Читаем без скачивания Золотая кровь - Люциус Шепард

– Ну вот, – сказал Бехайм, отирая с руки слюну и кровь. – Я проявил милосердие. Живи, если сможешь.

Влад повалился набок и едва двигающимися руками стал ощупывать каменные плиты в поисках опоры. Глаза его теперь были открыты. Обрамленные красной каймой, растянув веки, они выпирали из глазниц, как сваренные вкрутую яйца, из них капали кровавые слезы. Судя но тому, как он шарил по полу, Бехайм решил, что он ослеп. Он обратил взгляд на остальных, прижавшихся к стене. Одной Паулине удалось сохранить самообладание.

– Возьмите одежду ваших мертвецов, – приказал он. – Порвите на полосы и скрутите в веревки. Привяжитесь друг к другу. Я буду держать конец веревки, и мы вместе пойдем в замок. Когда я попаду к Патриарху, вы будете вознаграждены. Ясно?

Они согласно забубнили и принялись выполнять его указания, а он наклонился к Жизели в надежде вернуть ее к жизни. Но она не отвечала, и он со страхом подумал, что, может быть, надругательства вкупе с зельем, которым ее опоили, оказались больше того, что она могла выдержать. Он решил немного подождать. Если она не придет в себя, ему останется только выполнить свой долг.

– Паулина! – Он сделал знак рукой белокурой девушке и прошел с ней к выходу, а потом в коридор, оставив дверь приоткрытой, чтобы не терять из виду остальных.

Он поставил Паулину к стене и, чуть отдалившись, стал снова рассматривать ее. В ней была какая-то чистая чувственность, и он подумал, что именно это ее свойство, прежде всего другого, и пробудило в нем вожделение. Ее чувственность и кровь с пьянящим, пикантным букетом. Конечно, не столь неотразимым, как у Золотистой, – тут был менее изысканный напиток, но тем не менее весьма достойного качества.

– Тебе не приходилось служить у кого-либо из Семьи? – спросил он.

– Нет, мой господин.

– Как же ты сюда попала?

– Я родилась в замке, господин.

– Здесь… на этих задворках?

– Да, господин. Как и матушка моя, и батюшка. И их родители. В моем роду уж двадцать с лишком поколений живут в замке Банат.

Бехайму стало любопытно, но у него не было ни времени, ни желания расспрашивать ее дальше.

– Я приглашаю тебя к себе на службу, Паулина. Понимаешь, что это значит?

– Да, мой господин.

– Согласна ли ты служить мне?

Она не ответила. Видно было, как напряглись ее плечи и шея, щеки чуть побледнели.

– Боишься?

– Боялась, господин. Шибко боялась. Но теперь… – Она опустила глаза. – Теперь мне уже не так страшно.

Он протянул руку, взял ее за подбородок и вперил в нее взгляд. Ее губы расслабились, глаза расширились, и он увидел в них оранжевый отсвет факельного огня и отражение чего-то темного в середине – он узнал в этой черноте себя.

– Отвечай же, Паулина, – велел он. – Говори. Времени на размышления нет.

– Я согласна служить вам, – вымолвила она дрожащим голосом и взглянула в проем двери на Жизель, лежавшую, словно во сне. – Но у моего господина уже есть служанка.

– Никто не запрещал держать двух. – Ее слова позабавили его.

И все же в глубине души он понимал, что столь поспешно обольстил ее из самых корыстных соображений. Если Жизель так и не оправится или если он подвергнет ее посвящению и она его не пройдет, ему понадобится замена. Еще одно предательство. Не такое откровенное, как безрассудная вспышка страсти к Александре, но, может быть, более подлое, ведь возможная гибель Жизели, оказывается, не так сильно волновала его, он готовился обойтись без нее. Предательство тем более отвратительное, что оно свидетельствовало об истинной глубине его чувств к ней.

Кончиком указательного пальца он нащупал голубую жилку во впадине шеи Паулины. Ее веки опустились, и она слегка качнулась, как будто его прикосновение ослабило ее.

– Ответь мне, Паулина, – сказал он.

Она прошептала, что согласна, и слова ее, казалось, исходили из самой глубины ее существа – ошеломленной, ослепленной, свободной от всякого страха и всяких оков.

Он шагнул к двери. Люди в комнате оторвались от своей мрачной работы и выжидательно смотрели на него. Он молча, одним только пристальным взглядом предостерег их от необдуманных действий. Наконец он, потянув к себе дверь, закрыл их внутри и вернулся к Паулине, стоявшей без движения. Он погладил ее по щеке, по волосам, спустил платье с плеч. Соски ее грудей были обрамлены розовыми детскими кружками. Груди казались неправдоподобно большими, невозможно красивыми. Белые, мягкие, качающие головами зверьки, живущие своей собственной жизнью. Он приподнял одну, попробовал на вес и почувствовал, как желание вздымает его плоть. Но он не был полностью здесь, с Паулиной, он вспомнил Александру, ее маленькие и твердые груди, ее почти мрачный, дикий пыл. От этого ему стало досадно. Нечего думать о ней так, она всего лишь одна из подозреваемых, и, чтобы прогнать все мысли о ней, он наклонился к Паулине, вдыхая мускусный запах ее белой кожи и свежий аромат реки, текущей по тонкому голубому каналу ее шеи. Он уткнулся в нее носом, найдя нужную точку, увлажнил веществами наслаждения, крепко обхватил руками талию и вонзил клыки в ее плоть, подавшуюся столь легко, словно это стальная игла вошла в пробку. Паулина напряглась и горестно выдохнула, но потом голова ее завалилась набок, она словно подставила ему шею. Кровь хлынула, как будто предлагая – на, пей. Он изумился сложности ее букета. Чудеснее крови, насыщеннее он не пивал! Его внутреннему взору предстали странные образы – они принимай разные цвета и размеры, и, к своему немалому удивлению, он вдруг ярко представил себе прошлое Паулины. Вот он будто бы видит ее маленькой в тускло освещенной комнатке с закопченными каменными стенами, рядом с ней другие дети, все белокурые – может быть, ее братья и сестры, и кто-то смотрит, всегда внимательно смотрит из темноты и чего-то ждет. Это видение сменилось другими, они мелькали вереницей – быстро, едва уловимо: мгновения любви, и страха, и задумчивого одиночества, и в каждом незримо присутствовало все то же гнетущее чувство, будто кто-то наблюдает за тобой, и за всеми этими картинами угадывались ее нрав, ее сердце, запачканные духом насилия и вырождения, царившим среди изгоев замка, и все же каким-то образом сохранившие в глубине своей невинность и силу. Но это таинственное проникновение в ее душу вдруг затмил вкус крови – густосладкий, темный, терпковатый, в основе своей неистово, безудержно живой, возбуждавший ни с чем не сравнимую жажду.

Ему потребовались неимоверные усилия, чтобы оторваться от нее, и, все еще хмельной этим пряным ароматом, он увидел перед собой удивительно красивую девушку: глаза ее были закрыты, соломенные волосы растрепались по лицу, своим беспорядком только оттеняя его изящество. Из надрезов, оставленных его клыками, вытекло немного крови, окрасившей сверху округлость ее правой груди, и он снова почувствовал прилив желания, но не поддался соблазну слизать красные подтеки. Он сосредоточился на беспокойстве, оставшемся у него от видения белокурых детей, которые явились ему в дурмане, вызванном ее кровью. Он вспомнил слова Влада: «Такой кровушкой напою, что…»