Читаем без скачивания Здесь вам не Сакраменто - Анна и Сергей Литвиновы

– Нет-нет, – решительно возражала Спесивцева. – Сейчас это совсем не нужно и никак невозможно.

– Какая тебе нужна помощь? Может быть, деньги? Врачи? У нас тут прекрасная медицина!

– Нет, нет, мой дорогой. Я знала, что ты добрый мальчик. Но у меня всё есть и мне ничего не надо.

Единственное, чего он добился: Валя пообещала оцифровать и выслать ему фото и видео девочки, запечатлевшие разные этапы её взросления. И не подвела: через пару недель разместила карточки и записи Вики в облачном хранилище, бросила ему ссылку. Но ещё раз предупредила: пожалуйста, не пытайся до поры до времени связаться ни с ней, ни со мной.

Иноземцев поведал о случившемся жене – поступок в американском духе, здесь в хороших семьях принято говорить друг другу правду, какой бы горькой она ни была. Типа: «Милый, мне очень жаль, но я изменила тебе». Супруга, как и положено истинной американке, отнеслась к шалостям российской молодости своего благоверного с пониманием. Даже сказала: «Давай пригласим их с матерью сюда к нам».

– Зачем? – удивился он.

– Тебе ведь будет приятно?

– Нет, – сказал он почти правду.

Однако на фото и видео с маленькой, а потом взрослеющей Викой Юра смотрел с удовольствием и ностальгией. Он верил и не верил: иногда ему казалось, что дочка и впрямь вылитый он – или его мама Галина Иноземцева в детстве. А иногда ему мнилось, что нет, ничего общего, и, может, Валентина его опять обманывает, как обманывала двадцать пять лет назад, что ребёнок не его.

Он снова позвонил Спесивцевой-старшей. Она, хоть пыталась бодриться, но даже говорила с трудом и опять категорически запретила ему появляться в их жизни.

Вскоре телефон перестал отвечать, а в интернет-версии газеты «М-ские ведомости» (которую Иноземцев стал почитывать) появилось сообщение о смерти, на пятьдесят шестом году, бывшей работницы издания, талантливого журналиста и писателя, прекрасного человека Валентины Спесивцевой.

Так ниточка оборвалась. Их странная и дёрганая связь завершилась. Однако оставалась где-то далеко, в российском городе М., Виктория Спесивцева – если верить её матери, плод их любви, ничего не ведающей о своём настоящем отце.

Благодаря всё тем же соцсетям Иноземцев, не афишируя себя, следил за жизнью и успехами дочки. С течением месяцев и лет после того, как Валентины не стало, мысль о том, а не обманула ли она его в очередной раз, а вправду ли Вика является его порождением, отступила и поблёкла. В самом деле, ни Валентина, ни дочка ничего не получили от его отцовства, а Виктория так, похоже, о нём и не узнала. Юра лишь смотрел карточки в соцсетях: вот Вика Спесивцева окончила университет… Поступила на работу… На отдыхе в Турции… В турпоездке в Праге… С молодым человеком… На вечеринке… На корпоративе… За рулём машины…

Всё у девушки шло хорошо. И, значит, он был совсем не нужен.

Но однажды на тот самый электронный адрес, который он некогда давал Валентине, пришло письмо с незнакомой почты в русской доменной зоне. «Уважаемый Юрий Владиславович, – обращался к нему неизвестный, – во исполнение посмертного волеизъявления моей клиентки гр-ки Спесивцевой Валентины Дмитриевны, коей я являлся адвокатом и душеприказчиком, имею сообщить Вам следующее. Согласно завещанию Спесивцевой В. Д., мне поручалось обратиться непосредственно к вам в случае, если в отношении её дочери, гр-ки Спесивцевой Виктории Викторовны, наступят форс-мажорные обстоятельства негативного характера, а именно: тяжёлая болезнь или травма, полная или частичная потеря трудоспособности, пожар, наводнение либо другие стихийные бедствия, а также возбуждение уголовного дела, чреватое длительным сроком лишения свободы. Настоящим довожу до Вашего сведения, что 28 ноября сего года в отношении гр-ки Спесивцевой В. В. возбуждено уголовное дело по статье двести двадцать восемь, часть третья УК РФ. Мерой пресечения в отношении подозреваемой Спесивцевой В. В. избрано заключение под стражу на срок до двух месяцев. Мера наказания по статье, вменяемой Спесивцевой В. В., предусматривает от десяти до пятнадцати лет лишения свободы».

В конце письма имелось имя адвоката – Иван Андреевич Мирский – и его телефон.

Почту Юра читал обычно утром – в России к тому моменту день кончался, но было ещё не поздно, по правилам хорошего тона дозволялось звонить. Он набрал номер стряпчего.

Затем Юра посоветовался с женой, испросил у себя в университете отпуск по неотложным семейным обстоятельствам и выехал на Родину.

