Читаем без скачивания Как просыпается Солнце - Леонид Фёдоров

В тени сосны мы отдыхаем и дремлем под шум ветвей. То ли оттого, что густа ее крона, или потому, что открыта она всем ветрам, только шумит каждый раз неодинаково. Иногда кажется: дерево повествует об удивительных историях, какие довелось повидать ему в течение долгой жизни. Осенью, когда дуют колючие ветры с востока, сосна начинает скрипеть особенно тоскливо, точно жалуется на свое печальное одиночество. Но весной, поддавшись общей радости жизни, шумит весело и задорно.

Мы понимаем, что все это рождено нашим воображением, и все же каждый раз, слыша новые звуки в шуме ветвей, считаем старую сосну существом почти разумным, живущим на земле рядом с нами.

Возле нашей охотничьей избушки в отрогах Бардымского увала росла береза. Кругом был дремучий ельник, и она, словно заблудившаяся женщина, жалась к человеческому жилью, с опаской посматривая на своих хмурых соседей.

Мы с друзьями очень берегли дерево, не позволяя себе сделать даже легкого прокола в коре, чтобы напиться весеннего сока. Оно служило нам своеобразным ориентиром в сложной жизни природы. Была какая-то неуловимая связь между жором щуки и началом развертывания листьев. Как только береза начинала рассыпать семена, мы знали, что пора отправляться за брусникой, а осенью, когда появлялся золотистый наряд, можно было идти караулить на лиственницах глухарей. Через неделю, после того как с березы опадали листья, улетали на юг последние утиные стаи.

В одну из зим, в наше отсутствие, какой-то прохиндей спилил березу. Избушка, лишившаяся красивой соседки, показалась нам осиротевшей и неуютной. Мы уже подумывали перенести охотничью базу в другое место, но весной увидели, что на оставшемся пне появилась свежая поросль.

Осенью мы ее разрядили, оставив три веточки.

С тех пор прошло много лет. Тонкие прутики превратились в стройные деревья. Густая душистая листва совсем скрыла от глаз избушку.

Три белоствольные красавицы шумят листвой, задорно машут зелеными косами, как будто пытаются убежать вместе с ветром. Три сестры, питаемые одними корнями, к нашему удивлению, совсем не похожи на мать, давшую им жизнь. Та была солидной, с глубокими морщинами на коре, молчаливой. Только когда проносился над землей шквал, шумела грозно, негодуя, что беспутный ветер нарушил ее сон. А эти кажутся беспечными и веселыми, не обращающими внимания на хмурых соседей. Кора у них белая, гладкая и чуточку бархатистая.

Ростом деревья одинаковы, а ведут себя по-разному: весной пробуждаются не в одно время, осенью вразнобой сбрасывают листву. Определять время походов за лесными кладами по ним невозможно. Вначале это нас возмущало. А потом мы решили, что причина такого поведения — молодость, и успокоились.

Молодость проходит… Старость, к сожалению, тоже. Только в природе идет вечный круговорот жизни, ее беспрерывное обновление. Может быть, поэтому каждую весну человек встречает с великой радостью, надеясь еще раз пережить свою юность.

На лесной опушке из-под кромки сугроба, тихо бормоча, текут прозрачные, как слезы, ручейки. На городских улицах они ржаво-бурые, с фиолетовыми разводьями. От такой воды, даже умирая от жажды, отвернешься, а в лесу — пьешь и оторваться не можешь.

На южном склоне холма, у речки Северки, я нашел небольшую, но глубокую ямку, наполненную до краев прозрачной вешней водой. Солнечные лучи пронизывают водяную толщу, и оттого устилающие дно прошлогодние листья похожи на древнюю бронзу. И сам этот бочажок напоминает старинную бронзовую чашу. Приходи и пей! И пьют. Края чаши напоминают орнамент — они истоптаны копытами лосей. Оставили трехпалые отпечатки птицы, и даже лиса внесла свою лепту в рисунок.

Говорят, что снежная вода имеет целебное свойство. Возможно. Но вот, что она вкуснее водопроводной — бесспорно. Я выпил ее две полные пригоршни.

Когда хлынут вешние воды, земля, очнувшись после зимнего сна, умоется и задышит спокойно и ровно. Распустятся первые цветы, зазеленеют деревья и травы.

На все это смотришь с трепетом.

Но сильнее всего из весенних явлений волнует меня прилет журавлей. Я люблю этих голенастых птиц, несущих на своих крыльях весну. Мне они дороги так же, как дорога земля, по которой я брожу. Они — неотделимая часть нашей Родины, широкой и раздольной. Кто хоть раз видел проплывающий в небе караван журавлей, слышал их чуть печальные крики, для того родная природа станет еще дороже и краше.

…Как-то в районе Аятского озера я наткнулся на место ночлега «охотников». Рядом, в кустах, бился умирающий журавль. Видно, просто ради забавы сбили птицу, порадовались невиданному бою ружья и кинули свой трофей в кусты за ненадобностью.

Я ничем не мог помочь птице. Журавль, умирая, пытался встать, бил по земле сломанными крыльями и наконец, издав жалобный крик, приник к земле, словно ища у нее помощи.

Весь тот день стоял он у меня перед глазами. Я думал о человеке, убившем не только птицу, но и все светлое, что еще оставалось в его заскорузлой душе.

Сошло половодье. Чуть-чуть посветлела вода, и чебак с подлещиком пошли на приманку. На берегах озер затеплились рыбачьи костры.

Несколько дней подряд дул теплый ветер, донося горьковатый запах полыни с далеких степей. Ветер озоровал, трепал косы берез, пенил озерную воду и звал за собой в дальний путь.

Обдутые ветром, обмытые дождями и ливнями от каждого полустанка расходятся в разные стороны дорожки. Одни ведут на озера, к глухим моховым болотам, где пьяно пахнет багульником и кассандрой, к глубоким торфяным разрезам с кружевами зеленой ряски. Есть тропки еле приметные. Эти уводят в далекие горы, где на берегу порожистой речки прячется в тени покосившийся балаганчик.

Осеннее ненастье смыло следы на тропинках, укрыло жухлым листом, а свежая мурава совсем спряталась от взора. И если не знаешь тайных примет, не попасть в заветное место. Чем зорче твой взгляд, тем больше примет остается в памяти. Вот сломанная молнией старая береза, вывернутая бурей сосна. Отсюда нужно свернуть к виднеющейся вдали горе. А там, от каменных палаток, спуститься в ложок и, перейдя ручей, свернуть в мокрый ельник…

Так, восстанавливая в памяти путь, добираюсь до небольшого озера, заросшего по берегам белой ольхой и черемухой.

Перо-поплавок чуть колыхнулся, пошел в сторону, начал медленно тонуть. Вновь появился и вдруг быстро нырнул под воду. Легкая подсечка — и по натянувшейся леске чувствуешь: есть! Вот он, отливающий серебром, лещ!

Нехитрая снасть — удочка. И хотя за последнее время она претерпела большие качественные изменения, принцип ее остался таким же, как и тысячу лет назад. Когда-то, наверно, сидел на этом берегу человек, одетый в звериные шкуры, и, положив каменный топор рядом, с таким же азартом, как я сейчас, следил за поплавком…