Читаем без скачивания Пряжа из раскаленных углей - Анна Шведова

Не думаю, что из меня собирались варить варенье или готовить пироги. Полагаю, Николестрой меня назвали совсем по другой причине. Именно в день святой Николестры, покровительницы путешествующих и странников, я была столь удачно обнаружена на мостовой у Воробьиного рынка, посему благочестивые жители Песчанки и решили, что носить мне ее имя в знак особого ко мне расположения. Мне было все равно. В моей бедной головушке не было ни малейшего отклика ни на одно из сотен женских имен, которые несколько вечеров подряд вслух зачитывала из месяцеслова Ликанея, юная племянница Дороты, так что выбор чего-то определенного ничего не стоил. Никки так Никки, это ничуть не хуже какой-нибудь Мартимьянны, Клоринды или Лавестулы.

Поскольку я слыла девицей зажиточной, подыскать мне жилище труда не составило. Достопочтенный Габеас лично принял в этом участие, однако моим выбором, признаться, остался не совсем доволен. Я отклонила его весьма выгодное предложение поселиться у добропорядочной матроны улицы – вдовы господина Имперского советника Дендуса Кокро, дабы находиться под ее неофициальным покровительством: вдова имела связи при дворе и при случае могла оказать мне неоценимую поддержку при выходе в свет. Сей выгодный вариант для меня чрезвычайно хорош, учтиво объяснила я, однако пока с меня окончательно не сняты подозрения в том, что я могу быть замешана в некий скандал, не стоит бросать тень на ничем не запятнавшую себя почтенную вдову. Да-да, озабоченно закивал Габеас Руппа, ты совершенно права, милая, ты удивительно благоразумная девушка…

Поэтому-то я, вежливо отклонив чужие советы, и купила видавший виды дом, втиснутый между цветочной лавкой госпожи Финеллы и булочной старого Ишваса Шмакера, прозванного Коврижкой. Дом ничего хорошего из себя не представлял: старый, обветренный, неухоженный, он давно вызывал недовольство благочестивых жителей Песчанки своим раздражающим внешним видом, бросающим вызов опрятным соседям, и все же в нем было одно бесспорное достоинство. На нижнем этаже дома была лавка, столь же заброшенная и захламленная, как и остальные помещения; а за лавкой – три просторные кладовые, подвал и небольшой внутренний дворик. Не знаю почему, но именно расположение комнат меня привлекло – оно как будто было мне знакомо. Даже впервые зайдя в дом, я уже знала, чего хочу: вот здесь будет лавка, в той большой кладовой, если открыть забитые фанерой окна – мастерская, дальше – небольшая комнатка для меня, и еще маленькая кладовая, где чинно лежат отрезы ткани, нитки, мотки шнуров… Нитки… ткани… пяльцы… Странные, расплывчатые образы всего этого преследовали меня с того самого первого шага, как я вошла в этот запущенный, захламленный дом; оттого я с трудом слушала объяснения невысокого щуплого стряпчего, с восторгом описывающего мне сомнительные прелести заброшенного помещения. Я уже знала, что куплю его, но никак не могла понять зачем и почему. Откуда во мне эта странная любовь к ниткам-иголкам? Почему такое странное волнение ощущаю я, поглаживая ребристую выпуклость шнура? Что скрывает моя память?

Довольно скоро обнаружилось, что я умею прекрасно шить и еще лучше – вышивать, что обладаю неплохим вкусом и легко придумываю новые украшения и наряды. Я наверняка занималась этим раньше и несомненная уверенность в том, что работа с вышивкой мне не чужда, убедила меня в намерении открыть золотошвейную мастерскую. Однако окончательно решение я приняла лишь после того, как разобралась с хламом, оставшимся мне в наследство от прежнего хозяина.

