востоке и на севере крестьяне немного другие. Не разучились еще ни защищать себя сами, ни управляться со своими делами без приказа. А здесь простому человеку нужен водитель, без него он теряет опору в мире. Поэтому многие радуются возможности отвратиться от зла. А Путь дает им рамки, без которых им страшно.

— А что же с неисправимыми негодяями? Неужели никто не пытался вломиться в монастырь, ограбить, совершить насилие?

— У нас бедная обитель, — худое плечо под кэса приподнялось, почти коснувшись края шляпы. — И об этом известно на пятьдесят ри вокруг. Большинство сестер не отличается красотой… Впрочем, попадаются и такие бандиты, которым до красоты нет дела, было бы куда корешок воткнуть. Ну, в таких случаях… этот посох у меня давно в употреблении.

— Но вы приняли обет — вам нельзя убивать!

— Убивать нельзя, — согласилась монахиня. — А вот насчет перерезанных поджилок, к примеру, я обета не давала. Да и тот же Дарума, чью траву мы сегодня пили, оружием не брезговал.

Однако! Пустить человека живым с перерезанными поджилками — интересное милосердие… В духе господина Тада-Мандзю, прямо скажем. Райко предпочитал в таких случаях убивать — на этом, по крайней мере, все мучения негодяя в этом мире заканчивались.

— Мертвец, — сказала госпожа Сэйсё, — уже не может ничего изменить ни в себе, ни в мире.

— А ваш сын сказал, что пророческого дара у вас нет.

— Нет. Это у вас все на лбу написано, господин Минамото. Человеческие мысли, как правило, просты. Чтобы читать их, не нужно владеть каким-то особым искусством.

Райко, к удивлению своему, обиделся.

А впрочем, — подумал он, — нельзя. Она перенесла такое, что по силам не всякому воину. Она уже почти полвека следует Восьмеричным путем. Она очень странная для женщины, даже для монахини — но пусть это удивляет тех, кто ничего не знает о подлинной истории дамы Стрелолист. И если она хочет прочесть его мысли — пусть читает…

Он отстал от преподобной Сэйсё (право же, все сильнее хотелось говорить «преподобного Сэйсё») и шагал молча, слушая, как Урабэ и монахиня на ходу вдвоем читают сутры наизусть. Райко завидовал им втайне. Восьмеричный путь привлекал его с детства, но он был старшим сыном, так что мысль о монастыре придется отложить до старости, а принятие обетов убасоку — по меньшей мере до рождения старшего сына.

Если ему, конечно, до этих событий суждено дожить.

Дорога неторопливо петляла по склонам гор — и день был хороший: пасмурный, но почти без ветра и совсем без дождя. Ни пыли, ни грязи. Твердая, упругая земля покорно ложилась под ноги.

Монахиня внезапно остановилась и показала вершину, видную в просвет меж двумя другими горами.

— Гора Оэ.

И снова идет по улице человек, одетый в черное — тень среди теней, на которые он старается не наступать. Мог бы поехать в повозке. Мог бы взять паланкин — но это вызвало бы вопросы: куда собрался Сэймэй в повозке либо паланкине?