Читаем без скачивания Золотая кровь - Люциус Шепард

Выйти из тени сосен и снова почувствовать на себе вспученный глаз солнца было все так же страшно, но он взял себя в руки и, не поднимая головы, живо направился к замку. Без особого труда он взобрался по стене, а оказавшись рядом с устьем трубы, этим темным спасательным кругом, вновь почувствовал себя в безопасности – если и не полностью уверенным в себе, то, во всяком случае, более сильным. Он подтянулся и уже с выступа трубы решился бросить последний взгляд на покидаемый им мир света и тепла. Пробегая глазами оставленную внизу землю, во впадине между двумя небольшими холмами, меньше чем в пятнадцати метрах от того места, где упал сам, он заметил лежащее тело. На голове была черная вдовья шаль, из окровавленной юбки торчали бледные вывихнутые палки – переломанные ноги.

Какая-то старуха.

Служанка, та, чьим заботам Патриарх вверил Золотистую?

А кто еще это мог быть?

Снова спуститься на землю и осмотреть труп – пожалуй, это было бы слишком рискованно. Ему хотелось скрыться в безветренной темноте и тиши, и хотя он понимал, что расследующему убийство так поступать нельзя, ему невыносима была даже мысль о том, чтобы еще хоть минуту пробыть там, снаружи замка. Да и вдобавок, теперь он уже не верил в то, что эту игру можно выиграть методом дедукции. Допустим, он найдет на теле какие-то улики – но разве может он побожиться на них? Скорее всего, их там и нет, а если и есть – они вполне могут оказаться подброшенными. Нет, труп нужно как-то использовать в своих целях.

Ведь это возможно.

Несмотря на почти непреодолимые трудности, если ему удастся еще немного продержаться, он наверняка сможет сам предпринять какие-то шаги, и пусть тогда другие бросаются врассыпную, ища, где бы укрыться. Над ним больше не довлеет обязательство все доказывать, подкреплять свидетельствами. Его теперь можно назвать Колумбом дневного света, исследователем еще не нанесенных на карту морей. Кто поставит под сомнение факты, которые он представит? Если убийца может убрать или подбросить улики, почему бы и ему не сделать то же самое? А тот, кто попытается разоблачить его, своим знанием сам выдаст свое участие в преступлении.

Игра-то, оказывается, совсем простая. Пройдясь по этой шахматной доске и увидев, как тут ходят, он понял, как неуклюжи и невежественны игроки, как примитивно они на все смотрят, как тут все подчинено тактике страха.

Он сделал над собой усилие и еще раз взглянул на солнце. Все-таки это тот мир, в котором он будет когда-нибудь жить, он научится не бояться его!

Дневное светило снова, казалось, двинуло против него всю свою мощь, но на этот раз он мужественно встретил его лучи, правда, сердце сжалось, а все внутренности скрутило. Эта штука, пожалуй, похожа на брюхо очень больной желтой медузы с лиловатыми щупальцами. Унижая солнце такими мыслями, он чувствовал некоторое облегчение. Неужели эта жизнь, как он ее помнил, и впрямь прекрасна: с прелестным мягким теплом, летним ветерком, плывущими по воздуху летучками чертополоха, стройным жужжанием стрекоз – мир, в котором детишки беззаботно прыгают со скакалкой и безмятежно бродят влюбленные? Или реальность – это то, что он видит сейчас? Может быть, какая-то удивительная напасть страшным образом преобразила его зрение, открыв грубую правду этого мира, спрятанную от глаз смертных? Сможет ли он когда-нибудь снова воспринимать все, как прежде? Он устремил взгляд за вершину холма, за долину и горы, стараясь преодолеть страх, рассмотреть хоть крупицу красоты в этом тошнотворно-бледном небе и диком сочетании облаков и солнца – и видя лишь картины, которые могли быть порождены слабоумием или кошмаром. Но перед тем, как отвернуться, на какой-то миг, на летучую секунду, едва замеченную им сквозь паническую дрожь и лихорадку отвращения, он вдруг словно оказался – нет, не во вселенной своего детства, где спокойно и ясно светило теплое золотое солнце, но в мире, который мог существовать в начале начал, и увидел в ослепительном свете и неистовстве первобытное совершенство: там багровое солнце струило вниз смертоносные лучи, гигантские папоротники поднимались на фоне облаков с розовато-лиловым, медно-красным и золотым отливом, в травах кипела и бурлила жизнь микроскопических существ, летели ядовитые бабочки, каждая величиной с птицу, ползли жуки размером с крысу, небо распарывали пронзительные крики крылатых рептилий, кошмарные иглозубые твари спаривались с кровожадным неистовством, а где-то в глубине бескрайнего леса вскинуло голову какое-то новое исполинское чудовище и, потрясенное, сбитое с толку, испустило – как и Бехайм – жуткий вопль, и он вспомнил, что он сам – один из самых страшных мира сего, и тогда ужас его покинул.