Поначалу я была совершенно уверена, что купила лавку старьевщика – уж больно много здесь было старых, потертых, сломанных вещей, которых не всякая хозяйка позволит даже внести в дом. А узнать было не у кого – старый хозяин лавки умер (лавку-то потому и продали), а его благополучные отпрыски, с видимым разочарованием пришедшие взглянуть на убогое наследство, отдали нажитое дедом «добро» чуть ли не задаром, не задавая излишних вопросов и не зная, что отвечать на заданные. Разбираться пришлось самой. Проще всего было бы просто выкинуть это старье на свалку или продать старьевщикам – ничего из того, что стояло на полках, лежало в ящиках на полу и в больших плетенных коробах, по всеобщему мнению, особой ценности не имело. Много позже, освобождая от хлама забитую доверху кладовую и задний двор, я порадовалась, что не выкинула все это сразу же, как и предлагал стряпчий, распоряжавшийся имуществом умершего владельца лавки. Среди вещей старого хозяина я нашла много интересного и забавного, большей частью разбитого и мне непонятного. Но очень интриговавшего меня. Что означал, к примеру, резной кости ажурный куб, внутри которого болтались куски такого же вида шара? Или обломок деревяшки, не то полозок санок, не то кусок трости, поверхность которого была гладкой и холодной, как полированный камень, а знаки, вырезанные в желобке, идущем вдоль палки, никто прочесть не сумел. Или громоздкое каменное кольцо, перекрученное изнутри резьбой так, что ни один человеческий палец его не удержит. Или… О, там много чего было. После долгих поисков, отмывания и чистки среди бесспорно непонятной ерунды нашлись изящные костяные статуэтки, искусной резьбы гребни и гребешки, ожерелья, сплетенные из тонких нитей странного металла, каменные подвески… Украшения не были ни модными, ни дорогими: кое-где кость была сломана, а камень – треснувшим, металл оставался довольно тусклым, сколько бы я ни чистила его, однако в этих вещах было нечто не менее ценное для меня – история. Даже прикосновение к некоторым из них будило во мне необъяснимое волнение, словно я ощущала отзвуки давно забытых событий, с которыми эти вещи неразрывно связаны. Кто носил эту странную подвеску с оправленным в серебряную сеть куском горного хрусталя – будто чье-то ледяное сердце в клетке? Чьи волосы держались длинными когтями крылатой костяной змеи с хитрыми глазками из крохотных рубинов? Какую руку опоясывал этот тяжелый – и, следует признать, очень неудобный – браслет из скованных попарно металлических ромбов? Украшения были старинными, странными и притягивающими мое внимание словно магнитом. В конце концов я выложила некоторые из них на витрину, прекрасно понимая, что рядом с моими украшениями – изящными цветками из шелка, бархата и золотой вышивки, ожерельями из плетеного бисера и бусин, вышитыми серебром поясами, – они смотрятся золотыми дукатами рядом с дешевой медью, пусть истертыми тысячами пальцев, пусть истонченными сотнями лет, но остающимися золотыми, несмотря ни на что. Да, именно все эти вещи и дали название моей лавке «Занятная безделица» – название не Бог весть какое мудреное, зато легко узнаваемое среди прочих.

О прежнем хозяине моей лавки я знала не многое. Его не слишком-то любили на Песчаной улице, скорее просто терпели за древностью лет. Да и потомки тоже не жаловали, как мне было известно. Увы, кончиной старика не многие опечалились, а некоторых она даже порадовала и уж точно некоторым позволила вздохнуть с облегчением. В общем, горевали о нем недолго. И для меня он вроде был никем. Но все-таки я не могла бы сказать, что для меня он ничего не значил. В каждой досочке старых стен и полов, в каждой вещичке, то ли выставленной на продажу, то ли выброшенной за ненадобностью, я ощущала присутствие старого хозяина. Человек он был странный, мало заботившийся о соблюдении внешних приличий и порядка, наверняка нелюдимый и не слишком вежливый, но без сомнений неординарный.

Что ж, за неимением других о его памяти пока могла позаботиться и я. Для начала я перенесла «добро» прежнего хозяина в переполненную кладовую, намереваясь заняться им попозже. Лавка срочно требовала ремонта – пол скрипел и пружинил, свидетельствуя о явной гнилости древних досок, стены облупились и давно потеряли цвет, став неопрятно серыми, с потолка свисали давно не чищенные медные свечные светильники и охапки липкой черной паутины. Еще неприглядней все это показалось, когда нанятые мною работники отодрали старые трухлявые доски, которыми были забиты витрины, и впустили внутрь дневной свет.

Еще мне пришлось изрядно потрудиться, чтобы привести в порядок жилые комнаты наверху. Крохотные грязные клетушки на втором этаже, отделенные друг от друга тонкими, хлипкими перегородками, превратились в две просторные комнаты. На третьем этаже, точнее, в мансарде, комнаты мне были пока без надобности, и я оставила их на потом. Уже к весне на добротно отремонтированных стенах второго этажа радовали глаз новый серо-голубой ситчик, ольховые панели и два аккуратных городских пейзажа в рамках – подарок молодого художника, частенько останавливающегося на мостовой у моей лавки со своим мольбертом и пучком кистей. Вид здесь, как он объяснял, исключительно красивый.

Новая мебель, новые книги, неуловимый уют места, созданного только по собственному вкусу, – я быстро привыкла к своему новому жилью и была им довольна.