Читаем без скачивания Правек и другие времена - Ольга Токарчук

— Изыдор не такой, каким кажется, — сказала Мися.

— Ах, у меня не было ничего дурного в мыслях… Мой отец тоже не был сумасшедшим. Или все-таки был?

Мися торопливо запротестовала.

— Больше всего, Мися, я боюсь, что эти его странности могут перейти по наследству и приключиться с кем-нибудь из моих детей. Но я слежу за ними. Они учат английский, и я собираюсь отправить их к родственникам во Францию, чтобы они немножко посмотрели мир. Мне бы хотелось, чтобы они получили хорошее образование где-нибудь на Западе — информатика, экономика, какие-нибудь конкретные специальности, которые что-то дают. Они плавают, играют в теннис, интересуются искусством и литературой. Сама посмотри, это здоровые и нормальные дети.

Мися проследила за взглядом Паненки Попельской и увидела внуков Помещика, которые как раз возвращались с реки. На них были разноцветные купальные халаты, а в руках они держали водолазные маски. Они шумно толкались в калитке.

— Все будет хорошо, — сказала Паненка Попельская. — Мир теперь не такой, как раньше. Он лучше, больше, светлее. Теперь есть вакцины против болезней, нет войн, люди живут дольше… Ты ведь тоже так думаешь?

Мися заглянула в стакан с кофейной гущей и покачала головой.

Время Игры

В Седьмом Мире потомки первых людей скитались всем скопом из края в край, пока наконец не добрались до необыкновенно красивой долины. «Теперь, — сказали они, — мы построим себе город и башню, достающую до неба, чтобы стать нам единым народом и не дать рассеяться Богу». И они тут же принялись за работу, снося камни и используя смолу вместо раствора. Возник огромный город, в центре которого росла башня, и была эта башня уже так высока, что с ее верхушки стало видно то, что находится за Восемью Мирами. Иногда, когда небо бывало ясным, те, кто работал на самом верху, подносили руку к глазам, чтобы их не ослепило солнце, и видели стопы Бога и очертания тела большого змея, пожирающего время.

Некоторые из людей палками пытались достать еще выше.

Бог посматривал на них и думал с беспокойством: «Как только они станут единым народом, говорящим на одном языке, они смогут делать все, что им только вздумается… Перемешаю-ка я им языки, замкну их в них самих и сделаю так, что один не будет понимать другого. Тогда они обратятся друг против друга и оставят меня в покое». Вот как сделал Бог.

Люди рассеялись по всем сторонам света и стали друг другу врагами. Но в них сохранилась память о том, что они увидели. А кто хоть раз видел границы мира, тот еще мучительнее будет ощущать свое заточение.

Время Попугаихи

Каждый понедельник Стася Попугаиха выбиралась на ярмарку в Ташув. По понедельникам рейсовые автобусы бывали так переполнены, что проезжали мимо, не делая остановки в лесу. Так что Стася вставала на обочине дороги и ловила машину. Сначала польские «сирены» и «Варшавы», потом это уже были «фиаты», большие и маленькие. Неуклюже забиралась внутрь, и беседа с водителем начиналась всегда одинаково.

— Вы знаете Павла Божского?

Иногда случалось, что знал.

— Это мой брат. Он инспектор.

Водитель оборачивался к ней и смотрел недоверчиво, тогда она повторяла:

— Я сестра Павла Божского.

Водитель не верил.

Стася к старости располнела и стала меньше ростом. Ее и так всегда выдающийся нос сделался еще крупнее, а глаза утратили блеск. Ноги ее опухали, поэтому она носила мужские сандалии. От красивых зубов осталось только два. Время не было милостиво к Стасе Попугаихе, и ничего удивительного, что водители не хотели верить, будто она сестра инспектора Божского.

Однажды в такой вот бойкий ярмарочный понедельник ее сбила машина. Стася потеряла слух. Непрекращающийся шум в ее голове заглушил звуки мира. Иногда в этом шуме появлялись какие-то голоса, обрывки музыки, но Стася не знала, откуда они идут — пробиваются ли снаружи или вытекают из нее самой. Она вслушивалась в них, штопая носки и бесконечно переделывая вещи от Миси.

