Читаем без скачивания Моя небесная красавица. Роми Шнайдер глазами дочери - Сара Бьязини
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Смотрю на могилу невидящим взглядом. Тут все напоминает мне, что когда-то она была жива, а теперь ее нет. Жизнь и смерть противостоят друг другу, одно состояние словно подчеркивает другое. Она была жива, но умерла, но была жива, но умерла, но была…
Мне не хочется думать, что тут, под землей, лежит моя мать, часть моей истории – я все-таки наполовину она.
Рядом с ней лежит мой брат. Они похоронены вместе.
Время идет. Я задаю вопросы близнецам-мраморщикам, разговариваю с Д. М. Достаю чековую книжку, пожимаю руки, искренне всех благодарю. Пора прощаться, они мне перезвонят.
У меня до сих пор в глазах стоят слезы. Я не хочу вчитываться в имена, выгравированные на камне. Мне это ни к чему. Мне ни к чему смерть. Я ее знаю, мы хорошо знакомы. Часть моей крови тоже остыла. Вместе с ними. Я робот.
Я говорю о них как о чужих людях. Их разлучили со мной, мне до них не достать.
Мне нечего больше делать на кладбище. Обезумев на мгновение, я могла бы броситься на могилу и гладить камень, словно маму по голове. Поскорее бы уйти отсюда. Жиль, прислонившись к низкой ограде, ждет меня. На этот раз за руль сядет он. Я оцепенела, устала сдерживаться. Он рядом.
По телефону Д. М. предупредила меня, что журналисты уже звонили в мэрию Буасси.
На кладбище у нас над головой настойчиво, как мне показалось, летал вертолет, и я тут же решила, что за нами наблюдают. Я спросила, кто позвал журналистов. Оказывается, тот же самый велосипедист, он счел, что это отличная идея. Но в итоге обошлось без шума в прессе – кроме заметки… было еще несколько упоминаний по радио, и всё.
Сейчас эти строки читает Жиль. Он говорит, что я ошибаюсь, один новостной канал поспешил объявить о случившемся. Многие наши друзья позвонили в тот первомайский вечер узнать, как я. Почему я ничего не помню? Потому что это не очень или, наоборот, слишком важно для меня?
Я не могу говорить о ней просто как о матери. Не будут же осквернять первую попавшуюся могилу? Моя мать знаменита. Мне и хотелось бы сказать, что ее слава не самое главное, но это было бы ложью. Я не собираюсь лгать, в первую очередь тебе, потому что тебе я рассказываю эту историю, моей дочери двух с половиной лет.
Я не люблю произносить ее имя. То имя, на которое она отзывалась, когда к ней обращались. Я ее дочь, а дети не называют родителей по имени. Дети говорят “мама”, “папа”. Однажды, лет в шесть-семь, я назвала отца по имени, просто так, в шутку, мне захотелось поиграть в большую. “Даниэль!” (а что, красиво). Я сразу даже не поняла, почему он вдруг рассердился, почему это его так задело. Для своей дочери он хотел быть только отцом. Если я напишу тут имя своей матери, мне будет казаться, что я говорю о ком-то другом, о незнакомом человеке. Фамилия актрисы уже практически не принадлежит ей, и я склоняюсь к мысли, что мне она не принадлежала никогда. Ее девичья фамилия упомянута во всех биографиях. Ничего страшного, так вышло, она прославилась задолго до моего рождения. Называть ее “мамой” – что может быть прекраснее. Никому, кроме меня, этого не дано. И я не собираюсь отказывать себе в этом.
Все могут произнести ее фамилию. Все знают ее, или слышали о ней. Особенно те, кому сегодня от сорока до восьмидесяти лет. Тем, кому нет двадцати, она ничего не говорит, разве что они выросли, смотря “Сисси” по телевизору во время рождественских каникул, либо их родители-киноманы обожают Клода Соте[2].
Моя мать незабываема. Благодаря своему актерскому искусству, благодаря мужчинам, которых она любила, из-за трагической гибели первого ребенка, Давида, моего сводного брата, просто брата – и всё тут. Его не стало всего за год до ее смерти.
Никто не хочет забывать ее, кроме меня. Все хотят думать о моей маме, кроме меня. Никто не будет плакать так горько, как я, если начну думать о ней.
Люди говорят мне о ней, называют ее по имени, вместо того чтобы сказать “твоя мама”, “ваша мама”. Как будто меня тут нет. Я не понимаю их слов. И уже не слышу. О ком это они? Меня не интересует ее имя. Меня интересует только она сама, моя мать.
Сколько раз я отвечала “нет”, когда прохожие на улице спрашивали, не ее ли я дочь. Да оставьте меня в покое. Мне хотелось избежать вопросов, неловкости, чрезмерно пристальных, въедливых взглядов. Я не знаю, как поступать в таких ситуациях. Бесцеремонных незнакомцев я холодно обрываю на полуслове. Нет, это не я. Как реагировать на все эти “ах, как я ее любила!”. Мне не удается разделить их любовь и тоску по ней. По-моему, моя любовь и моя тоска в тысячу раз сильней. Из меня выйдет плохой собеседник. Уж извините.
Иногда я отвечаю “да”. Если у меня получше настроение или я угадываю в их голосе симпатию, неподдельное уважение. Но чувствую, что, даже если заговорю, все равно потом наступит тишина.
Зависит от собеседника. И от дистанции.
Вернемся в тот день, 1 мая
Кто оскверняет могилы? Антисемиты? Охотники за сокровищами? Сумасшедшие поклонники? Майор дает мне понять, что виновных будет трудно найти. Они собираются опросить местных жителей в деревенском кафе, но Д. М. не слишком верит в удачу. Она права. Загадка. Остальные члены моей семьи быстро теряют интерес к этой истории, сочтя, что это дело рук одного или нескольких психов. Они тоже правы, это всё вторично, по сравнению с тем, что мы пережили. Худшее позади.
Меня волнует другое. Я не знаю, плакать мне сегодня или смеяться. Или и то, и другое одновременно. Вернувшись домой, я размышляю, как мне с этим быть. С одной стороны, я прекрасно понимаю, что в этом происшествии есть элемент случайности.
С другой – пытаюсь усмотреть в нем особый смысл. В полном отупении я повторяю Жилю: “Какой урок мне надо извлечь? Что это вообще такое? Почему это произошло? Я должна разобраться. Может, это только предлог – но для чего? Что за безумие?!”
Мне лучше поделиться своими мыслями с той, что знает меня дольше Жиля, она
