Читаем без скачивания Ласточка с дождем на крыльях - Евгений Дубровин

– Вы… и это знаете?

– Уж это-то прежде всего. Вы получаете на день рождения кирпич?

– Так это…

– Это я.

Красин уставился на свою собеседницу, пытаясь сквозь тьму уловить выражение ее глаз. Наконец-то загадка была разгадана. Уже несколько лет в день своего рождения Ярослав Петрович получал по почте тщательно упакованный кирпич. Обыкновенный кирпич, правда, не совсем обыкновенный. Кирпич был раскрашен затейливым узором. Каждый раз узор оказывался новым, неизменным было одно: необычное, фантастическое переплетение линий, цветов, геометрических фигур и много неба, очень голубого неба. Первый раз, получив кирпич, он очень удивлялся, показывал всем, даже носил в портфеле, чтобы забавлять друзей и знакомых. Потом привык получать на день рождения кирпичи. Распаковав и полюбовавшись рисунком, складывал их на пол, возле стеллажей с книгами. На кирпичах не было подписи, на упаковке – обратного адреса, лишь штемпель далекого восточного города.

Ярослав Петрович подозревал, что это шуточки его друга Игната Гордеева, но ни разу не намекнул Игнату про эти странные подарки, боясь, что с раскрытием тайны подарки перестанут поступать, а кирпичи ему, честно говоря, нравились. Не то чтобы так уж нравились, у него было полно всякой всячины со всего мира, но они как-то странно волновали и тревожили Красина. Даже слова «волновали» и «тревожили» не совсем точны. Они снимали напряжение. Да, да, он только теперь понял, что они снимали напряжение. Приходя усталым с работы, а особенно в дни неприятностей, он разглядывал эти необычные произведения искусства, и ему становилось легче на душе, сжимающая сердце тоска отступала, даже, как это ни странно, падало давление.

– Но… – пробормотал Красин.

– Не надо. – Она закрыла ему рот ладонью. Ладонь пахла духами, табаком, шампанским, свежей губной помадой. Неужели она, сидя здесь, в темноте, ухитрилась подкрасить губы? Но зачем? – Пойдемте отсюда? Я вам покажу реку ночью. Вы видели нашу реку ночью?

– Нет, – признался Ярослав Петрович.

– Да, да. Конечно. День расписан по минутам, куда уж там реку смотреть ночью.

– Но как же…

– Мой муж? Он забыл про меня до завтрашнего дня. Мой муж – работник торговли и ответственный за этот банкет. Часов до двенадцати он будет все обеспечивать, а потом напьется в кругу своих сподвижников. Так что я практически свободна до утра. А вы?

– Я…

– Красин! – вдруг послышался громовой голос Игната Гордеева. – Кто видел Красина?

– Если они меня обнаружат, – прошептал Красин, – то крышка. Не вырвешься до самолета. Они намекали на какую-то саклю.

Она покачала головой – он почувствовал, как она покачала головой.

– Сакля – дело серьезное. Километров тридцать отсюда по горам. Там небольшой ресторанчик. Наверняка это идея моего мужа. Он очень любит возить туда гостей, а оттуда мчаться прямо в аэропорт.

– Как же быть? – тихо спросил Ярослав Петрович, почти вплотную приблизив свое лицо к ее лицу. И от лица, как и от ладони, пахло пряным дымом, шампанским и свежей губной помадой. Зачем все-таки она накрасилась губной помадой? Какой смысл сидеть в темноте с накрашенными губами?

– Яр! Черт тебя побрал! Кто видел Красина? – Гордеев был сильно выпивши.

– Может быть, он на веранде, – сказал кто-то.

– Пора ехать, а он… затесался куда-то.

Значит, в самом деле предстояло путешествие в саклю. Ярославу Петровичу не хотелось ехать по темным горам с подвыпившей компанией. И опять придется есть, пить, произносить пышные, но на самом деле бессмысленные тосты, делать умный вид, рассуждать об архитектуре. И самое главное – Ярослав Петрович это предчувствовал – именно там, в сакле, Гордеев прижмет его к стенке и будет выжимать проект какой-нибудь необыкновенной бани или велотрека или еще чего-нибудь в этом роде. Он любил строить, его друг Игнат Гордеев, но любил делать это быстро и чтобы на проекте стоял штамп известного института. Ни сам проект, ни качество исполнения Игната не волновали. Штамп. Самое главное – нужен штамп на проекте. Штамп известного института на проекте помогал быстро пробить все инстанции. Вот почему почти весь город был построен по проектам красинского института, что, честно говоря, институт делал довольно охотно, ибо хитрый Игнат почти к каждому сотруднику нашел «индивидуальный» подход.

