Читаем без скачивания Час мужества - Николай Михайловский

Таллин... Севастополь... Заполярье... По-особому дороги мне эти места, ибо люди, которых я там встречал, — есть живое олицетворение, стойкости и патриотизма всего нашего народа. У каждого из них был свой час мужества, когда требовалось проявить силу воли и высокий гражданский долг. Честь им и слава за то, что все они достойно выдержали это самое суровое испытание. Те места, где они сражались, защищая каждую пядь земли, можно считать святыми местами. Поездка в эти края — всегда встреча со своим прошлым, со своей молодостью.

Можно понять человека, которого я встретил несколько лет назад в Таллине на площади Победы. Он был немолод, но еще достаточно крепок. Счастливо улыбаясь, не в силах скрыть волнение, оглядывал он весенний Таллин. Деревья оделись молодой листвой. На Вышгороде распустилась сирень. В пруду плавало множество диких уток. Словом, в природе все радовало глаз, вызывало самое доброе настроение. Человек смотрел и радовался.

Я подошел к нему, мы разговорились. Он оказался шахтером из Донбасса. Отдыхал, лечился в Латвии в санатории, осталось несколько отпускных дней, и он решил провести их в Таллине.

— Я воевал на этой земле и потому она мне родная, — сказал он.

Прошлое... Оно не уходит бесследно. Оно живет в умах людей и нередко вторгается в нынешний день, властно напоминая о себе... На эту мысль меня навела еще одна встреча.

Все началось с того, что редакция флотской газеты решила устроить заочное интервью со своими читателями.. Она попросила их ответить на ряд вопросов, опубликованных в газете. Писем было множество. В ответ на вопрос: «Ваш любимый герой?» назывались имена известных революционеров, героев гражданской и Великой Отечественной войн: Чапаева, Котовского, Олега Кошевого, Зои Космодемьянской...

Сотни анкет, заполненных разными почерками, пришли в редакцию. Сотрудники начали с ними знакомиться. Всех удивило письмо моряка с Краснознаменного крейсера «Киров», который назвал никому не известное имя — Екимов.

В редакции ломали голову: кто такой Екимов? Наверняка знаменитая личность, а мы-то не знаем, не ведаем. Решили запросить автора анкеты. И получили совсем неожиданный ответ: речь шла о мастере инструментального цеха Кировского завода в Ленинграде Александре Ивановиче Екимове. «Я его давно знаю, — сообщал моряк, — работал с ним до призыва на флот...»

Тут не только редакция, но и я, случайно узнавший об этом, заинтересовался Екимовым. И мне захотелось увидеть этого человека и понять, почему моряк назвал его имя?

И вот я в Ленинграде на Кировском заводе. Обращаюсь к начальнику инструментального цеха, объясняю цель своего приезда.

— Правильно. Есть такой Александр Иванович Екимов. Был рабочим, теперь начальник участка. Хороший человек. Никто о нем не писал, да он, наверное, и не захочет, чтобы о нем писали.

Через несколько минут я шел по широкому проходу, между двумя рядами станков, выстроившихся вдоль цеха, как бойцы на параде.

Смена еще не началась, и ничто не нарушало молчаливого и строгого парада машин. Постепенно цех начал заполняться людьми. Они входили не торопясь, спокойно, проходили к своим станкам или просто останавливались в проходе и продолжали начатый разговор. Среди этих людей я искал Екимова, но не мог найти. В лицо я его не знал, а по описанию почти каждый рабочий казался мне похожим на Екимова. Потом, когда я познакомился с ним, понял, в чем дело. В лице Екимова, в его походке, манере держаться не было решительно ничего примечательного. Смотрел он прямо в лицо, держался просто, улыбался нешироко. И всего-то, что было в нем особенного, индивидуального — это его глаза, ясные и синие. После мне говорили, что, когда Саша Екимов был маленький, глаза у него были еще синее. Ну а людям, которые помнили, как впервые в сороковом году отец Саши, машинист Кировского завода, привел подростка в цех, нельзя не верить.

Саше было шестнадцать лет. Учиться не хотел, рвался к работе, стремился сразу стать взрослым. Как батя! Это значит: прийти с завода, снять пиджак, помыться и сесть за стол, спокойно и с чувством собственного достоинства поглядывая, как мать, вытянув губы, разливает пахучие щи. Сколько в этой жизни солидности! Не то, что украдкой засовывать портфель за этажерку да выслушивать бесконечные: «Садись за уроки!»

Отец говорил: «Не надо тебе никакого ремесленного, попрошу Тетерина, он токарь знающий, научит тебя, покажет, как да что, и начнешь работать». Тетерин оглядел паренька: «Ну что ж, давай! Если ты смышленый, толк будет!» Так началась дружба Саши с дядей Ваней.

Дядя Ваня и вправду был знающим человеком, пожалуй, самым знающим в цехе. По крайней мере так казалось Саше. Никто лучше и понятней его не мог объяснить и показать, как быстро и точно вытачивать детали. Это он приучил Сашу не пугаться, не вздрагивать, когда станок включают. Саша привыкал к цеху, характерному запаху металла и эмульсии. А когда он начал работать самостоятельно, получил свой станок, когда в его взгляде появилось больше уверенности и жизнь, казалось, только теперь начинает открывать перед ним свои богатства, началась война. Война! Она легла на его неокрепшие плечи двумя нормами на заводе, сильно урезанным пайком, тяжелыми ночными дежурствами на крыше после трудового дня. Война была для него в похудевших суровых лицах товарищей, в трудностях первой блокадной зимы в Ленинграде, в том, как редко улыбалась мать. Тяжело приходилось, но Саша работал, перевыполняя нормы не ради заработка, а потому, что только так надо было жить, а иначе было невозможно. Так жили все...

В январе 1943 года Екимовым пришла повестка из военкомата. Сашу призвали в армию. Мать плакала, хмурился отец. Он постукивал пальцами по столу и глухо говорил: «Может, еще увидимся! Чего плачешь!» Отец водил на передовую поезда с боеприпасами, и в душе у Саши смутно теплилась надежда: может, и вправду на фронте встретимся — гора с горой не сходится...

Новобранцев привезли под Пулково. Там проходила линия обороны. Хоть и передний край, а все же ближе к дому. Не так страшно. Но когда попал под первый артобстрел, оглушенный, дрожащий, он еле пришел в себя. Один из бывалых солдат тряхнул его за плечо и улыбаясь прокричал в ухо: «Ничего, не робей, сынок! Привыкнешь!» Солдаты стали выходить из укрытий. Вглядываясь в бледные потрясенные лица своих сверстников, Саша понял, что не только ему было страшно. Через несколько месяцев он и сам привык к артиллерийской канонаде, как когда-то привык к гулу станков в цехе, а позже привык к дежурствам на крыше в осажденном Ленинграде.

Сорок четвертый год застал Сашу под Кингисеппом. Их батальон стоял в двенадцати километрах от железной дороги. Однажды во время передышки между боями его встретил знакомый солдат из соседнего батальона:

— Сашка! Был сейчас на станции, встретил твоего однофамильца. Солидный такой дядечка. Поезд с боеприпасами привел...

— Как? Какой поезд? Наверное, мой батька.

Отпросившись у командира взвода, Саша помчался на станцию. В голове была только одна мысль: только бы успеть. Он видел свою встречу с отцом, о которой мечтал столько времени.

Вдали показался обуглившийся остов станционного здания, уцелевшие низкие домишки, а за ними на синем небе четкий силуэт поезда. Над паровозом висело белое облако пара. «Стоит!» Сердце застучало сильнее. Перехватило дыхание то ли от быстрой ходьбы, то ли от волнения. Саша подбежал к поезду и возле паровоза увидел знакомую фигуру отца.

Свидание было коротким. Через двадцать минут поезд покинул станцию. Саша, не дожидаясь, пока скроется из виду последний вагон, повернулся и побрел к ближнему домику попросить напиться. Только теперь он почувствовал, как устал.

Закончил войну Александр Екимов в Румынии. А в сорок пятом году на месяц приехал на побывку в Ленинград. Теперь это был не мальчишка, выряженный в длинную шинель, а настоящий солдат. Война закалила его, суровее, тверже стало лицо. Мало осталось в нем от прежнего Саши. Юность для его поколения кончилась где-то на полпути. Саша Екимов шел по городу, который был для него большим домом, где все знакомо, и любая мелочь вызывает воспоминания. И небо, служившее крышей этого дома, было не таким, как в Румынии или Болгарии, а своим собственным, особым — ленинградским небом, растворившим в себе холодную серую невскую волну. Город хранил следы войны: разрушенные дома смотрели пустыми глазницами окон, гладкий полированный гранит зданий был изуродован осколками, кричали угрожающие надписи на стенах «При артобстреле эта сторона улицы опасна».

Отпуск прошел быстро. Надо уезжать, когда кажется, что ты только приехал. На завод так и не успел сходить. Но отец, который все еще работал на Кировском, обстоятельно рассказал, где что разбомбили, что осталось невредимым и кого недосчитались на заводе после войны.