Читаем без скачивания Книга Асты - Барбара Вайн

Несомненно, мама была атеисткой. Она часто повторяла, что перестала верить в Бога, когда умер ее маленький Мадс. После его смерти она никогда больше не молилась. Я помню, как на одном из приемов она во всеуслышание объявила, что является поклонницей Ницше и верит, что Бог мертв. Не знаю, где она это вычитала, но ей было известно очень много, она занималась самообразованием. Так или иначе, она была вправе распорядиться своими похоронами.

В своем завещании она оставила мне все, что имела. Это, конечно, не огромное состояние, но гораздо больше того, что мне нужно. Завещание не вызывало сомнений, в нем четко написано — «моей дочери, Сванхильд Кьяр». Никто не задавал вопросов, даже не попросили свидетельство о рождении. А если бы и попросили, что с того? Там указано, что Mor и Far — мои родители, а меня зовут Сванхильд. Но я вновь почувствовала себя странно, опять всколыхнулись старые сомнения. Я даже подумала, не должна ли сказать: «Нет, я не могу принять это, не имею права!»

Впрочем, я этого не сделала. В конце концов, смысл завещания в том, чтобы твои вещи достались именно тем людям, которым ты и хотел их оставить. А Mor хотела, чтобы этим человеком была я. Без нее я чувствую себя потерянной. Я никогда по-настоящему не расставалась с ней. Даже когда вышла замуж за Торбена, сначала жила по соседству, за углом. Самой длительной разлукой стали те несколько недель, которые я провела в Дании в 1924 году. Мне тогда было девятнадцать, там я познакомилась с Торбеном. Всю жизнь потом я или навещала ее каждый день, или звонила по телефону, но в основном приходила к ней. А после смерти Far мы прожили с ней в одном доме двадцать лет. Мне до сих пор не верится, что она меня покинула. Она так много значила в моей жизни. Она была моей жизнью. Я слышу ее шаги на лестнице, слышу, как она зовет меня «lille Свонни», чувствую запах «Коти», которыми она всегда пользовалась. Как-то я открыла ящик туалетного столика, и оттуда вырвался ее запах. Он так ярко напомнил о ней, это было так ужасно, что я заплакала.

Я не должна тебе об этом писать. Мне надо или взбодриться, или философствовать. Ее смерть освободила меня, я могу заняться тем, чем всегда хотела, но не хватало времени. Но я не хочу этим заниматься! Я слишком подавлена, не хочется ничего делать. Из хороших новостей. Доктор прописал мне таблетки, теперь я могу, по крайней мере, спать. Думаю, что со временем продам этот дом. Не хочу жить среди воспоминаний. Черкни мне строчку, если сможешь. Мне нужна твоя поддержка.

С огромной любовью, как всегда.

Я не называла ее тетей целую вечность, с тех пор как лет в пятнадцать с подростковой дерзостью заявила, что собираюсь отбросить слово «тетя» в обращении к ней. Она не возразила. Но сейчас ей так плохо, что она, видимо, забыла, как долгие годы я называла ее просто Свонни, как и все.

Впрочем, «всех» не так уж и много. Вдали от нее, в Америке, я вдруг осознала, что пытаюсь вспомнить, кто же называл ее по имени. Джон и Чарльз, сыновья ее брата Кена, но вряд ли она когда-то их видела. Посольские друзья, если она поддерживала с ними связь, в чем я сомневаюсь. Отец Дэниэла, за которого мама собиралась замуж, иногда навещал ее, но с тех пор, как она овдовела, это случалось редко.

Если бы я тогда вернулась домой, думаю, что переехала бы к Свонни. Страх перед возвращением в страну, где я окажусь рядом с Дэниэлом и Кэри, отчасти связан с нежеланием оставаться в своей квартире. Я прожила в ней пять лет вместе с Дэниэлом, каждая комната полна воспоминаний о нем и, возможно, до сих пор хранит его запах, запах его мыла и сигарет. Как в комнате Асты не выветривался аромат ее духов. Я всерьез подумывала не возвращаться в ту квартиру, а пригласить кого-нибудь привести ее в порядок а затем продать. А до этого можно было бы оставаться на Виллоу-роуд.

Зная, как обрадуется Свонни, я уже представляла, что мы разделим дом на две отдельные квартиры, для нее и для меня, когда пришло еще одно письмо, в котором она сообщала, что решила переехать.

Не хотелось бы просить тебя, так как, возможно, у тебя свои планы, но было бы прекрасно, если бы ты смогла на Рождество приехать домой. Помнишь, какой восхитительный праздник мы всегда устраивали на Рождество? Ведь оно так много значит для датчан. Дом всегда великолепно украшен, праздничный ужин в Сочельник. Даже в последний год, когда Mor с трудом понимала, где находится, мы не нарушили традицию, приготовили рис с миндалем, фруктовый суп, гуся и blekage.[23] Если ты приедешь, я постараюсь сделать что-нибудь как тогда, даже если больше никто не придет.