– Потушите сигарету, – тихо сказал Ярослав Петрович.

Зоя торопливо сунула сигарету в пепельницу и раздавила ее. Запахло горелым табаком, но этот запах быстро заглушили запахи пищи, цветущей магнолии и вечного льда с вершин темных гор.

– Наверняка он на веранде, Игнат Юрьевич. Больше ему негде быть. Ярослав Петрович очень любит свежий воздух, – сказал скороговоркой голос, сказал как-то по-особенному, словно бы с ужимками. Голос шел как бы сразу с двух сторон. И вроде бы у голоса были маленькие черные усики.

Впрочем, голос ничем не отличался от обычного голоса. Просто Красин знал, кому он принадлежал. Голос принадлежал заместителю Ярослава Петровича – Вьюнку. Вьюнок – это в курилке, на «междусобойчиках»; в повседневном общении с близкими людьми – Головушка; на официальной ноге и для посторонних – Головин Андрей Осипович.

Вьюнок был маленьким, с непропорционально большой лысой головой, с маленькими черными усиками. Андрей Осипович не знал ни минуты покоя. Почти никто не видел его статичным. Вьюнок постоянно находился в движении: он бегал по отделам, разговаривал сразу с несколькими людьми – отсюда и казалось, если слушать Головина издали, что голос доносится с двух сторон. Во время разговора Вьюнок наскакивал на собеседника, дергал за пуговицы, поправлял галстук, хлопал по плечу. Рассказывали, что однажды Андрей Осипович даже ухитрился во время разговора причесать собеседника и спрыснуть его одеколоном из вытащенного из кармана пульверизатора. Но это, конечно, был анекдот. Вообще же карманы и ящик письменного стола Головушки постоянно были забиты самыми неожиданными предметами: импортными галстуками, шариковыми фирменными ручками, образцами продукции подшипникового завода, выполненными на экспорт; электронными часами, расческами из китового уса, какими-то юбилейными медалями, ложками из Хохломы, керамическими свистульками и даже – стыдно сказать – японскими особо интимными, в яркой упаковке предметами для мужчин.

Причем, разговаривая, Андрей Осипович норовил всучить собеседнику какой-нибудь предмет. И обычно ему это удавалось, как ни отбивался собеседник. Этими предметами Головин словно гипнотизировал людей, и они, как-то смущенно пряча глаза, подписывали ту или иную бумагу. Выходило вроде бы так, что бумага подписывалась за мелкую взятку. Получалось так, что Вьюнок – мелкий взяткодатель, а подписавшие бумагу – хронические взяточники. Но на самом деле все обстояло иначе. Головушка не был мелким взяткодателем, а тем более те люди – хрониками, просто Головин был каким-то странным гибридом гипнотизера, подхалима, рубахи-парня, бескорыстного стража государственных интересов, придурка, умного, талантливого шута при дворе его величества директора всея института Ярослава Петровича Красина.

Вьюнок работал обычно со средним и мелким начальством. К его манере держать себя и к неожиданным подаркам так привыкли, что если Андрей Осипович болел или выезжал в командировку, то обычно у людей, которые занимались его делами, ничего не получалось.

Может быть, тут играл свою роль элемент игры, риска. Что вытащит из кармана шут, страж государственных интересов, от которого исходил грохот, звон и скрежет, когда Головин мчался по коридорам «обрабатываемого» учреждения? Зажигалку или заморскую штуковину, которая издает неприличный звук, если ее незаметно подсунуть, извините, под зад опускающегося на стул человека (особенно даме! Охо-хо!).

Для пробивания различных бумаг в более высоких сферах у Красина имелся второй зам. Антон Юрьевич Сафонов (подпольных прозвищ никогда не имел).

Те, кто видел Антона Юрьевича первый раз, поражались его сходством с Бальзаком в пору расцвета. Особенно это относилось к людям, видевшим французский многосерийный телефильм про жизнь и творчество великого писателя.

Дородный, седой, с умным лицом, проницательным, чуть усталым взглядом, неторопливой речью, располагающими вальяжными манерами, Сафонов сидел целый день в своем уютном, прохладном кабинете, больше похожем на кабинет известного писателя, и постоянно что-то писал. Вдоль стен кабинета стояли стеклянные шкафы, набитые книгами, некоторые из них отсвечивали на корешках старинным тусклым золотом.

Огромный полированный стол Антона Юрьевича был уставлен аккуратными стопками книг и журналов. Из некоторых торчали цветные закладки.

Попадая впервые в кабинет Сафонова, человек робел и шел к огромному столу униженно, почти на цыпочках, боясь неверным суетливым движением спугнуть мысль архитектора.