Читаем без скачивания Элмет - Фиона Мозли

И вот пару лет назад Питер подрядился работать на одной крупной ферме. Он сооружал пристройку к амбару, когда пузатая молочная корова, которая вскоре должна была отелиться двойней, вдруг оторвалась от доильного аппарата, опрокинула перегородку и галопом ринулась наружу. Выскочив из амбарных дверей, она сбила стремянку, на верхних ступеньках которой стоял Питер, и тот свалился прямо под ее копыта. Корова наступила задней ногой на что-то мягкое – то была поясница упавшего человека – и ударом отбросила его к стене амбара, а потом взбрыкнула вновь и попала по голове и шее Питера. Он потерял сознание и остался лежать на грязном сыром бетоне, истекая кровью.

Безлюдье на фермах – обычное дело. И это безлюдье особенно ощутимо, когда валяешься там с рассеченной кожей и переломанными костями. Такое безлюдье может стоить тебе жизни. Но с Питером в тот день вышло иначе. Его нашел один из работников, который обернул искалеченное тело своим плащом и в лошадином фургоне довез его до донкастерской больницы.

С той поры Питер не мог передвигаться на своих двоих и большую часть времени проводил в инвалидной коляске. Какая уж тут работа. Он перестал по вечерам наведываться в деревенский паб. Только и оставалось, что сидеть дома в ожидании гостей. Старые друзья его навещали, но, поскольку он давно не появлялся на людях, о нем стали забывать – почти все, кроме немногих самых верных. Кое-какую помощь оказывали муниципалитет и церковный приход. Пожилой сосед Питера заботился о его саде: осенью и весной обрезал лишние ветви деревьев и кустов, убирал опавшую листву и чистил канавы, чтобы обеспечить сток дождевой воды. У Питера имелась родная тетка, с которой он познакомился лишь после смерти матери и которая теперь привозила ему булочки и газеты, а каждое второе воскресенье меняла постельное белье.

В целом все обстояло не так уж плохо, хотя могло бы быть и получше. После несчастного случая Питер начал обзванивать давних клиентов, задолжавших ему за работу и материалы на протяжении последнего года. Прежде он не требовал с людей немедленной уплаты, поскольку дела его шли хорошо и финансы не пели романсы. Питер верил в то, что эти деньги рано или поздно будут получены, точно так же как привык доверять собственному телу, энергии и упорству. Он и помыслить не мог о возможном обмане со стороны клиентов, поскольку никогда не принимал в расчет человеческую слабость. Весь наш мир держится на силе, как частенько говаривал Папа, и вдруг у Питера впервые в жизни этой силы не оказалось. Он обзвонил всех, и половина расплатилась сразу или начала возвращать долги по частям. Другие должники раскошелились после дополнительных напоминаний с парой крепких словечек из уст его друзей детства либо коллег по прежним работам. Остался только один должник. Скользкий тип, по определению Папы: владелец большого особняка в лучшем районе Донкастера, с остекленной парадной дверью и подъездной аллеей из каменных плит вместо обычного асфальта. Дом был хорош, да человек дрянноват, как заметил Папа. Хотя он сколотил свое состояние с виду законными путями, на самом деле там все было нечисто: и то, как он заполучил эти деньги, и то, как он пускал их в оборот. Несправедливо и бесчестно. В это богатство не были вложены его труд, ум или дарование – он просто стакнулся с шайкой деляг, которые сообща высасывали остатки крови из своего же родного города. Он покупал и продавал чужой труд, владел ночными клубами в темных переулках, где женщины раздевались и танцевали на потеху публике. Он делал деньги из человеческих тел, объяснил нам Папа: из мышц мужчин и оголенной кожи женщин.

Питер соорудил для него зимний сад. Просто прекрасный, судя по всем отзывам. Работа заняла много недель и стоила кучу денег – клиент должен был выплатить Питеру без малого пять тысяч фунтов плюс вернуть оставленный им на рабочем месте комплект высокоточных инструментов. Питер названивал по телефону, отправлял письма, кричал с улицы перед дверью, но до ответа этот тип не снизошел. И вот, спустя несколько месяцев, подстегиваемый нуждой, Питер начал наводить справки, и знакомый одного его знакомого узнал от своего знакомого о появлении в окрестных лесах бородатого гиганта с сыном-подростком и непоседливой, задиристой дочкой.