Теперь мои новости. Я решила переехать. Дом вдруг стал таким огромным. К агентам я пока не обращалась, надо разобрать вещи и привести все в порядок. Мне нужно что-то делать, чтобы отвлечься от горя. Не думала, что у нас столько всякого хлама.

Я начала с мансарды. Она забита старыми книгами Торбена и чемоданами, которые скорее похожи на переносной гардероб. Такие сейчас уже никто не берет с собой в дорогу, но они были очень популярны, когда все пользовались услугами носильщиков. Представь, как ты берешь с собой в самолет кожаный чемодан, который даже без вещей тяжеленный, будто свинцовый.

У Mor было так мало своего. Ее комнату будет легче всего привести в порядок. Не могу понять — почему у нее так мало осталось одежды? Наверное, она отнесла одно за другим все свои платья и пальто на продажу в те антикварные магазинчики. Интересно, что о ней там думали? Разглядели в ней прежнюю красоту или принимали за сумасшедшую старуху?

По этим словам ты можешь догадаться, насколько мне плохо, если я, даже на мгновение, допускаю, что люди могли сказать такое о моей дорогой мамочке. Моей милой мамочке, которую я так любила. Оказывается, я любила ее, Энн, и гораздо сильнее, чем пожилые люди обычно любят своих старых родителей. Я хотела, чтобы она жила. Я молилась об этом. Она бы посмеялась.

Но довольно. Я уже сказала, что разобралась в мансарде и начала уборку в спальнях. Напиши, что из вещей ты хочешь взять себе. Не подумай, что я сама собралась умереть, надеюсь, ты меня понимаешь. Я должна от многого избавиться, если собираюсь купить небольшой домик на Холли-Маунт, который уже присмотрела.

Как продвигается твоя работа? Ты ходила на тот обед в День Благодарения, на который тебя пригласили? Сообщи мне, пожалуйста, увижу ли я тебя дома через три недели.

С любовью,

На Рождество я домой не поехала. Мне по-прежнему мешала Кэри и ее вероломство. Я думала о ней гораздо больше, чем о Дэниэле. Вспоминала, как она постоянно говорила мне, какой он красивый.

— Он такой красивый, Энн! — восклицала она, будто удивляясь, что такой мужчина мог в меня влюбиться. Однажды, когда Кэри была у нас в гостях и Дэниэл вышел на минутку, она вздохнула: — Он такой красивый… — словно хотела сказать, что и для нее он слишком красив. Что, впрочем, они и доказали.

«Он такой красивый!» Словно в нем ничего больше не было. Наверное, так оно и есть, хотя в течение тех лет, что мы жили вместе, Дэниэл казался нежным, чутким, внимательным. Он умел слушать, иногда блеснуть остроумием, много смеялся и смешил других. Но Кэри, заполучив его, честно рассказала мне об этом, оправдывая свое возмутительное вероломство все тем же: «Он был такой красивый, Энн».

Она говорила в прошедшем времени — «был». Я отметила это: будто красота Дэниэла предназначалась для того, чтобы покорить Кэри, а теперь ее не стало. Но для меня он оставался прежним, я видела перед собой его лицо и чувствовала, как боль и ревность вновь охватывают меня. Но Кэри никогда больше не упоминала о его красоте, по крайней мере в моем присутствии.

Они жили в доме, который Дэниэл купил в Пэтни. Мне сообщил об этом бывший однокурсник, с которым мы переписывались. Сейчас они купили бы дом совместно, но пятнадцать лет назад, если вы состояли в браке, сделать это было непросто. Позже мой друг написал, что они поженились, и как будто гора свалилась с моих плеч. Я была полной противоположностью Клеопатры, когда ей сообщили, что Антоний женился на Октавии. Не то чтобы я испытала облегчение или перестала ревновать, но это сообщение заставило меня смириться с фактом. Теперь казалось — раз не на что больше надеяться, то нечего и бояться. Больше не надо бродить по ночам в раздумьях, что он, возможно, уже оставил ее и попытается найти меня. Не надо размышлять, что я сделала бы, если бы узнала, что они разошлись и Дэниэл вновь свободен. Я никогда не выходила замуж, наверное потому, что у меня старомодные взгляды на замужество, каких всегда придерживались в нашей семье. Супружество для меня — это прочная и нерушимая связь, и я полагала, что Дэниэл и Кэри вместе до конца жизни. Как выяснилось позже, я ошибалась.

Мне же оставалась приглушенная боль. Примерно то же чувствовала Свонни, или я так думала. Эти горькие переживания сблизили нас. Возможно, ради нее мне следовало поехать домой. Наступил февраль, в Бостоне ударили морозы. Выпало много снега, и аэропорт закрыли. У меня оставалось еще много работы, но я вполне могла закончить все к концу месяца. Я написала Свонни, что могла бы пожить несколько дней у нее, прежде чем вернуться в свою квартиру. Ответ пришел через две недели. Она приглашала приезжать в любое время, но тон письма был каким-то озабоченным, Свонни отнеслась к моему предложению с необычной для нее невнимательностью. Она обнаружила нечто такое, что сможет ее отвлечь.