Читаем без скачивания Разомкнутый круг - Валерий Кормилицын

– Господа генералы! – начал император тихим, спокойным голосом. – Юнкера, разумеется, ни в чем не виноваты… и их начальники тоже. Мальчишки служат всего полгода, и, полагаю, из них получатся отменные командиры и грамотные офицеры, о наказании не может идти и речи! – Позвонил в серебряный колокольчик и велел камердинеру проводить юнкеров.

– Братцы! – пошатываясь, Нарышкин плюхнулся на крыльцо. – С самим государем разговаривали…

Оболенский стрельнул у солдата трубку и, не брезгуя, сунул слюнявый искусанный чубук в рот, глубоко затянулся крепчайшим табаком и долго потом кашлял, исходя слезами. Солдат добродушно хлопал его по спине. Рубанов, подтягивая подпругу, тут же дал клятву верно служить царю и отечеству, не жалея живота своего.

13

«Жалует царь, да не жалует псарь!» – говорят в народе.

По прибытии в Петербург приказом по эскадрону Вайцман упек юнкеров на гауптвахту, придравшись к внешнему виду. Вебер злорадно потирал руки: «По плечу, видите ли, его величество их похлопали… и наказывать не велели!» – завидовал он, жалея, что тоже, за компанию, не свалился в "кирасиркое горе" А мы вас за другое упечем…».

На гауптвахте в соседней камере оказались и трое кавалергардских юнкеров, но так получилось, что враждующие стороны не встретились друг с другом за все время отбывания наказания.

Дежурные офицеры с любопытством приглядывались к конногвардейцам. Слух о них гулял уже не только в гвардии, но и по размещенным близ столицы воинским гарнизонам.

Через трое суток в одно и то же время, под вечер, всех юнкеров выпустили на свободу, и они столкнулись нос к носу на выходе из здания гауптвахты.

– Господа! – ехидно улыбнулся Рубанов. – Кто это вас так?..

– Ха-ха-ха, – хохотнул Оболенский.

– Судари! Вы уже выбрались из ямы?! – скромно поинтересовался красавчик и на всякий случай отступил за спины товарищей, заметив сжатые кулаки верзилы конногвардейца.

Медведеподобный с подтянутым, в свою очередь, тоже хихикнули, но скромно и без вызова.

Один лишь Нарышкин никак не реагировал на происходящее и не принимал участия в беседе. Трое суток на нарах в каземате не прибавили ему оптимизма.

Услышав про «кирасирское горе», Максим не смутился, а, закатив на секунду глаза к небу, о чем-то подумал, подтянул пузырящиеся на коленях лосины повыше и, гордо выдвинув вперед ногу в нечищенном пыльном сапоге, как давеча красавец кавалергард, вдохновенно принялся лить несусветную чушь на мозги юнкеров. «Главное, положить начало романтическим слухам, дабы выглядеть не олухами, а героями».

– Да господа! – погладил прорванный на локте колет. – Вахмистр оделил всех троих подержанной формой – на губе сгодится, а то хорошую потом не дочистишься. Так крупно и с таким минимальным шансом на выигрыш мы еще не спорили… – сделал длинную паузу, чтобы вызвать интерес у кавалергардов, но, оказалось, что изумил своих друзей. Открыв рты, они таращились на Рубанова.

– Молчите, молчите, господа. Я сам все расскажу, – замахал он на них.

– И что же это за смертельное пари? – подал голос из-за спин товарищей красавчик. – Выберетесь из ямы сами или нет?! – все не мог успокоиться кавалергард.

– Яма явилась лишь поводом, тонкой, опасной и ненадежной цепочкой к выигрышу… Только после долгих и мучительных раздумий мы отважились пойти на немалый риск – спрыгнуть в эту чертову яму, – заливал Максим.

– И о чем же все-таки спор, скажете или нет? – с сомнением в голосе поинтересовался медведеподобный.

– Перепив перед маневрами шампанского, поспорили с пехотным подпоручиком, что попадем на прием к самому императору!.. – не моргнув глазом ответил ему Рубанов, внимательно проследил за произведенным эффектом и продолжил. – Трезвому офицеру, да еще какой-то пехтуре, даже в голову не придет, что мы выиграем!..

Все без исключения юнкера с уважением поглядели на рассказчика. Правда, конногвардейцы вовремя поняли, что пари заключали они, и гордо выпятили грудь перед кавалергардами. Те перестали ехидничать и завистливо шмыгали носами: «Вот это да-а!.. Не побоялись в яму спрыгнуть, чтоб к императору попасть… Здесь нужен точный расчет и необычайная смелость!» – думали они.

– Перекрестясь и не зная, переломаем ноги или нет, – подробно рассказывал Рубанов, – сиганули в глубоченную ямищу. Ну не могут же гвардейцы уступить какому-то армеуту – «кислой шерсти»! – патетически воскликнул он. – Я прав, господа?

