Читаем без скачивания Без видимых повреждений - Рэйчел Луиза Снайдер

день не падаешь замертво, или пока не вмешивается какое-то чудо и не заставляет тебя наконец прозреть. Родись Эспиноза в другом штате, отсиди в другой тюрьме, может он бы оказался тем самым “упавшим замертво”, а не парнем с тремя историями. Многие его знакомые закончили именно так. Он и сейчас ездит по их похоронам. Но Джимми родился в Сан-Франциско, округ Эксельсиор, – районе, откуда «гангстерские» штучки привели его в тюрьму под названием Сан-Бруно в то самое время, когда она стала местом необычного и смелого эксперимента.

До того, как я расскажу историю лаборатории Сан-Бруно и три поворотных истории из жизни Джимми, мне нужно поделиться другой историей. Она началась в шотландской деревне более шестидесяти лет назад с любознательного мальчика по имени Хэмиш Синклер.

Дед Синклера работал каменщиком и умер молодым от силикоза. А его отец был горновщиком, авторитарным человеком, который тоже умер молодым, когда Синклеру было всего тринадцать. Всю свою жизнь Хэмиш имел отчетливое представление о сложностях жизни рабочего класса. Синклер сам принадлежал к этому классу: каждая семья в его деревне Кинлочлевен зависела от работы на местной алюминиевой фабрике. Кинлочлевен с трех сторон окружена горами. В годы взросления Синклера в его деревне не было никакого другого производства, никаких вариантов трудоустройства, кроме как на этой фабрике. «Главной целью любого жителя деревни было поскорее оттуда убраться, – рассказывает Синклер, – если ты рабочий фабрики, и у тебя четверо детей, только один из них сможет занять твое место. Остальным троим нужно уезжать».

Так что Синклер сбежал. Он хотел стать художником, живописцем. Отучился в английской школе Брайанстон, где преподавали по Дальтонской системе, схожей с Монтессори и холистическим подходом к образованию. Дальтон не признавал механическое запоминание, которому учили в большинстве школ в начале двадцатого века, и призывал учеников стать учителями для себя самих. Учебные планы были индивидуализированы, и ученикам давали задания научиться учиться, и делать это самостоятельно. В школе, где учился Синклер, всегда присутствовал учитель, к которому можно было обратиться за рекомендацией, и тьюторы-помощники, но основной идеей было стать активным участником собственного просвещения. Эта философия встроена в его жизнь и работу и по сей день. Как-то вечером в Сан-Франциско мы сидели в ресторане в районе Тендерлойн, он рассказывал о своей жизни, и мне стало ясно, что его карьера состояла из проектов, и что он сам создал методологию для каждого из них, будь то съемки нью-йоркских маршей протеста против войны во Вьетнаме или погружение в Темзу, чтобы отснять протесты против ядерных подлодок. Мы проговорили весь вечер: когда ресторан закрылся, перешли в бар, а когда закрылся бар – к камину в вестибюле ближайшего отеля, и разошлись глубоко за полночь, когда весь город погрузился в глубокий сон. В каждой новой истории, на каждой странице его жизни центральным был акт творения.

Сейчас Синклеру восемьдесят пять. У него копна седых кудрей, и разговаривает он так, как будто бы сошел со сцены в районе Хейт-Эшбери, а на дворе 1968. Он носит Crocs и напоминает мне обаятельно-неопрятного эксцентричного дядю кого-то из моих друзей. За эти годы я так и не разобралась, что у него за акцент. Канадский? Ирландский? Миннесотский? А может быть, шотландский.

История Синклера после окончания Брайанстона длинная, запутанная и увлекательная, и, возможно, когда-нибудь другой автор посвятит ей целую книгу. В этой истории фигурирует мини-отель на побережье Ирландии и вполне реальная темная дождливая ночь, когда Синклер поселил американского режиссера в спальне хозяина отеля, а потом режиссер взял его – оператора и активиста – с собой в Нью-Йорк, где во время протестов против войны во Вьетнаме он случайно ударил офицера ФБР, и ему пришлось бежать в Лондон, но затем Синклер вернулся в Америку и стал центральной фигурой профсоюзного движения, сначала среди угольщиков в Кентукки, а затем среди работников автопредприятий Мичигана. «Я попал в волну социальных беспорядков, и стоял на самом ее гребне», – говорит Синклер о своем приезде в Америку, о ранних годах активизма и гражданского неповиновения. Пока он наблюдал за возникновением Движения за гражданские права чернокожих (Black Power) в Детройте, за развитием феминизма в 1970-х, и путешествовал по стране, организуя американцев и учась у них, у Синклера назрел вопрос: Почему многие из знакомых ему мужчин бьют друг друга? Конечно, не все мужчины. Но те, с кем он работал, кого организовывал, с кем дружил – так часто! Трудящиеся мужчины из Нью-Йорка, Кентукки, Мичигана. И даже англичане. Тогда Синклер еще не задумывался о домашнем насилии. Его интересовали радикальные действия. Классовые политические права и права трудящихся. Он думал о том, что общего у детройтского движения Black Power с движением кентуккских шахтеров. Синклер был социальным активистом, и он пытался организовать их, объединить в одно движение, но постоянно сталкивался с патриархальным, мачистским отношением к тому, кого, почему и куда ему следует вести. После чикагских протестов 1968-го он направился в Детройт, чтобы организовать протест рабочих автоиндустрии. Его, по крайней мере, отчасти, интересовали расовые отношения, он хотел, чтобы больше белых мужчин работали со своими черными братьями. О гендерных отношениях Синклер даже не задумывался.

Он уже несколько лет проработал в Детройте, когда к нему пришла группа женщин, которые тоже хотели создать профсоюз. Некоторые из них были женами мужчин, деятельность которых Синклер организовывал раньше. Синклер был готов помочь любому просящему помощи. Если ты хочешь бороться с системными предрассудками и несправедливыми условиями труда, если ты – воин правосудия, Синклера не интересует твой пол и цвет кожи. Чем больше в профсоюзе членов, тем сильнее их натиск. Чем сильнее натиск, тем выше шансы на перемены. Но оказалось, что мужчины, с которыми работал Синклер, не были столь же эгалитарны в своих гендерных взглядах. Они были категорически против того, чтобы женщины вступали в профсоюз. На дворе 1975 год; движение за права женщин всё еще на этапе становления. Как только на встречи Синклера по созданию местных общественных организаций стало приходить больше женщин, некоторые мужчины, которым он уже помог сорганизоваться, начали жаловаться на женщин, говорить, что женщин нельзя организовать. Организации – для мужчин. «Я пять лет занимался организацией рабочих в общегородском масштабе, – рассказывает Синклер о своей деятельности в Детройте, – и всё разлетелось на куски, когда эти мужчины заявили, что девушек нельзя организовать». Это шокировало Синклера.

Вместе с мужчинами он провел серию встреч, и каждая только усиливала эмоциональное напряжение и патриархальные настроения, пока как-то раз, после третьей встречи, один из мужчин, который занимал ключевую роль