Вечером она любила пойти к Божским. Особенно летом у них бывало оживленно. Наверху жили дачники. Приезжали дети и внуки. В саду, под яблоней, ставили тогда стол и пили водку. Павел вынимал скрипку, и его дети сразу же брали свои инструменты: Антек — аккордеон, Аделька, пока не уехала, — скрипку, Витек — контрабас, Лиля и Майя — гитару и флейту. Павел давал знак смычком, и все начинали ритмично шевелить пальцами, кивали и отбивали такт ногой. Начинали всегда с «Сопок Маньчжурии». Она узнавала музыку по их лицам. Во время «Сопок Маньчжурии» в чертах детских лиц на мгновение появлялся Михал Небеский. «Как это возможно, — задумывалась она, — чтобы мертвые продолжали жить в телах своих внуков?» Будет ли и она вот так жить в лицах детей Янека?

Стася скучала по сыну, который после окончания школы остался в Силезии. Он приезжал редко, от отца он перенял то, что заставлял Стасю вечно ждать. В начале лета она приготавливала для него комнату, но он не хотел оставаться надолго, как дети Павла, на все каникулы. Он уезжал через несколько дней и забывал взять соки, которые она делала для него целый год. Однако забирал деньги, которые мать зарабатывала на водке.

Она провожала его на остановку у Келецкого шоссе. На перекрестке лежал камень. Стася поднимала камень и просила:

— Положи сюда руку. У меня будет память по тебе.

Янек беспокойно озирался по сторонам, после чего позволял, чтобы под камнем на перепутье остался на год след его ладони. Потом на Рождество и Пасху от него приходили письма, которые начинались всегда одинаково: «В первых же словах моего письма сообщаю, что я здоров, чего и маме желаю».

Его пожелания не имели силы. Наверное, когда он это писал, то думал о чем-то другом. В какую-то из зим Стася внезапно заболела и, прежде чем машине «скорой помощи» удалось продраться сквозь снежные заносы, умерла.

Янек приехал слишком поздно, как раз когда засыпали гроб и все уже разошлись. Он пошел в дом матери и долго смотрел на вещи. Все эти банки с соками, ситцевые занавески, вязаные накидки и коробочки, сделанные из открыток, которые он отправлял матери на праздники и именины, похоже, не представляли для него никакой ценности. Мебель, сделанная дедом, была топорной работы и совершенно не подходила к полированным гарнитурам. У чашек были щербатые края и отбитые ручки. Снег проникал внутрь пристройки через щели в дверях. Янек запер дом и пошел отдавать ключ дяде.

— Я не хочу ни этого дома, ни вообще ничего из Правека, — сказал он Павлу.

Когда он возвращался по Большаку на остановку, то задержался перед камнем и после минутного колебания сделал то же, что и каждый год. На этот раз он глубоко вжал ладонь в холодную, слегка подмерзшую землю и держал так долго, что от холода у него задеревенели пальцы.

Время четверояких Вещей

Изыдор с каждым годом все яснее отдавал себе отчет, что никогда не уедет из Правека. Он вспомнил про границу в лесу, про ту невидимую стену. Эта граница была для него. Может, Рута и сумела через нее пройти, но у него не было ни сил, ни желания.

Дом опустел. Только летом он оживал благодаря дачникам, и тогда Изыдор вообще не покидал чердака. Он боялся чужих людей. В последнюю зиму к Божским часто наведывался Полипа. Он постарел и еще больше расплылся. Лицо его было серым, опухшим, а глаза красными от водки. Он садился за стол, становясь тогда похожим на оковалок подгнившего мяса, и своим хриплым голосом не переставал хвалиться. Изыдор ненавидел его.

Полипа наверняка это чувствовал, и поскольку был щедр, как сам дьявол, то сделал Изыдору презент — подарил ему фотографии Руты. Это был подарок продуманный. Полипа выбрал только те снимки, на которых голое тело Руты, искаженное странным освещением, покрывали его тучные телеса. И лишь на нескольких фотографиях было видно женское лицо — раскрытый рот и прилипшие к щекам потные волосы.

Изыдор рассматривал снимки молча, потом отложил их на стол и пошел наверх.

— Зачем ты показал ему эти фотографии? — успел услышать он голос Павла.

Полипа расхохотался.

С этого дня Изыдор перестал сходить вниз. Мися приносила ему на чердак еду и сидела около него на кровати. Некоторое время оба молчали, потом Мися вздыхала и возвращалась на кухню.

Ему не хотелось вставать. Хорошо было просто лежать и видеть сны. А снилось ему всегда одно и то же: огромные пространства, заполненные геометрическими фигурами. Матовые многогранники, прозрачные пирамиды и переливающиеся цилиндры. Они плыли над широкой плоскостью, которую можно было бы назвать землей, если бы не то обстоятельство, что над ней не было неба. Вместо него зияла большая черная дыра. Вглядывание в эту дыру делало сон страшным.