Читаем без скачивания Разомкнутый круг - Валерий Кормилицын

Князь Оболенский даже предположить не мог, что в данный момент является для императора предметом крайнего любопытства.

– Вот это мы вляпались, братцы! – тоскливо произнес он, спрыгивая на дно ямы.

Эту, более сажени[9] глубиной яму, находившуюся на поле рядом с деревней Лемпелево, так и звали в гвардии – «кирасирское горе», потому что каждый год при атаке сомкнутым строем в нее обязательно падали несколько всадников с лошадьми. В этом году «счастье» свалиться в знаменитое «кирасирское горе» выпало на долю трех конногвардейских юнкеров. «Так, так! – вспомнил наконец про яму император и с удовольствием взглянул на брата. – Велю привести счастливчиков, на этот раз его полку досталось», – лукаво улыбнулся он. Настроение дошло до самого пика, и Александр увлеченно начал следить за маневрами.

– Крепко вляпались!.. – опять повторил Оболенский, помогая Нарышкину подняться. – Что, Серж, ногу подвернул? – участливо спросил он, видя, как тот поморщился и, хромая, пошел к лошади.

Конь Рубанова, лежа на боку, бил в воздухе копытами, пытаясь подняться. Максим, сидя перед ним на корточках, гладил гриву и шею, успокаивая рысака. Другие две лошади, вздрагивая боками, стояли на ногах. Начал подниматься и жеребец Рубанова.

– Как же мы их вытащим? – вздохнул Максим и потер ушибленную руку. – Вайцман теперь нас съест! И откуда взялась эта дурацкая ямища?

– А я слышал, господа, как Шалфеев, обернувшись к нам, закричал: «Яма!» – но не понял, – потирая ногу, произнес Нарышкин. – Господи! Срам-то какой… перед государем императором так опозориться! – грустил он.

– Пустяки! – начал приходить в себя Оболенский. – Только и делов его величеству, как за нами следить, – пытался подбодрить друзей.

– До командира полка точно дойдет,– похлопывал по крупу поднявшегося жеребца Рубанов. – Отсидимся до конца учений и вылезем, – решил Максим.

Но человек предполагает, а бог располагает…

Весело переговариваясь и гогоча во всю глотку, к яме уже несся взвод солдат, которых на такой случай отряжала ближняя пехотная часть. С собой они тащили лестницу и веревки.

– Братва! – заглянув в яму, обернулся к товарищам невысокий рябой унтер. – Они тут смеются, видать, головами ударились. – Начал пристраивать он лестницу, даже не догадываясь, как ему повезло, что сказанные слова не расслышал здоровенный юнкер.

Пыль, поднятая конницей, заслонила от императора момент поднятия несчастных. На этот раз судьба и брошенный жребий сделали конногвардейцев его потенциальным противником, и императорские войска вынудили врага к отступлению. Государь остался очень доволен маневрами.

Из многих тысяч людей, присутствующих на учениях, самыми счастливыми являлись двое – его величество и поручик Вебер.

После окончания маневров гвардия продефилировала перед своим императором церемониальным маршем с музыкой и распущенными знаменами, улучшив и без того прекрасное настроение. Поэтому вечером государь изволил шутить и смеяться, похвалив Арсеньева за знатную выучку полка, и между прочим спросил:

– А кто там у тебя, господин полковник, на этот раз в яму угодил?..

Михаила Андреевича бросило в жар.

– Ну-ну! – успокоил его император, видя, как покраснело лицо командира. – Ничего страшного не случилось… Не покалечились кирасиры?

– Никак нет, ваше величество, – встал во фрунт полковник. – Юнкера живы и здоровы!

– Юнкера?! – улыбнулся император. – И известных фамилий?

Услышав, кто именно, велел назавтра привести их к себе.

– Да! Ежели случайно увидите князя Константина, пригласите его на это же время…

Весь вечер полковник носился по лагерю, чтобы «случайно» встретить великого князя и передать ему пожелание венценосного брата. Всю ночь второй эскадрон занимался внешним видом юнкеров: чистили их сапоги и пуговицы на колете, чистили сам колет и лосины, тащили мази для лица и давали советы, как лучше и быстрее залечить синяки. Вебер смотрел на них с завистью, а Вайцман просчитывал, кто именно поставил на это место юнкеров, и все указывало на его заместителя. «В последнюю шеренгу надо поставить… – вспоминал он. – Правильно! Чтобы яму не заметили… Да и я виноват – не предупредил… А особливо виноваты их дядьки. Майн Готт! Не так я просил меня отличить!» – укорил Господа.