Прямо в день приезда в Москву, не откладывая дела в долгий ящик, не отдыхая и не отсыпаясь после двенадцатичасового перелёта, Юрий Владиславович встретился с адвокатом – тот, по договорённости, ждал его в столице. Чтобы не дёргать отца – и так утомился старичок, его встречаючи, – поехал на метро. Да и время сэкономил по столичным пробкам.

Если бы не хмурые и невежливые люди на улицах и в подземке, столица произвела бы благоприятное впечатление. Яркие освещённые улицы, переизбыток света, как в Лас-Вегасе. И все куда-то летят, несутся – по тротуарам и эскалаторам. Настоящий vibrantcity – опять он точно не знал, как перевести этот термин. Вибрирующий, что ли, звенящий, как провода под током.

С адвокатом условились встретиться в скромном сетевом кафе у метро «Октябрьская». Защитник ждал его за столиком у окна, попивал минеральную воду. Он произвёл на Юрия благоприятное впечатление. Спокойный, уверенный в себе человек лет сорока. Если выжига и плут (а как адвокату, тем паче российскому, не быть выжигой и плутом?), то в разумных, не переливающихся через край пропорциях. Вдобавок – свой человек в семье подследственной, к покойной матери относившийся с симпатией, саму Викторию, заключённую в СИЗО, лично знающий.

Заговорили о деле. Стряпчий сразу сказал, что за ордер – то есть за то, что с ним будет заключен договор и он станет представлять интересы Спесивцевой, – он возьмёт стандартное вознаграждение – двадцать тысяч рублей. И ещё немедленно нужны были деньги, чтобы заключённую подогреть – сделать ей передачу.

Не откладывая дела в долгий ящик, Иноземцев спустился к ближайшему банкомату и снял с карты наличные. Потом обсудили гонорар за услуги стряпчего. Вознаграждение, которое он оговорил себе, оказалось изрядным – особенно по российским меркам: двести тысяч, плюс, если потребуется, оплата экспертиз. Однако Иноземцев привык к заоблачным наградам, которые выписывали себе защитники в Америке, и сумма его не ошеломила.

Адвокат сказал, что первым делом, прямо завтра, он добьётся свидания с подследственной. «И немедленно подам апелляцию по поводу меры пресечения, надо постараться вытащить девушку из камеры, под подписку или хотя бы домашний арест».

Юра попросил:

– И, если можно, постарайтесь устроить мне с ней свидание. Надо познакомиться – вы говорите, что она моя дочь, а я её никогда не видел.

Мирский обещал поспособствовать.

– Вы не волнуйтесь насчёт денег, – молвил стряпчий. – Возможно, их в итоге понадобится больше, но, во-первых, я лишку не возьму. А во-вторых, не надо думать, что за всё придётся платить лично вам. У Спесивцевой имеется собственность – личный автомобиль, к примеру. Будьте готовы, что придётся продать. Судебные хлопоты – занятие затратное.

В СИЗО номер шесть, или «Бастилии», или «шестёрке», меня сначала обшмонали в специальной шмонной. Страшно унизительная процедура, когда осматривают, и в довольно грубой форме, в буквальном смысле всюду.

Затем доставили на сборку – в камеру, где коротали время привезённые из разных судов или с этапов. Потом отправили в карантин, где я провела двое суток. И наконец я въехала в двести первую камеру, на втором этаже, окна в тюремный двор – впрочем, иных, с видом наружу, здесь и нет.

Пусть камера СИЗО и была рассчитана, как мне потом рассказали, на сорок четыре человека, но помещалось в ней женщин шестьдесят – в проходах стояли раскладушки. Для начала мне велели подойти к старшей по камере – и она, женщина лет пятидесяти, одновременно с тупым лицом и умными глазками, сидящая за столом в компании трёх своих подпевал, – по-начальничьи коротко и безапелляционно рассказала мне, что здесь, в камере, можно и чего нельзя. За что может вломить охрана и что не поощряется товарками. Она же указала мне моё место – удивительно, но не на раскладушке, а на нормальной шконке.

Потом вокруг меня собралось четыре или пять женщин, стали задавать вопросы: кто такая? Откуда? По какой статье? Чем занималась на воле? В итоге я выложила тем, кто захотел слушать, всё, что со мной приключилось. Включая – явное и неприкрытое признание, сделанное вертухайкой, в том, что дело моё – заказное.

Девочки меня, конечно, утешали, но никто ничем не обнадёживал. Наоборот, говорили, что готовиться надо к худшему: долгому и бесплодному сидению в СИЗО, а потом неправедному приговору. «Как?! – вскричала я. – Я ведь ни в чём не виновата! Это ведь ясно, как дважды два! Любому непредвзятому человеку!» Дама, что более всех меня опекала, большая и болезненно толстая, которую все называли тётей Любой, в ответ на это лишь усмехнулась: