Читаем без скачивания Гармония преображения - ПАВЕЛ Григорьевич Деркульский

только, как уж вижу истину, так здесь и напишу — Создатель концентрирует в себе вершину вот такого чувственного всплеска, и та Вершина Света, что дарует, суть концентрация из Радости и Счастья для любой и каждой, удостоенной подобного души! А что касается того огня и пламени, в которых кто-то там, пылая, так страдает, то тут опять в самую пору тот самый основной вопрос задать — а почему? Что может оборачиваться чем-то там таким вот, полыхающим и обжигающим, когда и плоти-то, похоже, больше нет как нет? Гореть-то вроде нечему, только душа осталась? И это, кстати, а о чём интересующимся говорит? Остался только некий, чувственный, и из воспоминаний, образ этих самых мук, и сохранился-подчерпнулся этот самый образ из той самой, перед тем прошедшей жизни, что пред этим где-то как-то прожита! При этом, и к чему, с чего такому обращению к тем самым формам, видам чисто плотского характера мучений из уже минувшего прожитого возникнуть? А почему нет образа мучений исключительно духовного характера, если уж так серьёзно пронимает пожелание нащупать и осуществить какой-то вариант какого-никакого наказания за что-то там, по жизни недостойно совершённое? Или, что, некие духовные мучения кого-либо здесь и как муки попросту элементарно не воспринимаются? Так что ли? Что ж, спору нет, забавная картинка вырисовывается, если на всё такое посмотреть и повнимательнее. Вон, помню, когда Солнце показали, и там над поверхностью средь тех протуберанцев пламени как будто бы летел, там полыхал такой огонь, не описать! Но там пребывал вот именно не плотью, духом, и там не горел, а чувствовал, что несказанно счастлив от такого, и что такое впечатляющее зрелище достойно стать весьма существенной наградой за иное и в полной мере там испытанное пред этим, а ведь так, при прошедших испытаниях, а точно было от чего перепугаться вплоть до дрожи-судороги сплошь в коленках-пятках! Огонь не испугал, а поразил неслыханной картиной бытия! Что же тогда со всеми этими, понять нетрудно, так наказанными, которые в огне с такими воплями горят, таких несчастных там во время испытаний тоже как-то показали. С чего все эти муки в виде некой боли, о которой память вместе с памятью о прожитом, как надо понимать, в структуре той духовной сути, так мучающейся там, столь полновесно сохранилась? И тот, кто мучается, всё получается к тому, что сам себе избрал такую кару, или того страдальца так кто-то специально наказал? По сути, а ведь ежели задуматься, то тут попросту какая-то ничтожнейшая примитивность проступает — обычно люди в ходе протекания обычных жизненных процессов, гораздо грандиознее относятся к мучениям иного рода — ну, да, машина врезалась во что-то, взорвалась, заполыхала и сгорел тот, кто там, внутри, куда-то ехал — вот какой кошмар! И всё! Переживания по поводу случившегося кончились. А вот когда вопрос касается духовных обстоятельств, когда страдания душевного характера случаются, притом самые разные! Вот тут как раз впору даже и роману некому писаться-создаваться, чтобы потом привлечь при обязательном прочтении внимание не одного, а многих, и фильму о подобном сняться, и даже тем же самым, истинно необоримым устремлениям возникнуть о чём-то вот таком кому-то рассказать. Огонь пылающий и гибель в муках? Да, вот такое может подарить какое-никакое состраданье, по принципу — какие там мучения наверно, в пламени, ну ни за что себе-другим такого не хочу! Но что касается мучений именно духовного порядка? Наверно тут важней всего, что для людей такие муки, донимающие душу, неимоверно разные — то, что кого-то одного ни при каких условиях в покое не оставит и сможет довести, по сути, до всего, при этом вплоть до самого жестокого самоубийства, другого, очень может статься, вовсе не заденет — ведь для такого вот, стороннего, по сути, и мучений-то таких как будто нет. Поди, нащупай здесь, кого и чем пронять, если собрался этим наказать? Особенно, когда тот, кто возьмётся так наказывать кого-то, сам о подобных муках ничего в определении не знает, при этом совершенно ничего не знает! К чему тут можно обратиться, выбирая? Наверное, к тому, чего страшится-опасается сам наказуемый. А тот, если духовно развит лишь чуть-чуть, то точно, больше хоть чего-либо иного по жизни донимает себя страхами как раз таких, чисто телесных мук, то, что на душу может опуститься необъятная тоска воистину сплошь без конца, без края, да тут, чтобы хоть как-то вот такое оценить и испугаться должным образом, скорей всего, пока не испытаешь на себе подобное, так попросту фантазии не хватит. И вот, такие, там, вот так вот мучаются в пламени каком-то, при том себя изводят не страданием за всех наивных, кто к образу какому-либо и с молитвой обратился, желая помощи в мучениях своих, а ощущением какого-то огня, который с некоторых пор с чего-то даже там, где плоти нет, а донимает, жжёт. А что, иного хоть чего-либо и вовсе, ни в какую не боятся? Довольно странно право. И даже более, чем странно — ну, а потому, попытаемся-ка в простоте представить: там, где-то, к образу, который и рождает при обращении в сознании того, кто молится, воспоминания и мысли о таком, кто там изображён, вот так вот, взяли и воззвали с некою молитвой. Как надо понимать, при вот таком возникла-организовалась некая духовная связующая, некое, какое-никакое единение духовное, и, вот раз тот, кто вот такой молитвой озабочен, жив, то тот, к кому так обратился, там, где в данный момент и пребывает с некоторых пор, как будто проступил, наполнившись духовным начинанием и устремлениями, и мыслями молящего. Кстати, молящего о чём? Вопрос-то, между тем, немаловажен — ведь тот, молящийся, пусть на чуть-чуть, но как-то там наполнил собственной духовной энергетикой того, к кому так обратился, а это значит, и тому бы впору ощутить, не только то, что так вот поддержали, но и чего хотят, и что за чаянья тревожат, что за мысли беспокоят, в общем, прочувствовать, ну и зачем вообще всё учинилось так? Вообще-то, вспомним ка, что там всем обещал преподнести Иисус, распространяя с трупом собственным такую экзотическую веру? Вечную жизнь? Похоже, что как раз именно так. По сути, в самой полной мере пользовался страхом человеческим перед грядущей неизбежной смертью. И страхом, тут отметить сразу надобно, животным, первобытным. Сознательного здесь ни на песчинку не найти — тело ветшает и неведомое-неизбежное пугает, образ покойника, гниющего, в червях, уж точно никого не привлечёт, да ещё если при всём том какими-то рассказами во всю