– Я ездил повидаться с ним вчера вечером, – сказал Папа. – Он все еще живет в доме своей матери, который я помню с тех времен, когда юнцом шатался по всей округе и подрабатывал стрижкой газонов, в том числе и на их улице. Он выложил мне свою историю. Без утайки. Как на духу, можно сказать. Короче, выложил так, что сумел меня уговорить. Вы двое лучше всех знаете, что я никогда не дерусь понапрасну. И здесь речь была не о деньгах или призах. Для драки такого сорта нужен резон, и у Пита он нашелся. Этот мистер Коксвейн по справедливости должен был отдать ему деньги, но не отдал, а вам известно, как сильно я не люблю такие вещи. Он пользовался тяжким положением Пита, вроде как добивая лежачего. Я не бандюган какой-нибудь и не хочу, чтобы вы обо мне так думали, но, ей-богу, эта история задела меня за живое. Пит рассказал, где и когда можно найти этого Коксвейна. Почти каждый вечер он выпивает и режется в карты в одном подпольном казино на задворках города. А владеет притоном его давний партнер по разным аферам – они вдвоем и затеяли это прибыльное дельце. В иные ночи Коксвейн уносит домой по нескольку тысяч, выдоенных из жалких недоумков, которые никак не уяснят, что их проигрыш предрешен. И я поехал туда этой же ночью, поскольку знал, что нынче он там объявится и непременно будет при деньгах. Негоже было бы просто сделать то, что я собирался сделать, а после вернуться к Питу без его законной выручки. Получилось бы какое-то половинчатое правосудие, понимаете? Другая половина – это кусок хлеба для Пита. Если уж делать дело, так делать по полной.

Папа допил свой еще не остывший чай.

– Я позаимствовал Питову тачку. Он ее сам предложил вместо моей, и был прав. Если бы кто-то и заприметил машину, Пита никак не связали бы с тем, что я собирался сделать. Он и водить-то уже не в состоянии, бедолага. Но все равно никто не мог ее заприметить. Я оставил ее в десяти минутах ходьбы от казино, добрался туда примерно к двум утра и прождал до четырех, скрываясь за платанами. К тому времени почти вся публика уже разошлась. Коксвейн вышел одним из последних. Явно уставший, но не так чтобы крепко поддатый. Все ж таки делом был занят: обчищал ротозеев. Он подошел к своей тачке, а я притаился как раз рядом с ней. Хотел бы сказать, что спланировал это заранее – так и следовало сделать, – но нет, это вышло случайно. Однако я не спешил воспользоваться случаем. Подождал, когда он откроет багажник и спрячет в него портфель, а как он стал его закрывать – тут я и нарисовался. Конечно, он обернулся на звук шагов, гадая, кто я такой, и наверняка тут же понял, что ничего хорошего от меня ждать не стоит. Только не понял почему. Не сразу понял. Весь подобрался, ожидая удара, но вместо этого я начал с вопроса. Спросил, тот ли он человек, который мне нужен. Он мог бы назваться другим именем, однако этого не сделал. Не сдрейфил, стало быть. Я даже чуток его зауважал. Но дальше он все испортил. Раскрыл свое истинное нутро. Я потребовал деньги, которые он был должен Питу. Назвал точную сумму – я ж не ворюга. Сказал, что передам их Питу. Дал понять, что заберу их сейчас же, потому как я в курсе, что он при выручке. Сперва мне показалось, что все идет отлично. Он сказал, что достанет деньги из багажника, и повернулся, чтобы его открыть. Другой человек на моем месте мог бы заподозрить неладное, но я просто не заморачиваюсь на таких вещах. Подозрительность, она ведь происходит от страха, понимаете? Даже выхвати он ствол или нож, я бы сумел с этим справиться. Мне оно без разницы. Ну так вот, полез он в багажник якобы за баблом, но вместо этого вытаскивает клюшку для гольфа. Замахивается. Ударить меня хотел, да только…

Папа уставился на выскобленную поверхность дубового стола. Смоченные чаем губы раздвинулись в чуть заметной улыбке. Потом он поднял голубые глаза на Кэти. Та слушала его историю, не выказывая никаких чувств. С ясным взглядом и невозмутимым лицом.

– Хотя это не суть важно, – сказал он.

Зрачки Кэти расширились, а потом сузились – подобно круговым узорам на старинном вертящемся волчке.

И тогда Папа поведал нам остальное. О том, как он перехватил клюшку на лету. Как согнул ее пополам голыми руками. Как мистер Коксвейн в конечном счете распластался на асфальте, харкая кровью, избитый почти до потери сознания. «Почти» потому, что Папа был спецом в таких делах. Он знал, как растянуть избиение, при этом не позволяя противнику полностью отключиться. Он умел причинять боль.

Он рассказал нам все. Не избегая подробностей. Пока я не ощутил, как к глазам подступают слезы.

И тут он остановился. Чуть ли не на полуслове. Встал со стула, обнял меня своими ручищами и сказал, что сожалеет, – мол, ему вообще не следовало рассказывать нам эту историю.