– Сине… – заорал барон и задумался. – Сане… – еще громче заорал он, уставясь на вошедшего в палатку и в страхе вытянувшегося во фрунт денщика. – Когда ты заменишь свою чертову фамилию?! – несильно, больше для острастки, двинул ему в челюсть. – В пехоту сошлю мерзавца, – затопал ногами. – Быстро позвать ко мне юнкерских дядек! Что, проспал яму?! – заорал Вайцман на вошедшего Егора Кузьмина. – А от тебя только и ждешь какой-нибудь пакости, – грозно глянул на сникшего от этих слов Антипа.

Шалфееву ротмистр ничего не сказал, а просто, посмотрев долгим изучающим взглядом, съездил кулаком по носу.

Знал барон слабые места подчиненных!..

На следующий день, ближе к обеду, робко озирающиеся по сторонам юнкера шагнули в комнату, заменяющую кабинет его императорскому величеству. Около десятка генералов и сановников сидели вокруг стола и о чем-то спорили, потрясая картами – на этот раз не игральными, а местности. Дежурный камердинер, доложив о вошедших, тихо прикрыл за собой дверь.

– Господа! – оживился император, отведя от близоруких глаз простенький лорнет в костяной оправе и спрятав его за обшлаг мундира. – А вот и виновники разгоревшегося спора.

Юнкера, во фрунте, не дыша, выпучившись, ели глазами начальство. У Оболенского от нервного напряжения затряслась нога и несколько раз звякнула начищенная шпора, но он подавил в себе страх и не моргая глядел на мягкий раздвоенный подбородок императора.

Нарышкин боялся потерять сознание и молил Бога лишь об одном: не грохнуться на пол в присутствии государя – тогда конец военной карьере.

Рубанов, стараясь медленно выдыхать воздух, чтобы не было заметно колебания груди, замер и со все увеличивающимся восторгом преданно ловил царский взгляд. «Его видел мой отец, – думал он, – а теперь вижу я, как это мелко – любить или не любить императора, это все равно что любить или не любить Россию… Он, как и Россия, будет всегда, дом Романовых! Уже нет отца, когда-нибудь не станет меня, а мой сын вот так же будет стоять перед своим императором, а после мой внук станет служить своему царю и нашему отечеству…» Восторг просто переполнял его душу, выплескиваясь из глаз величайшей преданностью и счастьем…

Случайно встретившись с ним взглядом, Александр, казалось, прочитал его мысли и благодарно улыбнулся юнкеру. «Падение в яму – пустяк в сравнении с подобной любовью и благоговением! – подумал он. – Именно такие офицеры и создают славу России, а следовательно – и ее императору». Он нежно, по-отечески улыбнулся и, поднявшись с кресла, подошел к юнкерам. Разглядев их побитые лица, жалостливо вздохнул: «Как расшиблись на царской службе, в яму-то падая…»

– Представьтесь! – обратился к Рубанову и, услышав фамилию, на секунду задумался, а затем довольно улыбнулся, вспомнив что-то свое, приятное. Положив руку на плечо юнкера, вымолвил:

– Знавал вашего батюшку… Прекрасный был офицер, но дуэлянт и ругатель каких свет не видывал… – доброжелательно покивал головой и шагнул к Нарышкину, с удовольствием отметив страх, который внушал он, добродушный, мягкий человек.

Затем подошел к третьему юнкеру, сверлящему взглядом его подбородок. Узнав их фамилии, благосклонно призвал служить государю и России, как служили их деды и прадеды. «Ежели бы так же относились ко мне все подданные!» – помечтал он, усаживаясь в кресло.

Генералы молча ожидали его решения.

«Мальчишек следует поддержать! – подумал император. – И так пострадали, а то вон братец мой одним взглядом разорвал бы ребят на части», – посмотрел на Константина, который, забывшись, несколько раз побарабанил пальцами по столу.

Опомнившись, великий князь сконфузился и убрал руки на колени, с еще большей яростью глянув на юнкеров: «Так опозорить меня перед братом и генералами!» – негодовал он, ссутулившись и нависнув плечами над столом.

– Зарыть эту яму пора, ваше величество, – буркнул Константин, глядя в стол, – пока какие-нибудь молокососы шею не свернули…

Щеки юнкеров пошли пятнами.

– А на войне, ваше высочество, ямы и бугры никто равнять не станет, – возразил ему Барклай де Толли. – Маневры следует проводить на трудной местности, в условиях, приближенных к боевым.

Присутствующий здесь Арсеньев хотел поддержать главнокомандующего, но император, нахмурившись, тихонько стукнул ладонью по столу, требуя тишины. Слышно стало лишь жужжание большой зеленой мухи, норовившей приземлиться на голову великого князя, что привело его в совершенное бешенство. Быстрым движением длинной руки он ловко поймал обидчицу и раздавил, на миг довольно ухмыльнувшись, и затем брезгливо вытер ладонь о белоснежный платок.