ГЛАВА 15

Почти час ушел у Бехайма на то, чтобы вернуться по своим следам к выходу из тоннеля, где они с Жизелью встретили Влада. Сначала он шел ощупью, но чем дальше, тем увереннее – теперь его больше не захватят врасплох. Он готов к разным неожиданностям, и сброд, обитающий в дальних закоулках замка, ему больше не страшен. Где-то далеко время от времени дико вскрикивали и хохотали. Уже у самого входа в тоннель, бросив взгляд налево, в боковой проход, он заметил на стене блики от пламени факела. Он пошел на свет и скоро свернул еще раз, в коридор, в дальнем конце которого подрагивало сияющее красное пятно. До него донеслись людской гомон и аромат крови. Там собралось, пожалуй, человек тридцать, решил он. Если все они заодно – довольно грозная сила. Но его этим не остановить, им движут страстное желание отомстить Владу и надежда найти Жизель.

Он дошел до приоткрытой массивной двери из дубовых плит, обшитых железными полосами, из-за которой и шел свет. Это был вход в очень узкую комнату, похожую на непомерно вытянутый чулан, длиной метров двадцать, с высоким сводчатым потолком, освещенную факелами, вставленными в чугунные держатели. Помещение было вырублено в породе, служившей замку фундаментом, стены из блестящего монолитного черного камня украшали яркие цветные пародийные изображения бледных, как скелеты, людей, почти мертвецов – с жестокими пунцовыми губами, длинными до нелепости руками и ногами и преувеличенно крупными клыками. Карикатурные злодеи, каждый почти пятиметрового роста, стояли в угрожающих позах. Рисунки были выполнены столь правдоподобно, что, казалось, персонажи вот-вот оживут, сойдут со стен и, сохраняя двухмерность, предадутся кровавой оргии.

В комнате оказалось не так много народу, как ожидал Бехайм: всего около дюжины, и все в плащах с капюшонами, как у Влада. Большинство сгрудилось вокруг Жизели – обнаженной, прикованной к стене. По всей видимости, она находилась в беспамятстве, огонь факела окрашивал ее кожу в оранжевый цвет. Бедра и руки были обезображены свежими кровоподтеками. Влад стоял рядом с ней, капюшон его был отброшен назад. Он разговаривал с седовласой толстухой и то и дело небрежно прикасался к Жизели – то к плечу, то к ноге. Наверное, что-то на ней показывает, решил Бехайм. Когда губы Влада растягивались в улыбке, зубы его сверкали неестественным блеском, и это усиливало сходство его бородатого лица с крысиной мордой. Еще несколько человек слонялись без дела, рассматривая настенную живопись и время от времени бросая взгляды на Жизель, как будто в ожидании какого-то события. Бехайм с опаской косился на факелы, он понимал: если придется действовать, то только очень быстро, не дав успеть начать то, что тут затевалось.