Кавалергардские юнкера дружно закивали, с уважением поглядывая на конногвардейцев.

– Ясное дело, пехтуре не след уступать, да в придачу армейской, – завистливо произнес подтянутый, хотя в данный момент выглядел ничем не лучше Рубанова, – давайте знакомиться, господа, – протянул руку Максиму. – Граф Николай Шувалов, – представился он и указал в сторону красавца, – граф Волынский Денис Петрович. – На что тот коротко поклонился и попытался щелкнуть каблуками, но получилось у него слабо, не сумел еще научиться гвардейскому шику. – А это Мишка Строганов, – указал на медведеподобного мужиковатого юнкера, который широко улыбнулся, сморщив курносый нос и сузив карие глаза в узкие щелочки.

Максим представился сам и назвал своих друзей.

– Но, судари, мы вам не уступим! – решил взять инициативу Волынский, подумав, что слишком долго молчал. – Вы о нас еще услышите…

Проезжавшая мимо открытая карета окатила их мутной водой из небольшой лужицы, натекшей из водостока, – недавно моросил дождь. В карете сидели две молоденькие девицы. Одна из них громко и вызывающе рассмеялась, обернув к юнкерам нежное лицо и отбросив со щеки каштановую прядь. Глаза ее полыхнули восторгом, заметив в толпе молодежи красавца Волынского, который томно вздохнул и театрально послал даме воздушный поцелуй, принимая как должное ее поклонение и восторг.

Другая даже не улыбнулась, а молча и удивленно всматривалась в Рубанова зелеными своими глазищами, переводя их с пыльных сапог на вытянутые колени лосин, с них – на рваные локти колета и, наконец, – на лицо с синяком под глазом; затем насмешливо сморщила носик и погладила сидевшую на коленях собачонку, залаявшую то ли на всех юнкеров, то ли отдельно на одного Рубанова, который растерялся и не мог сообразить, что делать – либо провалиться сквозь землю, либо бежать за каретой и хотя бы коснуться руки Мари – а что это она, у него не было сомнений.

– Господа! Хотите пари, – отвлек его от раздумий Волынский, – через неделю любая из них будет моей…

Максим опять задумался над дилеммой – дать красавцу в ухо или свести все к шутке, но так и не принял решения, потому что на предложенное пари никто не отреагировал, а юнкера стали прощаться.

Оболенский опять стрельнул затяжку из трубки вышедшего покурить солдата, что стало входить у него в привычку, и остановил проезжавшего мимо «ваньку».

Смеркалось. Медленно ехали на чуть прихрамывающей лошади по Литейному, миновали каменный мост с будками и цепями. Фонарщики, взобравшись на подгнившие шаткие лесенки, накрывались пыльными рогожами и, усердно бряцая кресалом и поминая матушку, когда попадали по пальцу, зажигали тусклые фонари. В лавках и домах светились уютные окна. Максим рассеянно наблюдал за спешащими по делам прохожими, плетущимися повозками и летящими гордыми каретами, блестевшими серебром, лаком и позолотой. Петербург полнился визгом торговок, матом городовых, криком разносчиков и гомоном кучеров, чиновников, детей и солдат. Но все это не казалось ему привлекательным и интересным. Мысли его были заняты Мари. Зябко ежась на ветру, он поминутно трогал крестик и купался в зеленых глазах, затем негодовал на свою робость и начинал оправдывать себя – куда я в таком виде?.. Затем снова представлял Мари, белокурые волосы и нежный овал лица…

Незаметно добрались до казармы.

Словно во сне, он вышел из повозки и чуть не был затоптан Оболенским, успевшим занять у вахмистра на водку и «ваньку» – свои деньги у него давно закончились.

– Папà в деревне, – на ходу объяснил глухому ко всему Рубанову, протягивая мятую ассигнацию ямщику и посылая его в лавку за пшеничной. – Не приедешь – убью! – пообещал деревенскому парню с наивным глуповатым лицом.

Тот развел руками – мол, как же можно?! И для подтверждения честности вымолвил: «Не сумлевайтесь, барин!..» И конечно, не приехал…

Возвратясь в город после маневров, кирасиры отпускались до ноября на вольные работы. В это время дисциплина в полку хронически падала. Половина офицеров находилась в официальных отпусках, другая половина отдыхала неофициально.

Во втором эскадроне остался лишь ротмистр, но он появлялся раз в неделю, взвалив все дела на плечи вахмистра.

Наступили пасмурные осенние дни.

Юнкера изредка попадали в полковой караул, в основном почитывали уставы и пили водку, правда, в меньших, нежели в Стрельне, количествах. Через день легкой рысью и шагом выезжали лошадей, чтобы не застоялись. Оболенский просто блаженствовал от простой жизни: дрался с дневальными, когда те не разрешали днем спать на ларе с овсом; ночью, пьяный, лазил через запертые ворота и ругался с дежурными по полку. Вахмистр, разумеется, его не наказывал – дураков нет с князем связываться…